Чтение 20–й страницы книги ~Князь Рус~

Среди пленников был плач, стоны, крики облегчения:

-- Это звери!

-- Они и своих не щадят!

-- Мы уже не думали, что нас спасут...

-- Слава милосердному Яхве!

Они бежали, обгоняя друг друга, спотыкаясь и падая, к городским воротам. Там встречали плачущие от счастья родственники, а воины потрясали топорами, кричали ликующе.

Второй всадник сказал Нахиму негромко:

-- Ты не думаешь в самом деле выдать варварам их соратников?

-- Еще не знаю, -- признался Нахим. -- Иисус, не требуй от нас, чтобы их казнили. Да, я знаю, что нет бесчестья в том, чтобы обмануть гоя. Гойне человек, клятвы перед ним не обязательны. Но что-то, что-то... сам не знаю!

-- Что? -- спросил Иисус люто. -- Гой по нашим законам та же скотина, которой мы можем пользоваться. Как ее имуществом, так и всем, что у нее есть. Гоя можно бояться, как, скажем, разъяренного быка, тот может даже убить, нет стыда убегать от быка, но давать скоту слово чести -- дико... Их надо умертвить. Все-таки это будут первые убитые варвары! Это поднимет упавших духом. Их следует распять на городской стене, чтобы видели все.

-- И варвары?

-- Пусть и они видят, что их ждет.

Нахим в сомнении качал головой. Они проехали ворота, створки поспешно закрылись сзади. Пленных разбирали, уводили, майдан был заполнен криками, плачем, воплями радости и горя.

-- Как скажет ребе, -- ответил Нахим. -- Ему виднее.

-- Боишься, что скифы придут в ярость? А я думаю, что они устрашатся и отступят. Они только с виду грозные как звери!

Мальчишка принял у них коней. Нахим тяжело поднялся на крыльцо. Ступеньки недовольно поскрипывали под его тяжелыми шагами.

Он перешагнул порог покоев Соломона, замер в испуге. Ребе склонился над столом, а над ним во властной позе стояла высокая и прекрасная в своей хищной красоте царица скифов. Она была как демон ночи, пугающая, хищная, и когда ее твердый взор упал на Нахима, он согнулся будто от удара в живот.

-- Что?.. -- пролепетал он холодеющими губами. -- О, Яхве! Разве можно так пугать? Я уж подумал невесть что.

Соломон оторвался от карты, он водил пальцем, едва подслеповато не касаясь ее носом. Глаза его были красные как у старой больной рыбы.

-- Нахим, мальчик мой. -- Голос его был усталый, но в нем звучала счастливая нотка. -- Боги снова сохранили тебя и вернули нам. У нас высокий гость. Это -- царица скифов. Судя по твоему виду, ты ее знаешь. Зовут ее... зовут ее... Исфирь!

Он нарочито тянул, а когда выпалил ее имя, Нахим в самом деле едва удержался на ногах. Вот почему она с черными как ночь волосами, вот почему ее стан тонок, нос как выточен, скулы приподняты гордо, а черные как маслины глаза блещут загадочным огнем!

-- Исфирь...-- повторил он зачарованно. -- Но у нас не было женщины по имени Исфирь. Я ничего не понимаю, ребе!

Голос был молящий, Соломон кротко усмехнулся:

-- Исфирь рассказала историю, полную радости и печали. Она из другого колена. Они бежали, спасаясь, как и мы, в неведомые земли. И они жили счастливо до недавнего времени. Увы, злые народы нахлынули как потоп, поглотили их племя, истребили. А Исфирь спас от гибели, ее готовились принести в жертву, как раз самый ненавистный для нас человек!

Нахим выдохул обреченно:

-- Князь Рус...

-- Он. И теперь Исфирь -- его верная жена. Странно было бы, если она была не верна человеку, который ее спас! И который ее никогда не обижал.

Нахим сел, повесил голову.

-- Ты хочешь сказать, что она не сможет помочь своему народу? Но ведь закон разрешает обманывать всякого, кто не иудей? И преступать клятвы?

Соломон покосился на Исфирь:

-- Гм... Гои -- не люди, преступления перед ними -- не преступление. Но ежели у них так сильны законы чести, то значит, они подчиняются этим законам. Странным, диким, варварским, но -- законам! А когда законам повинуются даже цари... или вожди, как у них, то это уже не разбойники. Или не совсем разбойники.

-- Ребе! -- воскликнул Нахим. -- Но разве к ним можно относиться как к людям? Что гласит закон?

-- Закон гласит иначе, -- согласился Соломон. -- Но мне кажется, что для нашего же блага будет лучше, если мы отнесемся к ним как к людям.

Скифская царица сидела на том конце стола, лицо ее было сурово и высокомерно. Быстро же мы, иудеи, подумал Нахим смятенно, перенимаем привычки чужих народов! Не в этом ли наша выживаемость?

-- Да простит нас наша гостья, -- повинился он. -- Я не хочу обидеть скифов. Всяк видит их силу, всяк страшится мощи их рук, содрогается от звуков их громовых голосов. Даже их волхв знает дивные травы, что легко заживляют их страшные раны.

Она раздвинула в усмешке полные губы:

-- Я это испытала на себе.

Тон ее говорил, что она принимает извинения Нахима, тем более, что не отождествляет себя со скифами. Служанка неслышно скользнула под стенами, зажигая светильники. Только сейчас Ис поняла, что сидят уже в сумерках, а за окном на темно-синем небе зажигаются звезды.

Она вскочила:

-- Мне пора.

В голосе ее было сожаление, Соломон развел руками:

-- Да-да, надо ехать. Иначе твои люди явятся за тобой с оружием! И я их понимаю.

Она улыбнулась, приятно знать, что даже на такого старика ее красота действует ослепляюще, легко вышла из-за стола:

-- Я буду приезжать еще.

-- Ты сможешь? -- спросил Нахим.

-- Надеюсь. А почему так долго собираете наших пленных?

Ее глаза смотрели строго. Нахим отвел взор, а Соломон развел руками:

-- Мы от страха, что вы с ходу возьмете и Новый Иерусалим, переправили этих троих как можно дальше. Там есть еще веси... не такие крупные, но в удобной излучине реки. Но сейчас пленных доставили, мне шепнули. Если хочешь, возьми с собой. Твой князь увидит, что ты ездила не зря.

Ис покачала головой:

-- Лучше утром. Мне кажется, Рус хочет, чтобы их увидело все войско.

Ночь была темна, луна пряталась в облаках, но впереди на дороге виднелись яркие огни. Факелов было с десяток, и когда Ис поскакала туда, рассмотрела, что еще десятка два всадников держатся в тени, готовые к бою.

Рус выехал навстречу. В лице было облегчение, страх и нарастающий гнев.

-- Почему так долго?

Она счастливо прижалась к его груди. Он невольно обнял, погладил по голове, и она чувствовала, как гнев уходит из его сердца. Потом он повернул коня, и они поехали, касаясь стремян друг друга. В черной ночи впереди неслись пылающие огни, покачивались вместе со скачущими лошадьми. Однако и позади Ис слышали мощные удары широких подков о дорогу.

Иногда в скачке она замечала в стороне блеснувшую искорку и догадывалась, что в дозоре затаились молодые воины. Старики и без наказа Руса смазывают наконечники копий грязью, чтобы не выдали блеском.

Впереди слышались голоса, он видел на звездном фоне, как мелькнет то один силуэт, то другой. Ночь -- лучшее время для любви и набегов.

Два костра подсвечивали багровыми бликами стену шатра. Свет ее достигал вершины, и казалось, что шатер постепенно переходит в темное беззвездное небо. От костра тянуло дымком и ароматом жареного мяса. Стражи пекли на широких плоских камнях узкие ломти, кто-то насадил на толстый прут ощипанную курицу, жарил на угольях.

Буська выскочил из темноты как бесенок:

-- Все благополучно?

-- Ты почему не спишь? -- рыкнул Рус.

-- А ты почему отвечаешь вопросом на вопрос, яки иудей поганый? -- отпарировал Буська.

У костра засмеялись. Рус соскочил, помог спрыгнуть Ис, затем лишь бросил:

-- А ты не отвечаешь вопросом на вопрос?

-- А не ты первый начал?

Рус откинул полог, пропустил Ис вовнутрь шатра, а через плечо задал последний вопрос:

-- Как думаешь, стоит ли брать на охоту того, кто препирается с князем?

Буська вспикнул и повалился возле костра, на ходу укрываясь шкурой, с жалобным воплем "Да сплю я, уже сплю! Без задних ног сплю". У костра снова захохотали, уже над бедным Буськой. Мальчишка обещает вырасти львом, уже сейчас спит прямо на земле, ест конину, испеченную на угольях, успевает напоить своего коня и коней старших дружинников, расседлать и отвести на луг.

Рус со вздохом сел на ложе:

-- Сегодня был самый долгий день в моей жизни.

-- Прости, -- сказала она нежно, -- я виновата... Опомнилась, когда уже небо потемнело. Но это мое племя... У нас, иудеев, родственные узы крепче, чем у всех народов. Да, это не мое племя, и... мое.

Он с натугой стянул сапоги, отшвырнул.

-- Как это?

-- У нас один бог, один язык, одни обычаи. Мы произошли от двух родных братьев, и не наша вина, что мы поселились вдали друг от друга.

Рус скептически хмыкнул:

-- Разве родные братья не бьются друг с другом? Еще более люто, чем чужие?.. Разве народы, вышедшие от родных братьев Скифа, Гелона и Агафирса, не истребляли друг друга злее, чем чужие племена?.. Да ладно тебе, Ис! Ты же сама рассказывала, что твое племя в древности воевало насмерть с... как их?.. эламитами и ассирийцами, вашей кровной родней!

Он раскинул руки, рухнул на ложе. Она медленно стянула через голову платье, сквозь тонкую ткань видела, как он наблюдает, его твердые губы сами собой смягчаются, раздвигаются в стороны, вот уже блеснули белые ровные зубы...

Засмеявшись, уже рывком сбросила одежду, прыгнула к нему. Он вытянул руки, поймав на лету. У нее захватило дыхание, руки были крепкие и твердые, как корни дуба, все тело казалось искусно вырезанным из темного плотного дерева, обожженного солнцем, выглаженного ветрами.

После ухода скифской царицы Соломон и Нахим долго сидели молча. Наконец Нахим спросил тихо:

-- Она в самом деле... иудейка? По облику -- да, но наша женщина предана своему народу целиком и полностью. Она не усомнится принести в жертву гоя, если этого требуют интересы ее народа.

-- Тебе кажется, она целиком на их стороне?

-- Да, ребе.

Соломон покачал головой:

-- Ей тяжелей, чем нам. А судьба ее племени намного горше. Как я понял, их племя постепенно теряло веру в Единого. А оттуда и забвение основ иудейства, размытость нравственных норм, несоблюдение закона... Нет, они не стали варварами! Но они отошли от наших законов, за что на них и обрушился гнев Яхве.

-- Но она спаслась!

-- Не думаю, -- сказал Соломон задумчиво, -- что она самая праведная.

-- А что же?

-- У Яхве могла быть иная цель.

Нахим жадно смотрел в мудрое лицо ребе.

-- Какая?

Тот развел руками:

-- Кто мы, чтобы спрашивать бога? Можем только догадываться. Но я полагаю, что Яхве спас ее лишь затем, чтобы она сыграла какую-то роль здесь.

-- В нашем народе?

-- В этой войне, -- подчеркнул Соломон. -- Яхве сделал ее царицей!

Нахим замер с открытым ртом.

-- Ты хочешь сказать, что если Рус погибнет... или умрет иной смертью...

Соломон опустил усталые веки:

-- Не знаю. Вряд ли племя, основанное на крови и насилии, признает вождем женщину. Да еще из чужого народа. Но... не знаю, не знаю! Многое зависит от нее, многое будет зависеть от нас. Глава 29

Гои не появлялись под стенами, их воинский стан был с той стороны града, и пятеро детей упросили родителей отпустить на реку за утками. Как раз стоит утиная трава; вода еще кишит червяками, жуками, букашками. Масляные зерна лежат прямо на воде, а в зарослях слышен шелест и хлопанье крыльев. Утки перед улетом в теплые края наедаются в запас, едят день и ночь, чтобы потом лететь без остановки.

Сперва в воду полезли девочки, отжимали уток на чистое место. Утки неспешно выплывали от шума, за каждой тянулся выводок утят, уже крупных, почти с мать, готовых вскоре полететь с матерью в теплые края. Когда утки оказались на чистой воде, послышался условный свист, и мальчишки поспешно начали бить уток длинными палками.

Исхак крикнул:

-- Циля, одна утка спряталась у тебя за спиной!

Девочка обернулась:

-- Где?

-- Нырнула, я сам видел! На дне захватила клювом корень, чтоб не всплыть, ждет.

Девочка повернулась, пыталась вглядеться в мутную воду, но ил поднялся такой плотный, что рассмотреть удавалось не больше чем на палец в глубину. Она походила немного, спросила недоверчиво:

-- Где ты видел?

-- Правее!.. Теперь прямо!

Другие девочки поспешно собирали убитых и раненых уток, а Циля бесцельно бродила по мутной воде, морщилась от присосавшихся пиявок. Трава режет до крови, а пиявки присасываются сразу, хмелеют от детской крови.

-- Да вон же она!

В двух шагах из воды осторожно высунулся кончик клюва, затем показалась головка. Утка посмотрела на девочку одним глазом, поспешно нырнула. Исхак заорал во весь голос:

-- Скорее хватай!.. Эй, не успеешь! Она уже к другому корню перебралась...

Девочка звонко рассмеялась:

-- Утки как люди! Есть глупые, есть хитрые, есть очень хитрые, а есть утки-иудеи!.. Пусть живет, она заслужила. Глупых сам бог велел бить, а умные...

Он тоже рассмеялся:

-- Ладно, пусть. А мы соберем уток-акумов.

Дрожа от холода, они выбирались на берег. Кто спешно отжимал мокрую одежду, кто давил пиявок. Уток связали за шеи, а девочки тем временем разожгли костер, бросали целые охапки хвороста. Стена родного града рядом, но озябли так, что и в беге не согреешься, вода уже холоднющая, скоро вовсе придут морозы, река замерзнет с берегов, оставив только посередке тонкую полосу воды. А когда мороз ударит по-настоящему, то река исчезнет под толстым слоем льда.

-- Пора возвращаться.

-- Пора...

Они слазили в воду еще и еще, но уток в озере не убывало. Солнце опустилось за край земли, черные тени удлинились и слились в сплошные сумерки.

-- Надо бежать, -- сказал Исхак со вздохом. -- Иначе ночь застанет в дороге.

Его младший брат поглядел на далекий град, на озеро, вздохнул по-взрослому:

-- Надо бы... Родители наругаются. Но ребе говорил, что скоро еды не будет хватать! Скифы окружили Новый Иерусалим. Подводы уже не пропускают. Если бы мы остались здесь на ночь, по зорьке набили бы еще уток.

Циля со страхом посмотрела на темную воду:

-- А оттуда ничего не вылезет?

-- Что?

-- Страшилы!

-- Их здесь не осталось, -- объяснил он покровительственно, как старший. -- Наш Яхве истребил всех нечистых демонов. Не бойся.

-- Да я и не боюсь, -- ответила она очень серьезно. -- Мне только очень страшно.

Исхак вытащил из сумки огниво, кремень, трут, а бересту тут же содрал с березки. Его братья вырыли ямку, натыкали вокруг веток, наложили камыша, чтобы отсвет костра чужие не увидели в ночи. Если даже в граде огонь боятся зажигать, будто скифы не знают, где их дома, то здесь надо таиться по-настоящему.

Мальчики наломали веток, набросали на разогретую костром землю. Легли рядышком, прижались друг к другу, чтобы не выпустить тепло. К утру промерзнут, но сейчас ночи еще не такие долгие, как зимой, а по зорьке можно снова бить глупых уток. Они и сейчас вон шлепают по воде дырявыми клювами, ловят и глотают все, что движется и шевелится. Утки спят совсем мало, кормятся всю ночь, утром будут толстые и жирные. В граде обрадуются...

Нахим едва умом не тронулся, когда дети не вернулись даже к ночи. Друзья успокаивали, как могли, дети могли наткнуться на конный отряд варваров, схоронились где-нибудь в камышах, прячутся, пережидают, но Нахим возразил:

-- У скифов нюх как у собак, кем они и являются на самом деле. Они видят в темноте, как их родственники -- совы и летучие мыши. Где бы дети ни схоронились, скифы их вытащат отовсюду.

-- Но вовсе не обязательно, чтобы скифы проехали именно там...

-- Но почему дети задержались?

-- Да мало ли что могло задержать!

Нахим озлился:

-- Это не ваши дети, потому так и говорите!

-- Нахим!

Он опомнился, потер лоб:

-- Прости. Но я места себе не найду. Будь что будет, а я пойду их искать.

-- Ночью?

-- Если я буду здесь метаться по комнате, разве они отыщутся быстрее?

Соломон сочувствующе промолчал, а Нахим выскочил из дома, едва не выбив двери.

Рус проснулся, когда еще только-только посветлела полоска неба на востоке. Неслышно высвободил руку, Ис спит крепко, тихонько оделся, с сапогами в руках выскользнул из шатра, обулся уже возле костра. Стражи посматривали понимающе. Один исчез в темноте, немного погодя вернулся с уже оседланным Ракшаном.

-- Поехать с тобой, княже?

-- Будьте здесь. Там ждет Сова.

Сова вылез из своего шатра раньше, когда конь князя простучал копытами перед входом. Воевода виновато развел руками, за князем не успеть, метнулся к коновязи. Трое заспанных дружинников готовили коней в дорогу, затягивали подпруги, вешали на седельные крюки арканы, колчаны со стрелами.

Внезапно со стороны сторожевых костров показался всадник на маленькой лохматой лошадке. Буська был одет тепло, за плечами торчал лук, на поясе висел меч.

-- А ты куда собрался? -- спросил Рус хмуро.

Буська удивился: