read_book
Более 7000 книг и свыше 500 авторов. Русская и зарубежная фантастика, фэнтези, детективы, триллеры, драма, историческая и  приключенческая литература, философия и психология, сказки, любовные романы!!!
главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

Литература
РАЗДЕЛЫ БИБЛИОТЕКИ
Детектив
Детская литература
Драма
Женский роман
Зарубежная фантастика
История
Классика
Приключения
Проза
Русская фантастика
Триллеры
Философия

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ КНИГ

АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ АВТОРОВ

ПАРТНЕРЫ



ПОИСК
Поиск по фамилии автора:


Ðåéòèíã@Mail.ru liveinternet.ru: ïîêàçàíî ÷èñëî ïðîñìîòðîâ è ïîñåòèòåëåé çà 24 ÷àñà ßíäåêñ öèòèðîâàíèÿ
По всем вопросам писать на allbooks2004(собака)gmail.com



сбросить гипнотическое иго его авторитета. Штаудингер был еще
жив, когда его школа начала терять свое научное значение в
мире. Между тем как он и его приверженцы консервативно
держались видовых и родовых названий, освященных долголетним
употреблением, и классифицировали бабочек лишь по признакам,
доступным голому глазу любителя, англо-американские работники
вводили номенклатурные перемены, вытекавшие из строгого
применения закона приоритета, и перемены таксономические,
основанные на кропотливом изучении сложных органов под
микроскопом. Немцы силились не замечать новых течений и
продолжали снижать энтомологию едва ли не до уровня филателии.
Забота штаудингерьянцев о "рядовом собирателе", которого не
следует заставлять препарировать, до смешного похожа на то, как
современные издатели романов пестуют "рядового читателя",
которого не следует заставлять думать.
Обозначилась о ту пору и другая, более общая, перемена.
Викторианское и штаудингеровское понятие о виде как о продукте
эволюции, подаваемом природой коллекционеру на квадратном
подносе, т. е. как о чем-то замкнутом и сплошном по составу, с
кое-какими лишь внешними разновидностями (полярными,
островными, горными), сменилось новым понятием о многообразном,
текучем, тающем по краям виде, органически состоящем из
географических рас (подвидов); иначе говоря, вид включил
разновидности. Этими более гибкими приемами классификации лучше
выражалась эволюционная сторона дела, и одновременно с этим
биологические исследования чешуекрылых были усовершенствованы
до неслыханной тонкости -- и заводили в те тупики природы, где
нам мерещится основная тайна ее. В этом смысле загадка
"мимикрии" всегда пленяла меня -- и тут английские и русские
ученые делят лавры -- я чуть не написал "ларвы" -- поровну. Как
объяснить, что замечательная гусеница буковой ночницы,
наделенной во взрослой стадии странными членистыми придатками и
Другими особенностями, маскирует свою гусеничную сущность тем,
что принимается "играть" двойную роль какого-то длинноногого,
корчащегося насекомого и муравья, будто бы поедающего его,--
комбинация, рассчитанная на отвод птичьего глаза? Как
объяснить, что южноамериканская бабочка-притворщица, в точности
похожая и внешностью и окраской на местную синюю осу, подражает
ей и в том, что ходит по-осиному, нервно шевеля сяжками? Таких
бытовых актеров среди бабочек немало. А что вы скажете о
художественной совести природы, когда, не довольствуясь тем,
что из сложенной бабочки каллимы она делает удивительное
подобие сухого листа с жилками и стебельком, она кроме того на
этом "осеннем" крыле прибавляет сверхштатное воспроизведение
тех дырочек, которые проедают именно в таких листьях жучьи
личинки? Мне впоследствии привелось высказать, что
"естественный подбор" в грубом смысле Дарвина не может служить
объяснением постоянно встречающегося математически невероятного
совпадения хотя бы только трех факторов подражания в одном
существе -- формы, окраски и поведения (т. е. костюма, грима и
мимики); с другой же стороны, и "борьба за существование" ни
при чем, так как подчас защитная уловка доведена до такой точки
художественной изощренности, которая находится далеко за
пределами того, что способен оценить мозг гипотетического врага
-- птицы, что ли, или ящерицы: обманывать, значит, некого,
кроме разве начинающего натуралиста. Таким образом, мальчиком,
я уже находил в природе то сложное и "бесполезное", которого я
позже искал в другом восхитительном обмане -- в искусстве.
3
В отношении множества человеческих чувств -- надежды,
мешающей заснуть, роскошного ее исполнения, несмотря на снег в
тени, тревог тщеславия и тишины достигнутой цели -- полвека
моих приключений с бабочками, и ловитвенных и лабораторных,
стоит у меня на почетнейшем месте. Если в качестве
сочинителя единственную отраду нахожу в личных молниях и
посильном их запечатлении, а славой не занимаюсь, то --
признаюсь -- вскипаю непонятным волнением, когда перебираю в
уме свои энтомологические открытия -- изнурительные труды,
изменения, внесенные мной в систематику, революцию с казнями
коллег в светлом кругу микроскопа, образ и вибрацию во мне всех
редкостных бабочек, которых я сам и поймал и описал, и свою
отныне бессмертную фамилью за придуманным мною латинским
названием или ее же, но с малой буквы, и с окончанием на
латинское "i" в обозначении бабочек, названных в мою честь. И
как бы на горизонте этой гордыни, сияют у меня в памяти все те
необыкновенные, баснословные места -- северные трясины, южные
степи, горы в четырнадцать тысяч футов вышины,-- которые с
кисейным сачком в руке я исходил и стройным ребенком в
соломенной шляпе, и молодым человеком на веревочных подошвах, и
пятидесятилетним толстяком в трусиках.
Я рано понял то, что так хорошо поняла мать в отношении
подберезовиков: что в таких случаях надо быть одному. В течение
всего моего детства и отрочества я маниакально боялся
спутников, и конечно ничто в мире, кроме дождя, не могло
помешать моей утренней пятичасовой прогулке. Мать предупреждала
гувернеров и гувернанток, что утро принадлежит мне всецело,-- и
они благоразумно держались в стороне. По этому поводу
вспоминаю: был у меня в Тенишевском Училище трогательный
товарищ, мешковатый заика с длинным бледным лицом; другие
дразнили его, а мне, с моими крепкими кулаками, нравилось
защищать его из спортивного щегольства. Как-то летом, поздно
вечером, весь в пыли, с разбитым коленом, он неожиданно явился
к нам в Выру. Его отец недавно умер, семья была разорена, и, за
недостатком денег на железнодорожный билет, бедняжка проделал
верст сорок на велосипеде. На другое утро, встав спозаранку, я
сделал все возможное, чтоб покинуть дом без его ведома.
Отчаянно тихо я собрал свои охотничьи принадлежности -- сачок,
зеленую жестянку на ремне, конвертики и коробочки для поимок --
и через окно классной выбрался наружу. Углубившись в чащу, я
почувствовал, что спасен, но все продолжал быстро шагать, с
дрожью в икрах, со слезами в глазах, и сквозь жгучую призму
стыда представлял себе кроткого гостя с его большим бледным
носом и траурным галстуком, валандающимся в саду, треплющим от
нечего делать пыхтящих от зноя собак -- и старающимся
как-нибудь оправдать мое жестокое отсутствие.
Кажется, только родители понижали мою безумную, угрюмую
страсть. Бывало, мой столь невозмутимый отец вдруг с искаженным
лицом врывался ко мне в комнату с веранды, хватал сачок и
кидался обратно в сад, чтоб минут десять спустя вернуться с
продолжительным стоном на "Аааа" -- упустил дивного
эль-альбума! Потому ли, что "чистая наука" только томит или
смешит интеллигентного обывателя, но, исключив родителей,
вспоминаю по отношению к моим бабочкам только непонимание,
раздражение и глум. Если даже такой записной любитель природы,
как Аксаков, мог в бездарнейшем "Собирании бабочек" (приложение
к студенческим "Воспоминаниям") уснастить свою благонамеренную
болтовню всякими нелепицами (не знаю, был ли он более сведущ
насчет всяких славянофильских чирков и язей), можно себе
представить темноту рядового образованного человека в этом
вопросе. До сих пор вспоминаю с беспомощной досадой, как наш
сельский врач, милейший доктор Розанов, которому, как человеку
ученому, я, доверчивый десятилетний мальчик, оставил на
попечение драгоценные синеватые куколки редкой совки (боялся
взять их с собой в заграничное путешествие), преспокойно
написал мне в Биарриц, что они отлично вылупились,-- но на
самом деле их вероятно пожрала мышь, ибо по моем возвращении
обманщик торжественно преподнес мне каких-то потертых
крапивниц, почему-то обложенных ватой, которых крестьянские
ребята верно наловили ему в его же саду. Мне рано открылось и
другое обстоятельство, а именно то, что энтомолог, смиренно
занимающийся своим делом, непременно возбуждает что-то странное
в своих ближних. Бывало, собираемся на пикник с кузенами, и я,
памятуя, что рядом с избранной рощей есть замечательный
заповедничек, тихо, никому не мешая, но уже чувствуя, что
Действую домашним на нервы, заранее несу свои скромные
принадлежности в шарабан, отдающий дегтем, или красный
автомобиль, отдающий чаем (так пах бензин в 1910 году), и
какая-нибудь пожилая родственница или чужая гувернантка с усами
говорит: "Vraiment Volodya (Право, Володя
(франц.))оставил бы сетку дома хоть этот раз. Ведь
будете играть в каш-каш и казаки-разбойники -- при чем тут
бабочки? Неужели тебе нравится портить всем удовольствие?". У
придорожного знака "Nach Bodenlaube"("К Боденлаубе"
(нем..)) в Бад Киссингене (Бавария), только что я догнал
вышедших на прогулку отца и монументального бледнолицего
Муромцева, недавнего председателя Первой Думы, как он обратил
кo мне свою мраморную голову и важно проговорил: "Смотри,
мальчик, только не гоняться за бабочками: это портит ритм



Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 [ 20 ] 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
ВХОД
Логин:
Пароль:
регистрация
забыли пароль?

 

ВЫБОР ЧИТАТЕЛЯ

главная | новости библиотеки | карта библиотеки | реклама в библиотеке | контакты | добавить книгу | ссылки

СЛУЧАЙНАЯ КНИГА
Copyright © 2004 - 2024г.
Библиотека "ВсеКниги". При использовании материалов - ссылка обязательна.