Чтение 20–й страницы книги ~Преемник~

это же гром небесный... твоих поросяток дюжину собьет...

- ...И помнить тут нечего... Увидим, как бои будут...

- ...И тут он выкатывает бочку пороха...

- ...Слава полка, честь полка, гордость полка...

В этот момент отец вздрогнул и поднял голову.

Качнулись язычки свечей.

Они смотрели друг другу в глаза - через стол, над головами пирующих;
все Луаровы надежды на мгновение ожили, чтобы тут же и сгинуть
безвозвратно. Он еще ловил взгляд чужого немолодого человека, сидящего во
главе стола - но белое как кость лицо отца вдруг обнаружилось рядом, и
колебались огоньки в бронзовых блюдечках подсвечника, и Луар отшатнулся,
будто ожидая нового удара.

Отец смотрел на него тем взглядом, который так пугал Луара в глазах
матери - напряженно-изучающим, пронизывающим насквозь, так, что хотелось
закрыть лицо руками.

Он отступил, едва не сбив слугу с подносом; зал накренился, будто
желая прилечь на бок, и в этот же момент на Луара жестко схватили за
плечо:

- Что с тобой?

Зашелестела отодвигаемая портьера. Снова пахнуло теплым спертым
воздухом, будто из старого домашнего сундука; перед глазами Луара
оказались узкие мраморные ступени с медными прутьями поручней, потом
испещренные трещинами половицы, потом глубокий, вязкий как болото
ворсистый ковер.

За спиной бесшумно прикрылась дверь. Шум пира безнадежно отдалился -
так отдаляется грохот прибоя от утопленника, почившего на темном и тихом
дне.

Луар поднял голову; со стен свирепо пялились породистые вепри,
вытканные и вышитые на старинных гобеленах. С портрета в массивной раме
смотрели два незнакомых лица - женщины и мальчика.

Отец стоял у него за спиной. Луар видел неподвижную тень на ворсистом
ковре; потом тень укоротилась и расплылась - отец переставил светильник.

Жалобно звякало оконное стекло под порывами холодного ветра. Луар
вспомнил свою бешеную скачку - и изумился. Ледяной ветер в лицо...
Постоялые дворы... Вот он приехал. Вот.

Наверное, надо было обернуться - но он стоял, опустив голову, а перед
глазами без остановки неслась навязчивая лента дороги, пучки пожухлой
травы, голые стволы, голые поля, бесконечные, будто намалеванные на боках
вертящегося барабана...

- Как... мама? - спросили у него из-за спины.

Луару захотелось кричать. Вместо этого он подошел к мягкому креслу и,
скорчившись, опустился на его край.

- Она... здорова?!

Луар сидел, марая дорогой ковер мокрыми дорожными сапогами. Теперь он
ощутил, как гудит спина, как горит обветренное до мяса лицо, как саднят
черные губы. Перед глазами у него безостановочно прыгала дорога.

- Сынок...

В голосе отца скользнуло нечто такое, что заставило Луара выйти из
болезненного оцепенения. Он поднял голову.

Отец стоял посреди комнаты, и левая рука его непроизвольно терла
правую; Луару почему-то показалось, что отцу хочется стереть с ладони след
от прикосновения к его, сына, плечу.

- Сынок... - повторил отец глухо. Луару померещилась угрюмая усмешка.

- Она здорова, - сказал Луар. - Она...

Он вдруг увидел себя со стороны, совсем отстраненным холодным
взглядом - скорчившийся человечек на краешке мягкого кресла; так же
холодно, отстраненно он слушал слова, которые с трудом слетали с его же
запекшихся губ.

Отец молчал. Глаза его на бледном костяном лице становились все
больше, пока Луар не увидел в черном зрачке собственного отражения.

Тогда он замолчал.

Отец выпрямился. Покачиваясь, как пьяный, прошелся по комнате,
остановился перед столом, склонил голову к плечу и сосредоточенно сунул
палец в огонек свечи.

- Тория, - сказал он шепотом. - Тория...

Пламя облизывало его палец с двух сторон, чтобы затем сойтись в
единый огонек и устремиться к потолку.

- Тория, - пламя неподвижной красной точкой стояло у Эгерта в глазах.

- Папа, - шепотом сказал Луар.

- Прости ее, - отец накрыл свечку ладонью, огонек треснул и погас. -
Ты простил?

Луар удивленно молчал. Он не задумывался над тем, должен ли он
кого-то прощать.

- Она... Я виноват... Ей... - отец тер ладони, размазывая копоть, -
еще больнее... хоть трудно представить... но... чем мне.

- А мне? - удивился Луар.

В большом обеденном зале завели нестройную, но дружную и громкую
песню.

- Извини, - выдохнул отец. Луар смотрел теперь в его широкую спину,
из-за плеча выглядывал кудрявый мальчик с портрета. - Извини. Но... Ей...
Невозможно видеть тебя. Ты... с каждым днем... все больше похож на отца.

Застольная песня прервалась молодецким хохотом. Под окном хрипло
протрубил рожок, издалека ответил другой - патруль объезжал спокойные
улицы спокойного города.

Кудрявый мальчик с портрета улыбался лукаво и безмятежно.

- На кого? - тихо спросил Луар.

Эгерт застонал сквозь зубы и обернулся. Луар встретился с ним
взглядом - и подался назад.

- На своего отца... На Фагирру, служителя ордена Лаш, который...
пытал твою мать.

Внизу тяжело хлопнула дверь. Гости разъезжались, так и не дождавшись
хозяина и не жалея об этом; ржанула чья-то лошадь, кто-то выругал лакея, и
снова смех, пьяная похвальба...

Луар смотрел, как распрямляются ворсинки ковра на месте, где секунду
назад стоял Эгерт Солль.

Он понял сразу и сразу поверил. За плечами у него уже были безумные
глаза матери, холодная пьяная ночь и бешеная скачка за ускользающей
надеждой.

Ворсинки распрямлялись, как распрямляется трава. Как зеленый луг, где
тьма стрекоз, где бродят вверх-вниз красные с черным жучки, где так
приятно лежать на спине, раскинув руки, глядя в облака...

...И он лежал на спине, раскинув руки, а рядом, за стеной травы,
играли и баловались его родители. Зеленые метелочки стелились, пригибались
к земле, чтобы потом медленно распрямиться.

Черные волосы матери сплетались со стеблями, с длинными острыми
листьями, с желтыми, как пуговицы, цветами; отец смеялся, ловя ее
запястья, опрокидывая в зеленое месиво трав и падая сам, сплетая со
стеблями уже свои, светлые, как у Луара, волосы...

Луар бездумно улыбался и смотрел, как у самого его лица вьются по
бесконечной невидимой спирали две красно-черные, будто атласные, бабочки.

Отец и мать кружились в плотном, почти осязаемом облаке; маленькому
Луару казалось, что это облако пахнет, что у него дурманящий запах
пыльцы... Он лежал и смотрел в голубое небо, украшенное склоненным
стебельком и желто-зеленой гусеницей на его вершине. Ему представлялось,
что гусеница - пряжка на небесном платье...

А потом сквозь стену трав протянулись две руки - одна тонкая, белая,
с прозрачными ниточками вен, другая жесткая, сильная, загорелая; одна рука
легла Луару на лоб, другая деловито почесала его за ухом.

Отец и мать, оказывается, держали в зубах каждый по травинке. Не
говоря ни слова, Луар сорвал пушистую метелочку и тоже сунул в рот...

Облако накрыло и его тоже. Будто одеялом...

Они лежали в траве, и подушкой Луару служило плечо матери, а ложем -
спина отца.

Бесконечная песня кузнечиков и чей-то заблудившийся поросенок на краю
поляны...

И небо.

...Луар поднял глаза. Вместо облаков был высокий сводчатый потолок.
На потолке снова лежали тени - его и отца...

Отца. Мир не излечился, мир вывихнулся окончательно - и утвердился в
этом противоестественном положении.

Чтобы не свихнуться вслед за ним, Луар снова увидел себя со стороны.
И подумал, что хорошо бы умереть. Упасть лицом в ковер...

Но тот же отстраненный холодный рассудок подсказал ему, что он не
умрет. От ЭТОГО не умирают.

- Как ты узнал? - услышал он собственный мертвый голос. Голос со
стороны.

Его собеседник молчал. Кстати, подумал отстраненный Луар. Как мне его
теперь звать? Просто Эгерт? Господин Эгерт?

- Я похож на него? Да? Я похож?

- Я виноват, - глухо сказал тот, кто был Луаровым отцом. - Но... Я
видеть тебя не могу, мальчик мой. Прости, Денек... Я не могу.

С наступлением холодов мы перебрались на постоялый двор - в
комнатушки под самой крышей, где скрипел прямо под маленьким окошком
флюгер соседнего дома, стонали рассохшиеся половицы и сочно переругивались