стены - что-то среднее между кушеткой и низким креслом с эластичными
петлями для рук и ног. Несмотря на эти петли, в снаряде не было ничего
угрожающего. Вид у него был подчеркнуто медицинский, и мне даже пришло в
голову нелепое словосочетание "урологическое кресло".
которой вы говорили?
У двери стоял Тимур Тимурович.
ошибаюсь, - это кресло, на котором в средневековой Испании казнили
удушением, да? Какое мрачное, угнетенное восприятие окружающей реальности!
Впрочем, вам, Петр, сегодня делали утреннюю инъекцию, так что удивляться
нечему, но вы, Владимир? Я удивлен, удивлен.
удалиться, а сам прошел на середину комнаты.
наших сеансов групповой терапии. Вы, Петр, при одном таком сеансе уже
присутствовали, сразу после вашего возвращения из изолятора к нам, но
состояние у вас было настолько сложное, что вряд ли вы хоть что-то
помните.
Метод, который я разработал и применяю, условно можно назвать
турбоюнгианством. С воззрениями Юнга вы, разумеется, знакомы...
подвергается сильной цензуре со стороны ложной личности. А поскольку ваша
ложная личность живет году в восемнадцатом или девятнадцатом, не
приходится удивляться, что вы про него как бы не помните. Хотя, может
быть, вы и на самом деле про Юнга не слышали?
терапевтические методы основывались на очень простом принципе. Он
добивался того, что на поверхность сознания пациента свободно поднимались
символы, по которым и можно было ставить диагноз. Я имею в виду,
расшифровав их.
же. Понимаете, по Юнгу вас надо было бы везти куда-нибудь в Швейцарию, в
горный санаторий, сажать там в шезлонг, вступать в долгие беседы и ждать
кто его знает сколько времени, пока эти символы начнут подниматься. Мы
такого не можем. Мы вас вместо шезлонга сажаем вот сюда, - Тимур Тимурович
указал на кушетку, - потом делаем укольчик, а потом уже смотрим на
символы, которые начинают поступать в б-а-альшом количестве. А там уже
наше дело - расшифровывать и лечить. Понятно?
так что через три... нет, через четыре недели - ваша очередь. Кстати, хочу
вам сказать, что жду этого с нетерпением - с вами очень интересно
работать, очень. Хотя это, конечно, относится ко всем вам, мои друзья.
затем поклонился и пожал своей правой рукой левую.
Лечебно-эстетический практикум.
ничего тягостнее этого лечебно-эстетического практикума испытывать мне не
доводилось - хотя, возможно, причина была в уколе. Практикум проходил в
комнате, смежной с нашей палатой. Комната эта была большой и полутемной;
длинный стол в ее углу был завален кусками разноцветного пластилина,
уродливыми глиняными лошадками вроде тех, что лепят художественно
одаренные дети, бумажными моделями кораблей, поломанными куклами и мячами.
В центре стола помещался большой гипсовый бюст Аристотеля, а напротив, на
четырех затянутых коричневой клеенкой стульях, с планшетами на коленях
сидели мы. Эстетическая терапия заключалась в том, что мы рисовали этот
бюст привязанными к планшетам карандашами, которые к тому же были закатаны
в мягкую черную резину.
куртку и надел вместо нее маечку с длинным, почти до пупа, вырезом. Все
они, видимо, уже привыкли к этой процедуре и терпеливо водили своими
карандашами по картону. На всякий случай я сделал небрежный быстрый
набросок, а потом отложил планшет и стал глядеть по сторонам.
что и в ванной. Я не способен был воспринимать реальность в ее полноте.
Элементы окружающего мира появлялись в тот момент, когда на них падал мой
взгляд, и у меня росло головокружительное чувство, что именно мой взгляд и
создает их.
листках бумаги. Среди них попадались прелюбопытные.
детские каракули, где в разных вариантах повторялась тема аэроплана,
украшенного мощным фаллическим выступом. Иногда этот аэроплан оказывался
стоящим на хвосте, и изображение приобретало христианские обертона,
довольно, впрочем, кощунственные. В целом рисунки Марии были
малоинтересны.
только потому, что его автор обладал несомненным художественным
дарованием. Это были рисунки, объединенные японской темой. Она была
представлена как-то странно, неровно - большинство рисунков, семь или
восемь, словно пытались воспроизвести где-то виденное изображение: самурая
с двумя мечами и непристойно оголенной нижней частью тела, стоящего на
краю обрыва с камнем на шее. Еще два или три рисунка изображали отдых
всадников на фоне далеких гор - горы были нарисованы с удивительным
мастерством в традиционном японском духе. Лошади на этих изображениях были
привязаны к деревьям, а спешившиеся всадники в широких разноцветных
одеяниях, сидя неподалеку на траве, пили из каких-то плошек. Самое сильное
впечатление на меня произвел рисунок на эротическую тему - отрешенный
мужчина в крохотной синей шапочке и отдающаяся ему женщина с широкоскулым
славянским лицом. В этом лице было что-то жуткое.
на японскую тему?
больнице?
ярко-голубыми глазами.
была очень неконкретной и импрессионистической по исполнению. Здесь тоже
была сквозная тема: какие-то три размытых темных силуэта вокруг вспышки
огня и падающий на них сверху столб света. По композиции это напоминало
известную картину с тремя охотниками у костра, только через миг после
разрыва в этом костре фугасного снаряда.
первого взгляда на двухметровый картон, покрытый крохотными разноцветными
фигурами, я почувствовал свою глубокую связь с этим странным объектом.
Встав со стула, я подошел к нему.
напоминающее план сражения, как их обычно рисуют в учебниках истории. В
центре плана помещался заштрихованный синий овал, на котором было крупно
написано "ШИЗОФРЕНИЯ". К нему сверху шли три широких красных стрелки -
одна прямо упиралась в овал, а две другие, изгибаясь, впивались в его
бока. На стрелках было написано "инсулин", "аминазин" и "сульфазин", а от
овала вниз уходила прерывистая синяя стрелка, под которой было написано
"болезнь отступает". Изучив этот план, я перевел взгляд на рисунок снизу.
изображения он напоминал иллюстрацию к роману Толстого "Война и Мир" - я
имею в виду такую иллюстрацию, на которой поместились бы все герои романа
и все его действие. И одновременно рисунок был очень детским по своей
природе, потому что на нем, так же точно, как на рисунках детей, запросто
нарушались все законы перспективы и смысла. Правую часть картона занимало
изображение большого города. Увидев ярко-желтый купол Исаакия, я понял,
что это Петербург. Его улицы, местами нарисованные подробно, а местами
просто обозначенные линиями, как на плане, были заполнены стрелками и
пунктирами, явно изображавшими траекторию чьей-то жизни. От Петербурга
пунктирный след вел в такую же примерно Москву, находящуюся совсем рядом.
В Москве были крупно выделены только два места - Тверской бульвар и
Ярославский вокзал. От вокзала вела тоненькая двойная паутинка железной
дороги, которая, приближаясь к центру картонного листа, расширялась,
увеличивалась и становилась объемной, превращаясь в рисунок, выполненный
более-менее по законам перспективы. Рельсы уходили к заросшему ярко-желтой
пшеницей горизонту, а на этих рельсах, в облаках дыма и пара, стоял поезд.
прямыми попаданиями снарядов; из дыр в его бочкообразном теле валили
тяжелые клубы пара, а из кабины свешивался мертвый машинист. За паровозом
Лондон Джек
Лукьяненко Сергей
Верещагин Олег
Шилова Юлия
Мороз Александра
Шилова Юлия