Чтение 20–й страницы книги ~Бесы~

поколение великодушием!.. Подлец я или нет, милостивый государь? - заключил
он вдруг, грозно смотря на меня, как будто я-то и считал его подлецом.

Я попросил его выпить воды; я еще не видал его в таком виде. Вс¬ время,
пока говорил, он бегал из угла в угол по комнате, но вдруг остановился
предо мной в какой-то необычайной позе.

- Неужели вы думаете, - начал он опять с болезненным высокомерием,
оглядывая меня с ног до головы, - неужели вы можете предположить, что я,
Степан Верховенский, не найду в себе столько нравственной силы, чтобы, взяв
мою коробку, - нищенскую коробку мою! - и взвалив ее на слабые плечи, выйти
за ворота и исчезнуть отсюда навеки, когда того потребует честь и великий
принцип независимости? Степану Верховенскому не в первый раз отражать
деспотизм великодушием, хотя бы и деспотизм сумасшедшей женщины, то-есть
самый обидный и жестокий деспотизм, какой только может осуществиться на
свете, несмотря на то, что вы сейчас, кажется, позволили себе усмехнуться
словам моим, милостивый государь мой! О, вы не верите, что я смогу найти в
себе столько великодушия, чтобы суметь кончить жизнь у купца гувернером или
умереть с голоду под забором! Отвечайте, отвечайте немедленно: верите вы
или не верите?

Но я смолчал нарочно. Я даже сделал вид, что не решаюсь обидеть его ответом
отрицательным, но не могу отвечать утвердительно. Во всем этом раздражении
было нечто такое, что решительно обижало меня, и не лично, о, нет! Но... я
потом объяснюсь.

Он даже побледнел.

- Может быть, вам скучно со мной, Г-в (это моя фамилия), и вы бы желали...
не приходить ко мне вовсе? - проговорил он тем тоном бледного спокойствия,
который обыкновенно предшествует какому-нибудь необычайному взрыву. Я
вскочил в испуге; в то же мгновение вошла Настасья и молча протянула
Степану Трофимовичу бумажку, на которой написано было что-то карандашем. Он
взглянул и перебросил мне. На бумажке рукой Варвары Петровны написаны были
всего только два слова: "сидите дома".

Степан Трофимович молча схватил шляпу и палку и быстро пошел из комнаты; я
машинально за ним. Вдруг голоса и шум чьих-то скорых шагов послышались в
коридоре. Он остановился как пораженный громом.

- Это Липутин, и я пропал! - прошептал он, схватив меня за руку.

В ту же минуту в комнату вошел Липутин.

IV.

Почему бы он пропал от Липутина, я не знал, да и цены не придавал слову; я
вс¬ приписывал нервам. Но вс¬-таки испуг его был необычайный, и я решился
пристально наблюдать.

Уж один вид входившего Липутина заявлял, что на этот раз он имеет особенное
право войти, несмотря на все запрещения. Он вел за собою одного
неизвестного господина, должно быть, приезжего. В ответ на бессмысленный
взгляд остолбеневшего Степана Трофимовича, он тотчас же и громко
воскликнул:

- Гостя веду, и особенного! Осмеливаюсь нарушить уединение. Господин
Кириллов, замечательнейший инженер-строитель. А главное сынка вашего знают,
многоуважаемого Петра Степановича; очень коротко-с; и поручение от них
имеют. Вот только что пожаловали.

- О поручении вы прибавили, - резко заметил гость, - поручения совсем не
бывало, а Верховенского я, вправде, знаю. Оставил в Х-ской губернии, десять
дней пред нами.

Степан Трофимович машинально подал руку и указал садиться; посмотрел на
меня, посмотрел на Липутина, и вдруг, как бы опомнившись, поскорее сел сам,
но вс¬ еще держа в руке шляпу и палку и не замечая того.

- Ба, да вы сами на выходе! А мне то ведь сказали, что вы совсем
прихворнули от занятий.

- Да, я болен, и вот теперь хотел гулять, я... - Степан Трофимович
остановился, быстро откинул на диван шляпу и палку и - покраснел.

Я между тем наскоро рассматривал гостя. Это был еще молодой человек, лет
около двадцати семи, прилично одетый, стройный и сухощавый брюнет, с
бледным, несколько грязноватого оттенка лицом и с черными глазами без
блеску. Он казался несколько задумчивым и рассеянным, говорил отрывисто и
как-то не грамматически, как-то странно переставлял слова и путался, если
приходилось составить фразу подлиннее. Липутин совершенно заметил
чрезвычайный испуг Степана Трофимовича и, видимо, был доволен. Он уселся на
плетеном стуле, который вытащил чуть не на средину комнаты, чтобы
находиться в одинаковом расстоянии между хозяином и гостем, разместившимися
один против другого на двух противоположных диванах. Вострые глаза его с
любопытством шныряли по всем углам.

- Я... давно уже не видал Петрушу... Вы за границей встретились? -
пробормотал кое-как Степан Трофимович гостю.

- И здесь и за границей.

- Алексей Нилыч сами только что из-за границы, после четырехлетнего
отсутствия, - подхватил Липутин; - ездили для усовершенствования себя в
своей специальности, и к нам прибыли, имея основание надеяться получить
место при постройке нашего железнодорожного моста, и теперь ответа ожидают.
Они с господами Дроздовыми, с Лизаветой Николаевной знакомы чрез Петра
Степановича.

Инженер сидел как будто нахохлившись и прислушивался с неловким
нетерпением. Мне показалось, что он был на что-то сердит.

- Они и с Николаем Всеволодовичем знакомы-с.

- Знаете и Николая Всеволодовича? - осведомился Степан Трофимович.

- Знаю и этого.

- Я... я чрезвычайно давно уже не видал Петрушу и... так мало нахожу себя в
праве называться отцом... c'est le mot; я... как же вы его оставили?

- Да так и оставил... он сам приедет, - опять поспешил отделаться господин
Кириллов. Решительно он сердился.

- Приедет! Наконец-то я... видите ли, я слишком давно уже не видал Петрушу!
- завяз на этой фразе Степан Трофимович; - жду теперь моего бедного
мальчика, пред которым... о, пред которым я так виноват! То-есть, я
собственно хочу сказать, что, оставляя его тогда в Петербурге, я... одним
словом, я считал его за ничто, quelque chose dans ce genre. Мальчик,
знаете, нервный, очень чувствительный и... боязливый. Ложась спать, клал
земные поклоны и крестил подушку, чтобы ночью не умереть... je m'en
souviens. Enfin, чувства изящного никакого, то-есть чего-нибудь высшего,
основного, какого-нибудь зародыша будущей идеи... c'[EACUTE]tait comme un
petit idiot. Впрочем, я сам, кажется, спутался, извините, я... вы меня
застали...

- Вы серьезно, что он подушку крестил? - с каким-то особенным любопытством
вдруг осведомился инженер.

- Да, крестил...

- Нет, я так; продолжайте.

Степан Трофимович вопросительно поглядел на Липутина.

- Я очень вам благодарен за ваше посещение, но, признаюсь, я теперь... не в
состоянии... Позвольте однако узнать, где квартируете?

- В Богоявленской улице, в доме Филиппова.

- Ах, это там же, где Шатов живет, - заметил я невольно.

- Именно, в том же самом доме, - воскликнул Липутин, - только Шатов наверху
стоит, в мезонине, а они внизу поместились, у капитана Лебядкина. Они и
Шатова знают, и супругу Шатова знают. Очень близко с нею за границей
встречались.

- Comment! Так неужели вы что-нибудь знаете об этом несчастном супружестве
de се pauvre ami и эту женщину? - воскликнул Степан Трофимович, вдруг
увлекшись чувством, - вас первого человека встречаю, лично знающего; и если