Чтение 20–й страницы книги ~Я не вернусь~

Ты чего? - поразился я.

А Капанид вновь на Амиклу поглядел, башкой мотнул:

Того! Потому что она тебя лю... любит, понял? Тебя! Атыду... дурак, ду... дубина, собака ду... дурная! Понял? А жрецу, Стрепсиаду этому, мы разобьем мо... мо...

На этот раз договорить мой друг не сумел.

* *

А теперь и я третий день из дому не выхожу!

* *

Ты не вини себя, господин Диомед! Ты не виноват, просто ты меня пока увидеть не можешь. Смотришь, а не видишь. А я тебя вижу, потому что я тебя люблю, понимаешь? Но ты меня увидишь, обязательно увидишь, любовь - сильная, она даже смерти сильнее! А я тебя любить буду - пока ты меня не полюбишь! Или не прогонишь. Ты меня не прогонишь, господин Диомед?

* *

Ночью за мной пришли. Амикла заснула, калачиком на ложе свернулась, а я не спал. Лежал, руки за голову, и в потолок смотрел.

Думал.

И о ней думал, и о себе, и о Светлой, и о том, что жрецу нужно морду

набить. О всяком, в общем.

Вот тут они и пришли. Вошли, не постучали. Шлемы с хвостами конскими, панцири золотом сверкают. Дедова охрана!

Собирайся!

Собирайся - это значит фарос, сандалии новые, диадема. А где я ее, диадему, возьму? Так и пошел - без диадемы.

А Амикла и не проснулась.

Темно было в покоях, даже факел не горел - чадил только. И от того дедово

лицо совсем мертвым показал Каменным каким-то. Только глаза живые.

Подойдите ближе!

Это он нам - мне, Ферсандру, братишкам его, близнецам, маленькому Киантиппу и, конечно, дяде Эгиалею. Дядя, оказывется, уже приехать успел. Приехать успел, а переодеться - нет. Так в плаще дорожном и пришел.

Ближе!

Твердо звучала речь ванакта Адраста Злосчастного. Хоть и не сидел он на троне - лежал. Покрывало до подбородка, из-под покрывала рука свесилась - худая, недвижная.

Говори!

Это дед, конечно, дяде Эгиалею. Тот ближе шагнул, руку, ту, что свесилась, поправил.

Отец, Микены нам не помогут. Эврисфей сказал, что не даст войска. И наше войско не пропустит. (Вот куда дядя Эгиалей ездил!)

Серые губы дернулись. Странно, мне вдруг почудилось, что дед смеется.

Смеется?

Говори ты, Диомед!

Я вздрогнул. Как начать? "Ванакт"? "Богоравный"?

Дедушка! Дядя Андремон... Басилей Андремон поможет, но он сначала хочет поговорить с тобой или с дядей Эгиалеем. Он может приехать...

(Купцы, которые на разбойников похожи, мне не только молоко злое передали.

Но и на словах кое-что.)

И вновь дернулись губы Адраста Злосчастного.

Нет... Иначе сделаем. Я сказал - ближе подойдите! Подходим. И страшно почему-то. Ферсандру своих братишек даже подталкивать пришлось. А у Киантиппа губы задрожали.

Я, Адраст, сын Талая, ухожу из нашего мира. Я не могу завещать вам великого царства, поэтому я завещаю вам, сыну и внукам моим, мечту...

Твердо говорил мой дед и прямо смотрели его глаза.

Ты, Ферсандр, со своими братьями воцаришься в Фивах. Ты, Диомед, станешь владыкой Калидона, а потом и всей Этолии. И вместе вы сокрушите проклятый дом Пелопса!..

И вдруг я понял - что-то не так! Дед сказал "сыну"? Одному! А как же дядя Эвмел? Почему его не позвали?

Аргос вновь станет первым городом Эллады. Вы сделаете это, иначе душа моя не даст покоя никому из вас. И если надо будет пролить кровь - свою или чужую, - вы ее прольете! Мечта дороже крови...

Да, дядю Эвмела не позвали. И я уже не удивлялся. Начнем сейчас, когда все наши враги уверены,что вы плачете у моего смертного ложа. Не смейте плакать! Это - удел женщин, а вы справите тризну по мне в Фивах и Калидоне. И да будет так! Клянитесь!

Клянусь! - это дядя Эгиалей. - Клянусь, отец!

Клянусь... клянусь... клянусь... клянусь... - это мы, разнобой, негромко.

И вновь вспыхнул перед глазами темный огонь - пламя Зевса Листия...

" Мы, Семеро, клянемся честью, кровью и жизнью своей..."

И другой огонь - элевсинский. И крик тети Эвадны.- Ты, сын, едешь к куретам

завтра же! Не бойся, я не умру, пока ты не вернешься! А если умру, мою смерть скроют. Ты, Ферсандр, сам знаешь, что делать... Ферсандр побелел весь, губы ниточкой сжал. Кивнул И дядя кивнул. И я. Ведь ясно, не один он к куретам поедет!

И еще... - Лицо деда дернулось, исказилось камевд ной маской. - Если...

Если выродки Амфиарая - или кто-то еще - попытаются вам мешать, вы их всех! До седьмого колена, всех! Всех..

Дрогнуло покрывало. Худая, дрожащая рука поднялась, сжалась в кулак.

Упала.

Всех...

Дохнуло холодом. И вдруг почудилось мне, что не дед, не Адраст Злосчастный, говорит с нами. Будто взглянул мне в глаза сам Танат Жестокосердный...

* *

И снова, как когда-то в детстве, Крон Всемогущий раскрутил свое хрустальное колесо, что простерлось под всеми мирами, невидимое, неслышное. Быстрее, быстрее, быстрее!.. Время помчалось бешеным конем, зимним ветром, колесницей под уклон, не разбирая, не давая оглянуться...

Да ты чего, Тидид? Ведь ванакт... дед твой... помирает! Куда ж уезжать?

Я... Скоро узнаешь, Капанид. Ты... Пусть Амикла меня дома живет, ты посмотри, чтобы все в порядке было. А жрец этот, Стрепсиад...

А я ему морду набью! Не, я лучше ему браслет золотой дам, чтобы отстал. А знаешь, что говорят? Будто Стрепсиад этот - не мужчина и не женщина. То есть когда-то мужчиной был, а теперь вроде как совсем наоборот. Вот смехота!

Я не судья тебе, мальчик. Не судья... Ты молод, силен, у тебя все впереди, а я калека, старик в тридцать лет. И мой отец не погиб под Фивами...

Дядя Эвмел...

Нет-нет, Тидид, не надо меня спрашивать. Решай сам, ты уже совсем взрослый. Только... "Ни очага, ни закона, ни фратрии тот не имеет, кто межусобную любит войну, столь ужасную людям". Так сказал один аэд. Может, прав он, может - мой брат...

Дядя! Я ведь и так изгнанник. Если дома нет, его надо завоевать!

В завоеванных домах плохо спится, Тидид!.. Выживи, мой мальчик! Главное - выживи!

Если хочешь, я уйду, господин Диомед! Ведь я рабыня, ты - богоравный.

Знаешь, мне кажется, что это не Афродита тебя любит, а только я. Это плохо, я не смею любить сама, ведь я лишь служанка Пеннорожденной. Меня накажут, выгонят, отправят в каменоломню...

Ты будешь жить здесь, Амикла, глупая девчонка, и если кто-то тебя посмеет тронуть, Капанид его придушит. А я вернусь, скоро вернусь. И не смей меня больше называть господином. И богоравным - тоже!

Как прикажешь, богоравный господин Диомед... Ты сказал, что я могу жить в твоем доме, сказал, что меня никто не обидит. Но ты так и не сказал, что любишь меня...

* *

А потом было море.

Холодное осеннее море, утренний туман, негромкий плеск весел, хмурые лица

рыбаков (а может, и пиратов, кто их тут разберет?). Калидонский залив, два часа по темной, покрытой мелкой рябью воде...

Ветер, барашки по волнам...

Дядя Эгиалей, а почему мы так и не построили флот? Почему Микены смогли, а мы - нет?

Дядя кутается в серый военный плащ, зябко дергает ллечом. Холодно! И ему, и мне. Холодно - и сыро.

Не знаю, Тидид. Наверное, тогда, сто лет назад, мы в Аргосе были слишком сильны. Не поверили Пелопсу, а ведь он предупреждал, что будущее - на море. У нас и гавани порядочной нет, разве что Лерна... А Микены Пелопсу поверили. Знаешь, Диомед, мне кажется, наши предки думали, что мир очень маленький. А он оказался большим...

Нас пятеро. Мы с дядей - и трое молодых воинов, вчерашних эфебов. Мы тут, в черной пиратской лодке посреди Калидонского залива, - просто путники, никем не узнанные, не замеченные. Никто и не знает, что уже сегодня мы будем в Этолии. Молодец дядя! Глашатаи охрипли, возвещая, что Эгиалей Адрастид, наследник Ар-госский, едет с посольством в Калидон, дабы помирить Ойнея Портаонида с его внуком, Диомедом Тидидом. Из Аргоса мы выехали при полном параде - на колесницах, с охраной и дюжиной повозок. Выехали - и уже через час пересели на низкорослых этолийских лошадей.

И - ходу! На восток, по узким лесным тропинкам безлюдной Аркадии - к туманному морю. Не один я знаю этот путь!

Хорошо, что я научился ездить верхом! Не так, как дядя, конечно, не так, как мои родичи-куреты. Но все-таки достаточно, чтобы не оплошать. Посольство катит себе к Микенам, к Коринфу и Фивам, а мы уже здесь, и завтра будем в Калидоне. И пусть все гадают, куда подевался наследник Аргоса! Поймут - поздно будет.

Дядя, а кто самый сильный на море?

Меня учили воевать с пяти лет - копью, мечу, луку. И колеснице учили, и как строить фалангу тоже. Но о море я почти ничего не знаю - как в ту ночь, когда мы с Капанидом ловили гидру. А ведь на море - своя война. Для большого боя - пентеконтеры и дипроры (те, что с двумя таранами), для высадки - кимбы, а еще есть эйксо-ры, гиппагоги...

Не упомнишь даже! А ежели воевать придется?

Сильный? - Дядя качает головой, думает. - Самый сильный - это ванакт

Кеми. Ему подчиняются сидонцы и басилеи Аласии - Кипра. Затем - Троя. Потом - пираты Лаэрта...

Эти? - я осторожно киваю на мрачных перевозчиков.

Эти, Тидид, - дядя Эгиалей негромко смеется. -Тихие они сегодня, правда?

Но и над ними есть хозяин. Дом Мурашу из Баб-Или, не слыхал?

Не слыхал. Наверно, такие же, как и те торговцы, что в нам в Лерну иногда приплывают. Толстые, важные - и бороды, понятное дело, колечками...

Когда-то это были обычные купцы, вроде сидонцев. До теперь наследники

Мурашу сильнее любого ванакта - и у нас, и на востоке. Они дают серебро всем - Сидону, Трое, хеттийцам. У них хватит серебра, чтобы заполнить все моря кораблями. Даже Кеми не спорит с Домом Мурашу.

Туман клубится, подступает ближе, сыростью ползет под плащ...

Как мало я знаю! Хорошо, что ванактом станет дядя Эгиалей! Кто еще сможет

править Аргосом после деда? Заячья Губа с его пеласгами? Мы с Капанидом? Смешно!

Дед умирает... Всю дорогу мы говорили о чем угодно - но не об этом. Не хочется даже думать, каково сейчас дяде Эгиалею, когда Адраст Талид, его отец, стоит на черном пороге Гадеса! Мне все-таки легче...

Люблю ли я деда? Ведь мы и виделись-то с ним только по праздникам!

Эврисфей хочет царить не только в Апии, но и на Лиловом - Эгейском море.

Но для этого ему придется сокрушить Трою.

Подумаешь, Троя! - удивляюсь я. - Дядя Геракл ее с налета взял!

И так же отдал, - улыбается дядя. - Самая большая ошибка Эврисфея! Этот недоумок посылал Геракла за львами, гидрами, Гесперидовыми яблоками - и проморгал Трою. Такие удачи не повторяются, Тидид. Троя - ключ! Нет, Троя - дверь на восток, к хеттийцам, Ассуру, Урартам, митанийцам, к Баб-Или. И пока эта дверь у Приама, Микены могут только топтаться в прихожей.

Дядя Эгиалей умолкает, зябко кутается в плащ. Вот и кончилось тепло! Скоро дожди...

И половина беотийских дорог станет непроходимыми! Даже для конницы, не говоря уже о колесницах. Но две все-таки остаются - те, что наметили мы с дядей. Прав да, колесницы по ним все-таки не пройдут - увязнут.

А зачем нам колесницы?

...Много веков назад гиксосы подступили к границам^ Кеми, страны, где

властвуют зверобоги. Великого Кеми чье войско не знало поражений. Еще не остыли трупы на поле у Ар-Магеддона, где Великий Дом, ванакт Кеми, сокрушил врагов. Кемийцы казались непобедимыми.

И тогда вожди гиксосов послали гонцов к ливийцам...

Туман густеет, берег Аркадии уже сгинул за спиной, а впереди тоже туман, и

мне почему-то страшно...

Я бы не отпускал тебя в Калидон, - дядя всматривается в серую пелену, качает головой. - Ну и утречко, как раз для высадки! Десять кораблей вперед, еще три - ко входу в залив... Ты мне, Тидид, в Аргосе нужен будешь. Отец никому не верит, поэтому сделал лавагетом меня. А мне кого назначить?

Если бы не туман, не сырость, пробирающая до костей, не страх, непонятный, нелепый, я бы уже смеялся. Да куда там смеялся - хохотал бы во все горло. Ну, шутник дядя! Лавагет Диомед!

Ха-ха!

Мне только шестнадцать, дядя Эгиалей. И я чуж Сын изгнанника.

Я не смеюсь, смеется дядя.

Время идет, Тидид! Вот увидишь, к двадцати годам ты уже три войны выиграешь! А то, что ты чужак... Извини, а зачем мне какой-нибудь богоравный с кучей родни и стадами, которые требуется охранять нашим же войском? Да еще с правами на престол? Отец давно хотел разоружил все дружины гиппетов. Не успел - придется мне. Знать самый опасный враг, Тидид! Опаснее Микен!..

Да, не быть мне ванактом! Я бы Капанида тут же лав. гетом сделал. А ведь он

потомок Анаксагора! Набегут ее родичи-козопасы, затрясут бородами...

Фу ты! И думать не хочу!

И вдруг почудилось, что я вновь слышу голос деда - голос Таната

Жестокосердного. "До седьмого колена, всех!

Всех..."

Хвала богам - не ванакт. И не буду!

Да и какой же ты чужак, Тидид? Это в Калидоне ты чужой. Боюсь, не все тебе будут там рады. И не только Ойней...

Вот уж точно! Кто бы спорил, а я не стану.

А серая пелена ползет, густеет, подступает... сомкнулась. Говорят, такой же

туман стоит над Летой, и челн Ха-рона так же бесшумно скользит к невидимому берегу - к Белому Утесу, к полям асфоделей...

Я закрыл глаза. Еще не хватало, чтобы дядя понял, как страшно будущему (ха-ха!) лавагету. Не думать! Не думать о море, о сером тумане, о черной воде, тихо плещущей рядом - только протяни руку. Лучше я буду думать о гиксо-сах, о том, как они здорово обманули ванакта Кеми. Они - на востоке, ливийцы - на западе. Два войска, и в Кеми не знали, откуда ждать удара. Пришлось посылать войска на все рубежи... и вот тут-то гиксосы и врезали! И боги со звериными головами не помогли!

А то, что у ливийцев войска было с воробьиный клюв - так у страха глаза велики. А ведь можно еще хитрее придумать. Микены наше войско не пропустят, а если и пропустят, то совсем немного - как раз с воробьиный клюв. Маленький такой клювик у маленького воробышка...

Открыл глаза - и вздрогнул. Ничего не видать! Дядя совсем рядом сидит, а все равно - не разберешь. Черная тень - не человек...

...И чего это я все время о воробьях этих дурацких думаю? Может, потому, что они не просто пичуги, они - птенцы Психопомпа-Килления, стража душ, уходящих в Аид? Их тоже зовут психопомпами...

Стоять! Ничего себе мысли посреди моря! Недаром говорят, что люди делятся на живых, мертвых и тех...- Дядя! А-а... А если дед, в смысле басилей Ойней,войско у границ выставит?

Пустое спросил (не мое это дело - пока!), просто так, бы дядин голос услышать. Услышать - и самого себя убедить, что мы еще здесь, а не посреди Леты.

Тогда ты меня со своим дядюшкой познакомишь, сквозь туман донесся негромкий смешок. - Как бишь его зовут? Терсит, кажется?

Терсит...

Хорошо, что я не лавагет и мне не надо думать, зачем нам мой калидонский дядюшка. Конечно, на войне все пригодится, но из него уж точно - наконечник стрелы не вылепишь.

Зато поскользнуться можно!

В лицо ударил ветер - брызгами, солью, знакомым запахом водорослей. Туман

дрогнул, отступил, пошел клочьями...

Хвала богам!

Скоро берег, а там - Калидон, и там мне придется думать о войне, а пока я

вспомню совсем другое - тоже туман, но серебристый, поляну в лесу...

...Уговорил я дядю! Сделали крюк, заехали, постояли у старого мертвого дерева, возле которого я когда-то увидел Ее. Постояли - и поехали. Теперь там вырубка, совсем рядом, углежоги ямы свои смрадные роют...

"Люди... Они добираются даже сюда. Скоро придется уходить. Жаль..."

И ты ушла, Светлая! И я уже никогда... Нет! Неправда! Я увижу Тебя, найду,

пусть даже не сейчас, а когда-нибудь. Ведь жизнь длинная, очень длинная...

...А может, и не очень. Папе тридцать с небольшим было, мне - шестнадцать.

Старший эфеб Диомед! К высадке! Вот дела! Да мы уже приплыли! Вот и берег рядом, вес в водорослях, сейчас лодка носом ткнется... ткнулась.

Твоя земля, Диомед Калидонский! - Дядя встает, поправляет фибулу на плече. - Ты - первый!

Шутит? Нет, не шутит. Улыбается - но не шутит. Первый, значит? Ну ладно!

К высадке, Диомед Калидонский!

Прошел вперед, примерился, как прыгнуть точнее (кому охота ноги мочить!),

оглянулся...

(Сам не знаю, чего оглянулся. Словно позвали. Словно сзади что-то важное осталось - такое, что и не вернуть. Так ведь нет там ничего, кроме моря! Море, над ним - туман клочьями. И все равно - не так что-то. Будто забыл. Или потерял. Или потеряю.)