но, я сам видел, выбивались из сил, чтоб ее поскорей и получше докончить;
даже самолюбие их тут как-то заинтересовывалось. А в настоящей работе,
делавшейся более для проформы, чем для надобности, трудно было выпросить
себе урок, а надо было работать вплоть до барабана, бившего призыв домой в
одиннадцать часов утра. День был теплый и туманный; снег чуть не таял. Вся
наша кучка отправилась за крепость на берег, слегка побрякивая цепями,
которые хотя и были скрыты под одеждою, но все-таки издавали тонкий и
резкий металлический звук с каждым шагом. Два-три человека отделились за
необходимым инструментом в цейхауз. Я шел вместе со всеми и даже как будто
оживился: мне хотелось поскорее увидеть и узнать, что за работа? Какая это
каторжная работа? И как я сам буду в первый раз в жизни работать?
мещанин с бородкой, остановился и засунул руку в карман. Из нашей кучки
немедленно отделился арестант, снял шапку, принял подаяние - пять копеек -
и проворно воротился к своим. Мещанин перекрестился и пошел своею дорогою.
Эти пять копеек в то же утро проели на калачах, разделив их на всю нашу
партию поровну.
неразговорчивы, другие равнодушны и вялы, третьи лениво болтали промеж
собой. Один был ужасно чему-то рад и весел, пел и чуть не танцевал дорогой,
прибрякивая с каждым прыжком кандалами. Это был тот самый невысокий и
плотный арестант, который в первое утро мое в остроге поссорился с другим у
воды, во время умывания, за то, что другой осмелился безрассудно утверждать
про себя, что он птица каган. Звали этого развеселившегося парня Скуратов.
Наконец, он запел какую-то лихую песню, из которой я помню припев:
возбудило в некоторых из нашей партии негодование, даже принято было чуть
не за обиду.
вовсе не касалось дело.
мрачных, хохлацким выговором.
Полтаве галушкой подавились.
Скуратов, как будто раскаиваясь в своей изнеженности и обращаясь ко всем
вообще и ни к кому в особенности, - с самого сызмалетства на черносливе да
на пампрусских булках испытан (то есть воспитан. Скуратов нарочно коверкал
слова), родимые же братцы мои и теперь еще в Москве свою лавку имеют, в
прохожем ряду ветром торгуют, купцы богатеющие.
получил я первые двести...
про такие деньги.
тоненький арестантик с востреньким носиком.
было слово хотел сказать. Ну, так вот, братцы, как это случилось, что
недолго я нажил в Москве; дали мне там напоследок пятнадцать кнутиков да и
отправили вон. Вот я...
рассказом.
что я не успел, братцы, настоящим образом в Москве разбогатеть. А оченно,
оченно, оченно того хотел, чтоб богатым быть. И уж так мне этого хотелось,
что и не знаю, как и сказать.
весельчаков, или, лучше, шутов, которые как будто ставили себе в
обязанность развеселять своих угрюмых товарищей и, разумеется, ровно
ничего, кроме брани, за это не получали. Он принадлежал к особенному и
замечательному типу, о котором мне, может быть, еще придется поговорить.
Ишь, одной одежи рублей на сто будет.
со всех сторон торчали заплаты. Он довольно равнодушно, но внимательно
осмотрел его сверху донизу.
Москвой прощался, тем и утешен был, что голова со мной вместе пойдет.
Прощай, Москва, спасибо за баню, за вольный дух, славно исполосовали! А на
тулуп нечего тебе, милый человек, смотреть...
Ее ему в Тюмени Христа ради подали, как с партией проходил.
- заметил один из нахмуренных, - вот и все его мастерство.
совершенно не заметив колкого замечания. - Всего одну пару и стачал.
почитал; наказал его господь, - купил.
хладнокровием Скуратов, - Степану Федорычу Поморцеву, поручику, головки
приставлял.
напинал мне сзади. Оченно уж рассердился. Эх, солгала моя жизнь, солгала
каторжная!
неожиданно залился он снова и пустился притопывать, вприпрыжку ногами.
злобным презрением скосив на него глаза.
тоном.
почему все веселые, как уже успел я заметить в эти первые дни, как будто
находились в некотором презрении? Гнев хохла и других я относил к
личностям. Но это были не личности, а гнев за то, что в Скуратове не было
Контровский Владимир
Самойлова Елена
Мороз Александра
Конан-Дойль Артур
Березин Федор
Роллинс Джеймс