называть себя попадьей, она умерла уже здесь, в Ошерове, в одночасье, не
выдержав смены ритма жизни: свой домик, корова, огород... Странствуя, Фома
Андреевич все более и более проникался уверенностью, что Второе Пришествие
началось и события развиваются точно так, как описаны Иоанном - другое
дело, что некоторые видения Иоанна аллегоричны, а иные просто поняты им
неверно. Взять железную саранчу: а как еще мог назвать монстров Иоанн, всю
жизнь проживший на краю пустыни и из всех насекомых знавший лишь саранчу?
Или взять, скажем...
волосяной шорох. Снова мягкая кисть - но теперь она не ограничилась
несколькими мазками, а стала двигаться медленно, завораживающе-медленно -
по кругу, по кругу, по кругу... Доски потолка дрогнули, посыпалась пыль.
Движение убыстрилось, к шороху добавились беззвучные толчки. Треснуло
дерево, раздался мерзкий скрежет - гвоздем по кровле - а потом грохот
падения, сдвоенный выстрел и крик боли!
Там будто катали, приподнимали и опять роняли тяжелый каменный шар. Абажур
закачался... Фома Андреевич, белый, смотрел так, будто видел сквозь
потолок то ужасное, что происходит там, наверху - видел и не мог отвести
глаз. Там же Архипов, понял Дима - и, наверное, сказал это вслух, потому
что Фома Андреевич, подхватив топор, метнулся к двери, в дверь - и исчез.
Дима бросился следом. Двор заливал резчайший свет мощной киловаттной
лампы. На чердаке ударил еще один выстрел. Фома Андреевич уже одолел
половину ступенек приставной, ведущей к чердачному окну лестницы, когда
оттуда, из окна, шагнул и повалился, цепляясь руками, человек - Фома
Андреевич подхватил его и на миг удержал, а подоспевший Дима принял его на
грудь и вместе с ним повалился на землю. Человек был жив и весь в крови.
Но это был не Архипов. Под плечом его расплылась черная лужа. Сунув
пистолет за пояс, Дима выхватил нож и стал резать то, что на человеке было
надето - мешковатую куртку из толстенного, едва ли не пожарного, брезента
и поддетый под нее теплый свитер... Рана была кошмарная. Будто бензопилой.
Кровь била фонтаном. Фома Андреевич пришел на выручку - сноровисто
просунул под плечо раненого ремень, сделал петлю, затянул посильнее.
Автомат, отчетливо сказал раненый. Там мой автомат. Я попал в него, понял?
И второй - его я тоже зацепил. Сейчас, сейчас, сказал Дима, вот мы тебя
перевяжем... Громкий - пушечный - выстрел. Забивает уши. И гаснет - от
сотрясения? - лампа. Луч фонарика мечется по земле и по стенам. Дима с
пистолетом, присел, ствол к небу - стрелять не в кого. Фома Андреевич! -
голос Архипова. Сделайте свет! Фома Андреевич взбегает к двери, поперек
двора ложится желтая полоса света. Светлее от этого не становится, темнота
лишь раздвигается, а не рассеивается. Но, мягко спрыгнув с дровяника,
Архипов попадает в эту полосу и замирает, ослепленный. Появляется Фома
Андреевич, в руках у него лампа-переноска, и застывает на крыльце в позе
статуи Свободы - идти дальше не позволяет провод. Но этого достаточно -
становится видно, что под лестницей лежит что-то бесформенное. Архипов,
прижимая к животу свою пушку, мелкими шажками приближается к тому, что
лежит, и Дима, целясь из пистолета в то, что лежит, обходит раненого и
тоже делает два шага вперед, стараясь, чтобы тень не упала и не закрыла...
это. Поросшую свалявшейся комьями шерстью обезьяну с крокодильей головой.
Так они стояли и смотрели, надо было что-то делать, а они все смотрели.
Автомат! - прохрипел раненый; его надо срочно оперировать, но все как в
столбняке. Ниоткуда возникает Татьяна, в руках у нее бинты, она встает на
колени и начинает что-то делать с раной. Дима, я на чердак, сипит Архипов,
прикрой меня. Он сует Диме в руку фонарь, длинный, жестяной, китайский, а
сам откуда-то взявшимся багром трогает чудовище, тычет его в бок, и оно
переваливается на спину, грузно разбрасывая лапы; огромный толстый член
торчит, как минометный ствол. Архипов то ли икает, то ли стонет, и Дима
понимает вдруг, что Архипов боится ничуть не меньше, чем он сам. То есть -
запредельно. Внутри у Димы кто-то зашелся в визге, и лишь тело почему-то
держалось, как подобает. Архипов, зацепив чудовище багром за лапу, поволок
его в дальний угол двора, а Дима, придерживаясь локтями - в одной руке
"ТТ", в другой фонарь - стал подниматься по лестнице. Стой, подожди,
закричал Архипов снизу, но Дима уже по пояс в окне - чердак длинный и
узкий, свет почти не добивает до конца - что твой вагон. Стропила низкие,
не распрямиться, какие-то сундуки и ящики, комод, стол - Архиповская
старая мебель. Вон он, автомат - шагах в семи. И рядом, видимый
наполовину, труп второго чудовища. Лестница трясется под Архиповым. Нет,
не пущу. Иду сам... Прикрывай, Петрович. Свет его мощного фонаря
расстилается над полом, верх занимает огромная тень. Пистолет в правой
руке. Фонарь - в левой. Пять шагов... шесть... семь... Еще чуть-чуть - и
автомат... И - медленное движение где-то на краю поля зрения. Сердце
повисает. Взгляд, свет - ничего. Труп мертвей мертвого. Хотя... нет. Он не
шевелится, но с ним что-то происходит. Непонятно... меняется что? Цвет?
Форма? Странное оцепенение во всем теле, и даже тот, внутри, замолчал.
Дима замер, неподвижный, понимая, что сейчас его можно просто брать и
есть. И тем не менее - нет сил шевельнуться. А чудовище преображалось:
исчезла шерсть, исчезли крокодильи челюсти... и вдруг оказалось, что перед
ним лицом вниз лежит нагая девушка: мертвая, изломанная,
мраморно-прекрасная. Длинные, волной, светлые волосы разметались по
грязному полу, и между лопаток - бескровная дыра, в которую пройдет
кулак... Ноги Димы подогнулись, он опустился на колени, и металл звякнул о
металл: ствол пистолета об автомат. Этот звук подействовал, как нашатырь.
Не выпуская фонаря и не отводя взгляда от трупа, Дима сунул "ТТ" за пояс и
потянулся к "калашу". Краткий миг безоружности был ужасен. Не в силах
повернуться спиной, он стал пятиться, отступать к окну. Осторожно! - крик
Архипова и тут же - ослепляющий удар в затылок. Слепота, звон в ушах,
пороховая вонь. Задергались тени - Архипов протискивался на чердак.
Нормально, Петрович, сказал Дима. Потрогал затылок: больно, но крови нет,
- поднял потухший фонарь и спокойно пошел к выходу. И, высунувшись по пояс
из окошка наружу, увидел то, ради чего устраивался весь сегодняшний
сабантуй: тусклые фары приближающегося автомобиля.
дровяник некогда, и он, непонятно как скорчившись, умостился за колодой
для колки дров. Фома Андреевич осторожно опустил лампочку на крыльцо.
Машина остановилась по ту сторону ворот, мотор продолжал работать,
хлопнула дверца... долгие секунды - и громкий, кулаком, стук в калитку! И
Фома Андреевич, кашлянув, ровненьким-ровненьким шагом пошел открывать.
Дима, положив ствол автомата на нижний срез окна, прицелился поверх его
головы. Сейчас он откроет и сделает шаг влево - и упадет, когда войдут все
трое...
вернемся за Лидой. Ее сейчас все равно нельзя трогать.
так и сидела, положив голову раненого себе на колени. - Вы во всем
разберетесь, а он умрет.
когда его втискивали в тесный салон милицейского "москвича". Татьяна села
с ним, чтобы придерживать по дороге.
выставил наружу ствол автомата.
Василенко вел машину медленно, их обгоняли - грузовики и легковые. По
тротуарам группами шли люди, несли вещи, толкали коляски. Поблескивали
стволы ружей.
чушь. Теперь ясно, что чушь. Значит, охота с подсадной сорвалась... Они
убили Ловягу. Около полуночи.