бородах.
учился Васька, как все мальчишки, пяти-шести лет грамоте и церковному
пению, и так же играл на улице, и дирался со сверстниками, колотил детей
соседских - буен рос Васька у государыни матери...
боях на мосту волховском. Великом. И не понять было, над кем смеется
певец. То ли над купеческим братством вощинным - кто так и понял, - то ли
над ними, купцами заморскими?
любовались удальцом.
удальцов.
обижались, и опять слушали. В дальнем конце было задрались,
раззадорившегося вконец Жировита выводили из-за стола. Хорошо, князь в
братчинной сваре не имеет части, а то бы и гривны продажи ему не миновать.
татю и не платил даже! Не то что ты! Шуткую, пей, чего пригорюнилси?
Ердань-реке. Опять свое, новгородское! Отрочество, удалые проказы с
девками на Волхово... Волен Васька и разгулен без удержу!
камень.
суждена этой были, что будут передавать ее мужики один другому, отец -
сыну, дед - внуку, что через сотни лет доброй славой отзовется она по всей
великой Руси...
Стал вспоминать хождение Добрыни Ядрейковича в Иерусалим, перечислял
святые места иерусалимские, силясь доказать что-то, но уже и его плохо
слушали, и сам он, захмелев, путался и то и дело терял след своим мыслям.
ночью, обдуло, верно. Вертелся, кряхтел, пробовал заплакать. Домаша без
конца качала его, шепотом повторяя слова байки:
Приоткрывая глаза, сонно глядел на Домашу, бормотал:
бешенстве рвал и метал, узнав, что решили на жеребьях. Олекса низил глаза,
мял шапку. Дожидаясь, когда Ратибор, задохнувшись, смолкал на миг,
вставлял негромко:
нечисто дело. Тоже не дураки и у нас!..
того оно все и переломилося... Вышатичу Марку сам преже прикажи, боярин...
глазами в лицо Олексы. - Завтра же и объявлю! - прорычал он.
Напереди еще не то у нас в братстве: Фома Захарьич ладитце на покой!
Другого кого выбирать будут, тута я тебе боле пригожусь!
голову по мокрому от пота изголовью. Сморенный свинцовой усталостью дня,
он захрапывал, но снова возникали перед ним наглые глаза Ратиборовы, и
Олекса, ярея, просыпался вновь...
Глуздыня, и без конца укачивала малыша.
посоветовала омыть ребенка с приговором бегущей водой и пошептать. Заснул
бы только Олекса!
видеть. Замерла, нечаянно скрипнув дверью. Ежась, озираясь пугливо,
босиком, в рубашке одной - так надо, - сбежала к Волхову, седому от
утреннего тумана, по остывшим за ночь мостовинкам, по сизой, щекотной
траве, густо унизанной жемчужной росой, по влажному песку, мимо бань и
черных лодок. Зачерпнула бадейкой парной студеной влаги:
вода-девица, все морские, волховские, ильмерьские... Воды почерпнуть не с
хитрости, не с завидости, рабу божию Глуздыньке моему на леготу, на
здравие, на крепкий сон... - шептала, вздрагивая от холода, заползающего
за рубаху, словно водяник ласкал ее влажными лапами своими, - вот выстанет
из воды! Торопливо водила бадьей по солнцу: раз, другой, третий, - следя,
как текучие струи смывают расходящиеся круги... И загляделась - сжалось
сердце, будто снова девушкой о суженом гадала... А по верху тумана плыли
розовые светы, и тускло и мягко светили дивные Святой Софии купола.
и с засиявшими глазами, темным румянцем на щеках, взлетела на гору.
Запыхавшись, пробежала межулком, вдоль тына, крадучись, - не увидели бы
Нежатичи, боярская чадь, - да спят о эту пору все, охальники! Вот и свой
двор. Облегченно стукнула дубовым затвором калитки.
водой, скороговоркой присказывая заговорные слова, попискивавшего своего
малыша, он пускал пузыри, забыв кричать, таращил глазки, лез, суча
ножками...
лицо, шею и грудь с разом затвердевшими от студеной воды сосками.
Глуздынька, попав в тепло, успокоился, перестал пищать, жадно сосал
поданную грудь. Скоро начал отваливаться, заводить глазки. Домаша накрыла
ему личико, осторожно передала Полюжихе:
крыльце, послушала, как пастух играет в рожок, собирая кончанское стадо,
прошла в боковушу, принялась расчесывать волосы, все улыбаясь своему,
утреннему...
Махров Алексей
Свержин Владимир
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Акунин Борис
Орловский Гай Юлий