решилось. А я из-за тебя тут остался. Ну чего, сегодня вымпел-радиобуй
ставишь? Отмучился, похоже? Рад?
назвал? Брось. Ты ведь тогда весь ЦУП раком поставил, чуть полет отменять
не пришлось, - сказал Халмурадов и немного помолчал. - Да что ты правда,
как баба... Мужик ты или нет? Тем более день такой. Ты вспомни только.
особенно ватник на горле. Насчет лица...
Обязательно завязать под подбородком. Перчатки. Рукава и унты перетянуть
бечевкой - вакуум шуток не понимает. Тогда минуты на три хватит. Все
понял?
ускоренном обратном просмотре. Не знаю. Со мной ничего подобного не было,
как я ни пытался. Вместо этого я отчетливо, в мельчайших деталях,
представил себе Ландратова в Японии - как он идет по солнечной утренней
улице в дорогих свежекупленных кроссовках, улыбается и, наверно, даже не
вспоминает о том, на что он их только что натянул. Представил я себе и
остальных - начальника полета, превратившегося в пожилого интеллигента в
костюме-тройке и товарища Кондратьева, дающего задумчивое интервью
корреспонденту программы "Время". Но ни одной мысли о себе в мою голову не
пришло. Чтобы успокоится, я включил "Маяк" и послушал тихую песню об
огнях, которые загорались там вдали за рекой, о поникшей голове, пробитом
сердце и белогвардейцах, которым нечего терять, кроме своих цепей. Я
вспомнил, как давным-давно в детстве полз в противогазе по линолеуму,
неслышно подпевая далекому репродуктору, и тихим голосом запел:
деле написано, что друзей в детстве не было, кроме этого мудака, которого
мы расстреляли. Ты о других-то хоть иногда думаешь? Я ж на теннис опять не
попаду.
ляжках совсем скоро будет стоять на лужниковском корте и постукивать
мячиком об асфальт, а меня в это время уже не будет нигде, показалась мне
невероятно обидной - не из-за того, что я ощутил к нему зависть, а потому,
что я вдруг с пронзительной ясностью вспомнил солнечный сентябрьский день
в Лужниках, еще школьных времен. Но потом я понял, что когда не будет
меня, Халмурадова и Лужников тоже не будет, и эта мысль развеяла
меланхолию, вынесенную мною из сна.
идите, я сам справлюсь.
сигнал с Луны зарегистрировать, московское время проставить. Ты лучше
давай это быстрее.
выпускном экзамене.
наизусть инструкцию, - и сразу за руль хватайся, чтоб воздухом не
выкинуло. Потом вдохни из кислородной маски сквозь шарф, и вылазь.
Пройдешь пятнадцать шагов по ходу движения, вынешь вымпел-радиобуй,
поставишь и включишь. Смотри только, отнеси подальше, а то луноход сигнал
заэкранирует... Ну а потом... Пистолет с одним патроном мы тебе выдали, а
трусов у нас в отряде космонавтов никогда не было.
внимания. На секунду у меня появилась мысль не включать вымпел-радиобуй,
чтоб эта сволочь Халмурадов просидел в ЦУПе до конца дня, а потом еще
получил какой-нибудь партийный выговор, но я вспомнил Сему Умыгина и его
слова о том, что я обязательно должен долететь и все сделать. Предать
парней с первой и второй ступени, да и молчаливого Диму с лунного модуля я
не мог; они умерли, чтобы я сейчас оказался здесь, и перед лицом их
высоких коротких судеб моя злоба на Халмурадова показалась мне мелкой и
стыдной. И когда я понял, что сейчас, через несколько секунд, соберусь с
духом и сделаю все как надо, телефон замолчал.
уши и ноздри специальными гидрокомпенсационными тампонами из промасленной
ваты, я проверил одежду - все было плотно застегнуто, заправлено и
перетянуто; правда, резинка мотоциклетных очков была слишком тесной, и они
впились в лицо, но я не стал возиться - терпеть все равно оставалось
совсем недолго. Взяв лежащую на полке кобуру, я вытащил из нее пистолет,
поставил его на боевой взвод и сунул в карман ватника. Перебросив мешок с
вымпелом-радиобуем через левое плечо, я положил было руку на трубку, но
вспомнил, что уже заткнул уши ватой; да мне и не очень хотелось тратить
последние мгновения жизни на беседу с Халмурадовым. Я вспомнил наш
последний разговор с Димой и подумал, что я правильно сделал, что наврал
ему про "Zabriskie Point". Горько уходить из мира, в котором оставляешь
какую-то тайну.
ему следует делать, что я ни разу не остановился, хотя работать мне
пришлось почти в полной темноте, потому что аккумулятор сел до такой
степени, что лампочка уже не давала света - был только виден малиновый
червячок ее спирали. Сначала надо было снять пять винтов по периметру
люка. Когда последний винт звякнул об пол, я нащупал на стене стеклянное
окошко аварийного сброса люка и сильно ударил по стеклу последней банкой
"Великой Стены". Стекло разбилось. Я просунул в окошко кисть, зацепил
пальцем кольцо пиропатрона и дернул его на себя. Пиропатрон был сделан из
взрывателя от гранаты "Ф-1", и срабатывал с замедлением в три секунды,
поэтому у меня как раз хватило времени схватиться за руль и как можно ниже
пригнуть голову. Потом над моей головой громыхнуло, и меня так качнуло,
что чуть не выбросило из седла, но я удержался. Прошло полсекунды, и я
поднял голову. Надо мною была бездонная чернота открытого космоса. Между
ним и мною был только тонкий плексиглас мотоциклетных очков. Вокруг была
абсолютная тьма. Я нагнулся, глубоко вдохнул из раструба кислородной
маски, и, неуклюже перевалившись через борт, поднялся на ноги и пошел
вперед - каждый шаг давался ценой невероятного усилия из-за страшной боли
в спине, разогнутой впервые за месяц. Идти целых пятнадцать шагов не
хотелось; я опустился на колено, расслабил тесьму мешка с
вымпелом-радиобуем и потащил его наружу - он зацепился рычажком и никак не
хотел вылезать. Держать воздух в легких становилось все сложнее, и со мной
случился короткий момент паники - показалось, что я сейчас умру, так и не
выполнив того, зачем я здесь. Но в следующую минуту мешок соскочил, я
опустил радиовымпел на невидимую поверхность Луны и повернул рычажок. В
эфир полетели закодированные слова "Ленин", "СССР" и "МИР", повторяемые
через каждые три секунды, а на корпусе вспыхнула крошечная красная
лампочка, осветившая изображение плывущего сквозь пшеничные колосья
земного шара - и тут я впервые в жизни заметил, что герб моей Родины
изображает вид с Луны.
выдохну его и обожженным ртом глотну пустоты. Я размахнулся и швырнул как
можно дальше никелированный шарик. Пора было умирать. Я вынул из кармана
пистолет, поднес его к виску и попытался вспомнить главное в своем
недолгом существовании, но в голову не пришло ничего, кроме истории Марата
Попадьи, рассказанной его отцом. Мне показалось нелепым и обидным, что я
умру с этой мыслью, не имеющей ко мне никакого отношения, и я попытался
думать о другом, но не смог; перед моими глазами встала зимняя поляна,
сидящие в кустах егеря, два медведя, с ревом идущие на охотников, - и,
нажимая курок, я вдруг с несомненной отчетливостью понял, что Киссинджер
знал. Пистолет дал осечку, но и без него уже все было ясно; передо моими
глазами поплыли яркие спасательные круги, я попытался поймать один из них,
промахнулся и повалился на ледяной и черный лунный базальт.
чувствовался, но было все равно неприятно. Я приподнялся на локтях и
огляделся. Видно вокруг не было ничего. В моем носу свербело; я чихнул, и
один из тампонов вылетел из носа. Тогда я сдернул с головы шарф, очки и
ушанку, потом вытащил из ушей и носа разбухшие ватные тампоны. Слышно не
было ничего, зато ощущался явственный запах плесени. Было сыро и, несмотря
на ватник, холодно.
вперед. Почти сразу же я обо что-то споткнулся, но сохранил равновесие.
Через несколько шагов мои пальцы уперлись в стену; пошарив по ней, я
Суворов Виктор
Орлов Алекс
Максимов Альберт
Роллинс Джеймс
Сертаков Виталий
Рыбаков Вячеслав