пьют. У них, господин старший бронемастер, зарок: ни капли спиртного, пока
хоть одна полосатая крыса оскверняет своим дыханием атмосферу Вселенной.
Это раз. А теперь шнурочек... - Берусь я за этот знак боевой доблести,
отстегиваю от пуговицы куртки и аккуратненько пускаю его вдоль рукава. -
Шнурок доблести только по уставу вам положено пристегивать к третьей
пуговице сверху. Никакой настоящий Дракон его не пристегивает. На
гауптвахтах сидят, но не пристегивают. Это, значит, два.
Оглядел я еще раз их, как они меня слушают, будто я сам пророк Гагура,
вещающий из ямы истину господню, да и пошел себе на выход. На пороге я
остановился и напоследок добавил:
велите себя все время величать полным титулом. Ошибки здесь большой,
конечно, нет, только уважать вас не будут. Это не фронтовик, скажут, это
тыловая крыса в форме фронтовика. И лицо обгорелое вам не поможет. Мало ли
где люди обгорают...
спокойно, как будто я большое дело сделал сижу, перебираю в голове, как
все это было. Как Корней сначала только глазами хлопал, а потом подобрался
весь, каждое мое слово ловил, шею вытянув, а у этого фальшивого
бронемастера даже варежка открылась от внимания... Но, конечно, я недолго
так себя тешил, потому что очень скоро пришло мне в голову, что на
самом-то деле получилась какая-то чушь, получилось, что они засылают к нам
шпиона, а я этому помогаю. Консультирую, значит. Как последняя купленная
дрянь. Обрадовался, дурак! Разоблачил! Взяли бы его там, поставили к
стенке, и делу конец... Какому делу? Не-ет, это все не так просто. Я ведь
почему завелся? Меня этот Дракон завел. Мне ж на него смотреть тошно было.
Раньше небось не тошнило, раньше пал бы я перед ним на колени, перед
братом-храбрецом, сапоги бы ему чистил с гордостью, хвастался бы потом...
Знаешь, я кому сапоги чистил? Старшему бронемастеру! Со шнурком!..
Нет-нет, разобраться надо, разобраться...
руку мне положил на плечо, прямо как тому... Дангу.
что-нибудь заметишь. Понимаешь, мы его в большой спешке готовили...
Человека одного спасти надо. Большого вашего ученого. Есть подозрение, что
он скрывается на западном берегу озера Заггута, а там сейчас бронечасть
окопалась, и никому туда проходу нет. Только своих принимают. Так что
считай: ты сегодня двух человек спас. Двух хороших людей. Одного вашего и
одного нашего.
уж не знал, куда глаза девать, потому что когда я их, значит,
консультировал, у меня, натурально, и в мыслях не было кого-нибудь
спасать. Просто от злорадства у меня все это получилось. Ладно.
Корнеева красноречия немножко притормозить.
Может, еще что замечу...
последнее время совсем от режима отбился. Пойдем ужинать, и ложись-ка ты
спать.
не видел. Рассказывал разные смешные истории из тех времен, когда работал
он у нас в столице курьером в одном банке, как его гангстеры вербовали и
что из этого вышло. Спросил он меня, где Драмба, почему его последние дни
не видно. Я ему по-честному сказал, что Драмба у меня строит укрепрайон
около прудов.
случае будет где отсидеться. Погоди, я освобожусь, мы еще настоящую
военную игру устроим, все равно ребят нужно будет тренировать...
ласковый да приветливый, а сам думаю: попросить его, что ли, еще разок?
Добром. Отпусти, мол, меня домой, а? Нет, не отпустит. Он меня до тех пор
не отпустит, пока точно не убедится, что я безопасен. А как его убедить,
что я уже и так безопасен, когда я и сам не знаю этого? Да и не узнаю,
пока там не окажусь...
я, конечно, не стал. Так, прилег немножко, подремал вполглаза. А в три
часа уже поднялся, стал готовиться. Готовился я так, как ни в какой поиск
никогда еще не готовился. Жизнь моя должна была решаться этим утром,
ребята. В четыре часа я уже был в саду и сидел в засаде. Время, как всегда
в таких случаях, еле ползло. Но я был совершенно спокоен. Я просто знал,
что должен эту игру выиграть и что по-другому быть просто не может. А
время... Что ж, медленно там или быстро, а оно в конце концов всегда
проходит.
знакомое хриплое мяуканье, ударило по кустам горячим ветром, зажегся над
поляной первый огонь, и вот - он уже стоит. Рядом. Так близко я его еще
никогда не видел. Огромный, теплый, живой, и бока у него, оказывается,
вроде бы даже шерстью покрыты, и заметно шевелятся, пульсируют, дышат...
Черт знает, что за машина. Не бывает таких машин.
Впереди мой Голубой Дракон, шнурок у него болтается как положено, в руке
стэк, это они хорошо додумались: у них ведь, если шнурок заслужил, то
обязательно и стэк, я и сам об этом позабыл. В порядке мой Дракон. Корней
шагает за ним следом, и оба они молчат - видно, все уже сказано, остается
только руки пожать или, как у них здесь принято, обняться и на дорогу
благословить. Я подождал, пока подошли они к "призраку" вплотную, чвакнул,
раскрываясь, люк, - и тут я вышел из кустов и наставил на них свою
машинку.
приподняв ствол автомата, - это на тот случай, если кто-нибудь из них
вдруг прыгнет на меня через все десять метров, которые нас разделяют, и
тогда я встречу его в воздухе.
Без всяких разговоров и без всяких отсрочек...
было, кроме внимания и ожидания, что я еще скажу. И краем сознания я
отметил, что Корней остался Корнеем, а Голубой Дракон остался голубым
Драконом, и оба они были опасны. Ох, как они были опасны!
никто. Я вас тут обоих положу и сам лягу.
Потом Голубой Дракон чуть поворачивает голову к Корнею и говорит:
его с собой? Мне же нужен... а-а... денщик.
ни с сего вдруг появилось то самое выражение предсмертной тоски, которое
озадачило меня в первый раз еще в госпитале.
Ничего уже нельзя было разобрать за путаницей гнилых ветвей. Лил проливной
дождь. Смрадом несло из кювета, где в глиняной жиже кисли кучи какого-то
зловещего черного тряпья. Шагах в двадцати, на той стороне дороги, торчал,
завалившись бортом в трясину, обгорелый бронеход - медный ствол огнемета
нелепо целился в низкие тучи. Гаг перепрыгнул через кювет и по обочине
зашагал к городу. Дороги как таковой не было. Была река жидкой глины, и по
этой жиже навстречу, из города, поминутно увязая, тащились запряженные
изнемогающими волами расхлябанные телеги на огромных деревянных колесах, и
закутанные до глаз женщины, поминутно оскальзываясь, плача и скверно
ругаясь, неистово молотили волов по ребристым бокам, а на телегах,
погребенные среди мокрых узлов, среди торчащих ножками стульев и столов,
жались друг к другу бледные золотушные ребятишки, как обезьяны под дождем
- их было много, десятки на каждой телеге, и не было в этом плачевном
обозе ни одного мужчины...
воротник, струился по лицу. Гаг шагал и шагал, а навстречу тянулись
беженцы, сгибались под мокрыми тюками и ободранными чемоданами, толкали
перед собой тележки с жалкой поклажей, молча, выбиваясь из последних сил,
давно, без остановок. И какой-то старик со сломанным костылем на коленях
сидел прямо в грязи и монотонно повторял без всякой надежды: "Возьмите
ради бога... Возьмите ради бога..." И на покосившемся телеграфном столбе
висел какой-то чернолицый человек со скрученными за спиной руками...