Чтение 20–й страницы книги ~Любимец~

Армянин был твоим корешом. Он дикий.

- Ладно, - сказал усач, - не буду на него времени тратить. - Только
ты, мозгляк, учти! Если посмеешь лечь на койку Армянина, убью!

- А что мне делать? - спросил я, выбираясь из-под койки, пыльный и
покрытый паутиной. Вид у меня, конечно же, был жалкий. И воины, вставшие
из-за стола и подошедшие поближе, чтобы полюбоваться избиением,
засмеялись. А я готов был заплакать!

- Будешь спать на полу, - усмехнулся усатый Добрыня.

Я поднялся и только тут увидел, что я с Добрыней одного роста.

Но он был страшный, а я - я никому не страшен.

- А теперь, - сказал он, и ухмылка не исчезла с его наглой рожи, - ты
поцелуешь мне руку. На!

Он протянул ко мне кисть руки и, чтобы всем было смешнее, изогнул ее
по-женски. Рука подползла к моему лицу, ногти были обломаны, под ними
черная грязь.

- Ну!

И тогда я укусил его за тыльную сторону кисти. Я сделал это
инстинктивно. Я сам испугался - понял, что теперь мне пощады не будет.

И тут же раздался отчаянный вопль Добрыни:

- Он мне руку прокусил! Он ядовитый, да? Ах ты, сволочь!

Он накинулся на меня, как ураган, но теперь я уже понимал, что меня
ничто не спасет - и под койкой от него не укрыться. И я стал отбиваться.

Сначала я отбивался неразумно, бестолково, стараясь лишь избежать
ударов, но боль и обида заставили меня отскочить и постепенно я стал
соображать, что к чему. Более того, мне удалось уклониться от прямого
зубодробительного удара Добрыни и, уклонившись, как следует врезать ему в
подбородок, так что тот замычал и на секунду прекратил меня бить, потому
что схватился за челюсть.

А я уже озверел - я сам перешел в нападение.

Конечно, я не имел такого опыта, и все мои драки были драками с иными
любимцами, и нас обычно быстро растаскивали хозяева, но все же я в драках
не совсем новичок и, кроме того, я был куда моложе и подвижнее Добрыни.

Я боялся, что остальные воины накинутся на меня и задушат, но они
окружили нас широким кольцом и наблюдали нашу драку, как драку двух
петухов - с криками, сочувственными возгласами. У меня вскоре обнаружились
свои болельщики, о чем я догадывался по крикам, следовавшим за каждым моим
удачным ударом.

Я пришел в себя и убедился, что успеваю отскочить или уклониться от
удара, к чему Добрыня оказался совершенно неспособен. Несколько раз я
таким образом наносил ему чувствительные удары, тогда как его молоты не
достигали цели.

У него был разбит нос и сочилась кровью губа. Я попал ему в глаз и не
без злорадства подумал, что глаз у него затечет.

Добрыня все более терял присутствие духа. Видно, он привык к слабым
противникам либо счел меня не стоящим внимания и потому не собрался
вовремя с силами, но теперь я его уже теснил и знал без сомнения, что
через минуту он будет у моих ног.

По гулу толпы зрителей, удивленному и, как мне казалось, угрожающему,
я понимал, что мне надо спешить, прежде чем кто-нибудь кинется ему на
помощь.

Но тут события приняли непредвиденный для меня оборот: Добрыня
отскочил от меня и почему-то побежал вдоль ряда кроватей. Ничего не
понимая, я стоял, пытаясь перевести дух и вытирая кровь из рассеченной
брови, которая заливала глаз.

- Эй! - крикнул кто-то.

И я увидел, что Добрыня несется ко мне, высоко закинув за голову
небольшой боевой топорик. Его лицо было залито кровью, и я подозреваю, что
в бешенстве он не соображал, куда он несется.

От смерти меня отделяли секунды, и потому я сразу перепрыгнул через
койку, а зрители раздались, пропуская меня.

Добрыня перепрыгнуть через койку не сумел: зацепившись башмаком, он
упал поперек нее и захрипел, дергая ногами, словно продолжал бежать.

Именно в этот момент в спальню вошел Ахмет в сопровождении
квадратного Пруписа.

Они сразу увидели беспорядок, и Ахмет, умевший делать вид, что ничего
особенного не произошло, даже если произошло землетрясение, спросил
негромко:

- Что здесь за бардак?

Наступила тишина.

- Он... на меня подло напал... - произнес Добрыня, стараясь
подняться, но ноги его не держали.

Топор выпал из его руки и громко ударился об пол.

- А ты что скажешь? - этот вопрос относился не ко мне - со мной никто
не собирался разговаривать. Вопрос был обращен к моему чернявому соседу.

- Добрыня его учил, - сказал чернявый.

- Я до этого подлеца... я до него... ему здесь не жить... - хрипел
Добрыня.

- Топором учил? - спросил Ахмет.

Чернявый улыбнулся, оценив шутку хозяина.

- Он бы на танке учил... Он сначала новенького измордовал, - сказал
он, - а потом велел руку целовать.

- А новенький руки не целует? - заинтересованно спросил Ахмет.

- Не любит.

Кто-то засмеялся.

Я так устал, словно весь день таскал тяжести - вот-вот упаду.

- А ты садись на койку, - сказал Прупис. - В ногах правды нет.

Я с благодарностью сел на койку. Чернявый кинул мне тряпку. Я поймал
ее - тряпка была влажная.

- Вытрись, - сказал он.

Добрыне помогли подняться, и тот, бормоча угрозы, ушел в другой конец
помещения, где над его койкой висело несколько плакатов, изображавших
обнаженных женщин в соблазнительных позах.

Я вытер лицо.

- Он подло не делал? - спросил Прупис у чернявого.

- Нет, только укусил Добрыню за руку.

- Ладно, сойдет.

Господин Ахмет вышел на середину комнаты, подошел к краю стола и,
опершись пальцами о него, сказал со значением:

- Я молчал - я думал, пускай новенький сам себя показывает. Если кто
его забьет - сам виноват.

- Правильно, - крикнул кто-то. Весело, со смешком.

- Я Добрыню на него не натравлял. И никто не натравлял.

- Он из-за койки, - сказал чернявый. - Армянин на ней спал, его
кореш.

- Я знаю это лучше тебя, - сказал Ахмет. - Но я Добрыню не натравлял.
Никто не натравлял. Сам полез. Я думаю, новенький нам подходит, а?

Возгласы были скорее ободряющие, чем злые.

- Тогда разрешите представить, Тимофей... Как тебя по фамилии?

- Хозяевами были Яйблочко, - сказал я.

- Дурак, - сказал Ахмет. - Вот ты сейчас всем ребятам сказал, что был
любимцем у жаб, они же над тобой теперь смеяться будут, прохода не дадут.

Но я уже тоже был не тот, как час назад.

- Пускай попробуют, - сказал я.

- Не зазнавайся. Ты еще и не подозреваешь, сколько есть способов
научить человека уму-разуму.

Господин Ахмет почесал в затылке.

- Какую мы ему фамилию дадим? - спросил он.

- Чапаев! - крикнул кто-то издали. - У нас Чапаева убили.

- Нет, Чапаева заслужить надо, это знаменитый богатырь...

- Пускай будет Ланселот, - сказал чернявый. - Ланселота у нас давно
убили.

- Добро, - сказал Ахмет. - Так и запишем. Тимофей Ланселот. Славный
рыцарь, защитник слабых, отважный парень! Фамилия ответственная.
Оправдаешь?

- Оправдаю, - сказал я, хотя никогда раньше не слышал о Ланселоте. И
не мечтал, что у меня когда-нибудь будет фамилия. Мне говорила когда-то
Яйблочко, что у некоторых, самых почетных людей, бывают фамилии, но,
честно говоря, я даже не очень представлял, что такое фамилия. А теперь у
меня есть. И красивая.

Я про себя повторял: Ланселот, Ланселот, Ланселот... будто конфетку
перекатывал во рту языком. Тимофей Ланселот.

- И на афише будет неплохо звучать, - сказал Ахмет. - Тимофей
Ланселот.

В первую ночь я спал плохо. Я боялся, что Добрыня, которого заклеили
пластырем и забинтовали, поднимется и зарежет меня.

Когда кто-то из моих соседей - а их в комнате было более двадцати -
просыпался, чтобы выйти по нужде, я начинал всматриваться в темноту,
воображая, что ко мне приближается убийца. В руке я сжимал подобранный
перед сном на дворе большой железный костыль. Но шаги удалялись, скрипела
дверь - пронесло! Лишь к рассвету я догадался, что Добрыня решил меня не
убивать.

Остальным до меня и дела не было.

Утром нас поднял гонг. Все было схоже с утром на кондитерской
фабрике, лишь совсем иной была скорость и энергичность движений,
разговора, мытья, завтрака - здесь, в отличие от фабрики, собрались
сильные, молодые люди, которым хотелось двигаться. Потягиваясь на кровати,
которая оказалась куда мягче, чем можно было ожидать, я понял вдруг, что
так и не знаю, в чем же заключается занятие этих молодых воинов, одним из
которых, очевидно, я должен стать. И было неизвестно, лучше ли убежать или
покорно ждать решений судьбы.