близкая родня по папе. У нас дети плохие получатся. Хуже Химеры. С твоим
умом и моим характером. Такое потомство только в огонь - да и то не во
всякий...
глаз и не целясь специально, в сандалию Лукавого - но почти попав.
модной тиринфской песенки, - ты божок и я божок, мы с тобой помнем лужок.
прижег...
подобрал под себя и другую ногу.
Гиганты на Флеграх зашевелились. Говорит: скоро, небось, сюда полезут.
целых три таланта. А нам, ткачихам, ваши разборки вдоль хитона... Так что
лети, голубок! Шевели крылышками и не мешай отдыхать после трудового дня.
устраиваясь в воздухе. Колпачок Лукавого съехал на ухо, фарос волнами
стелился по ветру... залихватская ухмылка, пушистые девичьи ресницы, еле
сдерживаемая порывистость во всем теле - и легкомысленное приятство общей
картины портили только глаза.
Гермий; и всякий, неплохо знающий Лукавого, мигом почуял бы опасность.
я, пожалуй, передавать. А слетаю-ка я лучше к девочкам. Или к мальчикам.
Скажу папе - тени в Аид водил, надорвался на службе, вот и полетел в южную
Этолию, Калидонскую охоту смотреть...
ждал чего-то.
почище твоего Эриманфского! Жуть с клыками! Тебя нет - так они вепря всей
Элладой ловить собрались... и святоша Пелей-Эакид там, и
Мелеагр-Неуязвимый, и Амфиарай-прорицатель из Аргоса, и хлыщ Пиритой, и
Аталанта-девственница; и старички-аргонавты в полном составе! Герой на
герое!
потом толпой сослепу сунутся, нашпигуют друг дружку дротиками, дождутся,
пока вепрь со смеху подохнет, и станут спорить - кому шкура вонючая
достанется.
даже не приподнялся, чтобы проводить Лукавого взглядом.
которую Ификл держал в руке, сочную виноградину и отправил ее в рот.
возьмет меня за ногу и треснет затылком о валун! Все перепробовал: и по
поводу женского платья прохаживался, и Гигантов приплел, и насчет нашего с
ним общего папы вспомнил - три года назад он бы точно вспыхнул! - и про
Калидонскую охоту... И так, и этак, по гордости топтался, на испуг брал,
самолюбие грязью мазал - глухо! И глазом не ведет. А под конец вообще
заснул. Как тебе это удалось, Ификл?
даже и Гермия) в подробности трехлетнего рабства Геракла. К счастью,
Омфала Лидийская, севшая на трон Меонии вместо покойного мужа Тмола,
оказалась женщиной весьма практичной и неглупой. И, надо сказать, она
скрупулезно выполняла свои обязанности по договору, сводившиеся, в
сущности, к одному: издеваться над Гераклом всеми возможными и
невозможными способами (кроме членовредительства). Иногда Ификлу казалось,
что бывший супруг Омфалы, Тмол Танталид, умер с радостью - настолько
неистощимой в этой области была царица. Весь первый год рабства
приходилось внимательнейшим образом следить за Алкидом, боясь, что тот не
выдержит и сорвется, натворив бед. К середине второго года Омфала ночью
(Ификлу приходилось отрабатывать Геракловы долги не только усмиряя
окрестную разбойничью братию) призналась, что ей становится все труднее
придумывать оскорбления, способные вывести Алкида из себя: тот, смеясь,
неделями просиживал за ткацким челноком, словно задавшись целью выткать
идеально гладкое полотно, с интересом слушал самые гнусные измышления
насчет своих подвигов, от первого до двенадцатого и наоборот; увлеченно
обсуждал с другими рабынями состав ароматических мазей и притираний для
кожи лица, а на Омфалу, вырядившуюся в его знаменитую львиную шкуру,
взирал более чем равнодушно.
встретил его во дворе и спокойно сказал, как говорят о чем-то привычном,
вроде разболевшейся мозоли: "Около полуночи у меня был приступ". Важно
было не то, кто и где принес человеческую жертву Гераклу; важно было то,
что сам Ификл не почувствовал ничего. Ему даже не снились кошмары.
испугался. Совсем. Словно меня это не касалось; словно я, рабыня-ткачиха
Омфалы Лидийской, наблюдаю со стороны... нет, даже не наблюдаю, а просто
слушаю рассказываемую кем-то историю о безумном Геракле, сыне Зевса.
Впервые я понимал, где нахожусь; впервые отличал видения от реальности;
впервые ощущал, что надо просто переждать - не бежать, пугаться или
бороться, а переждать, ничего не предпринимая, потому что это как
беременность у женщин, которая рано или поздно кончится сама собой - и все
станет на свое место. Впервые я не был героем; и не был безумцем."
стоял и глядел вслед брату, чувствуя, как в набухших слезами глазах играет
радуга.
- неважно где, в Пергаме, Эпидавре или на Косе [чуть позже Пергам, Эпидавр
и остров Кос станут центрами культа Асклепия].
все, кроме него самого, дал совет, приведший Геракла в рабство к Омфале
Лидийской. "В каждом из нас есть дверь, ведущая в Тартар, - сказал
Асклепий, когда они с Ификлом сидели на террасе его маленького уютного
домика в Афинах, - не в одном Геракле. И открывается эта дверь только с
той стороны. Безумие - бороться с Тартаром; безумие - пугаться или бежать
от него, ибо Тартар, вошедший в меня - это уже "я". Пусть Геракл обуздает
сам себя; пусть он поймет, что безумие - это тоже он сам; и тогда Тартар
придет и уйдет, а Геракл останется."
Аполлона, они пили пахнущее травами вино, которое принесла тихая смуглянка
Эпиона, жена врачевателя, родившая ему сыновей Махаона и Подалирия, и еще
двух дочерей, Гигею и Панацею; они расстались лишь на закате... и Ификлу
до сих пор не верилось, что с того дня прошло почти три года.
имеет значения, как не имеет значения и то, что в Фокейской гавани уже
ждет двадцативесельная галера, а на той стороне Эгейского моря от Фессалии
до Этолии ждут подставные колесницы, чтобы среди участников Калидонской
охоты успели вовремя появиться еще двое: Ификл, сын Амфитриона, и Иолай,
сын Ификла.
грозди, залил ему хитон.
Лукавого, - какой сегодня день?
Понимаешь ли ты, бог, что это значит - сорок лет?..
что потом многие известные люди платили рапсодам только за то, чтобы певцы
держали рты на замке.
сама мысль о провале казалась кощунственной. Калидонский вепрь, по мнению
большинства, должен был сдохнуть от гордости, поскольку за его шкурой
Флинт Эрик
Сертаков Виталий
Якубенко Николай
Березин Федор
Перумов Ник
Мурич Виктор