сплетников и болтунов, наконец, разошелся по домам, и каждый унес с
собою жуткую новость. Пономарь снял с себя ее бремя в тот же день на
собрании прихожан, а кухарка-негритянка, покинув свою кухню, полдня
провела у уличной помпы места встреч и, так сказать, клуба домашней
прислуги, делясь новостями со всеми, кто приходил за водой. Вскоре весь
город только и толковал, что о происшествиях в "Доме с привидениями".
Одни говорили, что Клаус Хоппер видел самого дьявола, другие
недвусмысленно намекали, что в доме собираются души залеченных доктором
до смерти пациентов и что в этом истинная причина, почему он собственно
и не решается в нем поселиться.
страшную местью всякому, кто сбивает цену его имения, возбуждая в народе
нелепые слухи Он жаловался на то, что у него, в сущности говоря,
отнимают поместье из-за каких-то россказней, но в глубине души решил,
однако, обратиться к священнику, дабы тот изгнал из этого дома засевшую
в нем нечистую силу.
всех его треволнений к нему неожиданно явился Дольф Хейлигер и предложил
себя в качестве гарнизона для злосчастного "Дома с привидениями" Наш
юноша наслушался историй Клауса Хоппера и Петера де Гроодта; он жаждал
приключений, он обожал чудесное и таинственное, его воображение было
захвачено их рассказами, в которых все было загадочно и исполнено тайны.
Кроме того, жизнь его в доме доктора была настолько безрадостной - ведь
с раннего утра начиналось его нестерпимое рабство, - что мысль иметь в
своем распоряжении целый дом - пусть даже он кишмя кишит привидениями! -
приводила его в восторг. Доктор с готовностью принял его предложение;
было решено, что он в ту же ночь отправится на свой пост. Единственное,
чего просил Дольф, - это чтобы мать его не знала об этом: он предвидел,
что бедняжка ни на минуту не сомкнет глаз, если ей станет известно, что
сын ее затеял войну с силами тьмы.
черная повариха, его единственный друг во всем доме, снабдила его
кое-чем из съестного на ужин и ночником; сверх того, она надела ему на
шею чудодейственный амулет, оберегающий, по ее словам, от злых духов и
подаренный ей еще в Африке одним колдуном. Его сопровождали доктор и
Петер де Гроодт, пожелавший сопутствовать Дольфу и удостовериться
собственными глазами, что ночлег его вполне безопасен. Вечер выдался
облачный, было совсем темно, когда они добрались, наконец, до участка,
посередине которого стоял дом. Пономарь с фонарем в руке шел впереди.
Они двигались по обсаженной акациями аллее; порывистый, мятущийся свет
фонаря, перебегавший с куста на куст и от дерева к дереву, не раз пугал
доблестного Петера, который пятился назад и натыкался на спутников,
причем доктор в таких случаях особенно цепко хватался за руку Дольфа,
оговариваясь, что дорога чертовски скользкая и неровная. Один раз они
чуть было не обратились в позорное бегство, будучи напуганы летучею
мышью, которую привлек свет фонаря; звуки, издаваемые насекомыми на
деревьях и лягушками из пруда по соседству, сливались в сонный и
скорбный концерт.
белый, как полотно. Они вошли в довольно большую прихожую, какие обычно
можно встретить в американских деревенских домах и какие служат гостиною
в теплые дни. Отсюда они поднялись по широкой лестнице, стонавшей и
скрипевшей у них под ногами, причем каждая из ступеней, подобно клавишам
клавикордов, издавала особый, присущий только ей одной звук. Эта
лестница привела их снова в прихожую, но уже во втором этаже, откуда они
попали в комнату, где Дольфу предстояло устроиться на ночь. Она
оказалась просторной и скудно обставленной; ставни на окнах были
закрыты, но так как в них зияли пробоины, то недостатка в притоке
свежего воздуха не ощущалось. Это была, по-видимому, та заветная
комната, которая носит у голландских хозяек название "лучшей спальни",
но в которой никому не разрешается спать. Ее великолепие, однако, отошло
в область предания. Тут находилась кое-какая увечная мебель; посередине
комнаты стояли массивный сосновый стол и просторное кресло с ручками,
причем и тот и другое были, очевидно, ровесниками самого дома. Большой
камин был облицован голландскими изразцами со сценами из писания;
отдельные изразцы выпали из своих гнезд, и черепки валялись тут же, у
очага. Пономарь засветил ночник. Доктор, опасливо осмотрев комнату,
начал увещевать Дольфа не терять хорошего расположения духа и не
унывать, как вдруг шум, раздавшийся в дымоходе, что-то вроде голосов и
возни, вогнали пономаря в панический страх. Он пустился наутек вместе со
своим фонарем; доктор, не мешкая, поспешил ему вслед; лестница стонала и
скрипела, пока они сбегали по ней; это еще больше усилило их тревогу и
прибавило быстроты их ногам. С грохотом захлопнулась за ними входная
дверь; Дольф слышал, как они торопливо прошли по аллее, наконец их шаги
где-то в отдалении стихли. Если он не присоединился к их поспешному
отступлению, то это произошло, должно быть, потому, что он был все же
храбрей своих спутников и угадал к тому же причину их безотчетного
ужаса: в печной трубе ласточки устроили себе гнездо, и оно свалилось в
очаг. Будучи теперь предоставлен себе самому, он тщательно запер входную
дверь на крепкий засов, осмотрел, заперты ли другие входы, и возвратился
в свою пустынную комнату. Поужинав содержимым корзинки, которою его
снабдила добрая старая кухарка, он столь же тщательно запер дверь своей
комнаты и улегся в углу на тюфяк. Ночь была тихая и спокойная, ничто не
нарушало безмолвия, кроме одинокого стрекотанья сверчка, приютившегося в
трубе дальней комнаты. Ночник, стоявший посередине стола, горел неярким
желтым пламенем, тускло освещавшим комнату и громоздившим на стене
странные тени, отбрасываемые одеждой, которую Дольф бросил на стул.
Дольфа гнетуще, и, лежа на своей жесткой постели и рассматривая комнату,
он почувствовал, что настроение его явно падает. В мозгу ворочались
тревожные мысли об его праздной жизни, о сомнительных видах на будущее,
и он то и дело тяжко вздыхал, вспоминая о своей бедной матери, - ведь
нет ничего, что могло бы в такой же мере окутать тенью самую безмятежную
душу, как одиночество и окружающее безмолвие. Время от времени ему
казалось, будто внизу кто-то похаживает. Он прислушался и действительно
услышал шаги, раздававшиеся на лестнице. Они приближались, торжественные
и медлительные - топ, топ, топ. Было очевидно, что это поступь какого-то
грузного существа. Но как же ему удалось проникнуть в дом, не произведя
ни малейшего шума? Ведь он, Дольф, проверил все запоры и был убежден,
что все двери заперты. Шаги становились все ближе и ближе - топ, топ,
топ. Ясно, что тот, кто приближается к комнате Дольфа, отнюдь не
грабитель; его шаги были слишком громкими, слишком размеренными -
грабитель, конечно, крался бы осторожнее и торопливее. Шаги на лестнице
смолкли; они слышались теперь в коридоре и отдавались глухим эхом в
безмолвных и пустых комнатах. Даже сверчок - и тот прекратил свое
меланхолическое, однотонное стрекотанье, и ничто не нарушало теперь их
грозной отчетливости. Дверь, запертая на замок изнутри, медленно
распахнулась, точно она это сделала сама по себе. Шаги раздавались уже в
самой комнате; никого впрочем, не было видно. Между тем Дольф явственно
слышал, как кто-то неторопливо шествует вдоль ее стен - топ, топ, топ,
но кто производил этот шум, он обнаружить не мог. Дольф протер глаза и
осмотрелся вокруг; он видел решительно все уголки тускло освещенной
ночником комнаты - все было так же пустынно, и тем не менее он продолжал
слышать те же таинственные шаги незнакомца, который торжественной
поступью обходил его спальню. Наконец шаги прекратились, воцарилась
мертвая тишина. В этом ночном посещении незримого гостя было нечто
неизмеримо более жуткое, чем бы то ни было, предстань оно перед его
взором. То, что находилось где-то возле него, было смутно и неуловимо.
Он чувствовал, что сердце его готово выпрыгнуть из грудной клетки; его
лоб покрылся холодной испариной; однако ничего не случилось - ничего,
что могло бы усилить его тревогу Ночник догорал - он едва-едва теплился
у самого ободка, - Дольф, наконец, заснул.
разбитых ставнях заглядывало в комнату солнце, вокруг дома беспечно и
шумно чирикали птицы. Яркий, веселый день быстро разогнал страхи
минувшей ночи. Дольф посмеялся, или, вернее, заставил себя посмеяться,
над тем, что произошло ночью, и постарался внушить себе, что все это не
более, как игра воображения, взбудораженного рассказами, которые ему
довелось слышать. Впрочем, его все-таки изумило, что дверь оказалась
запертой изнутри, несмотря на то, что он явственно видел, как она
отворилась, и слышал раздававшиеся внутри комнаты шаги. Он возвратился в
город с целой кучей нерешенных вопросов, но несмотря на это, счел
необходимым никому ничего не рассказывать до тех пор, пока эти сомнения
не будут разрешены в ту или иную сторону событиями будущей ночи. Его
молчание доставило немалое огорчение городским сплетникам, собравшимся
ожидать его возвращения у дверей докторского особняка. Каждый из них
приготовился к жутким рассказам, и они, можно сказать, пришли в ярость,
когда он объявил, что рассказывать собственно нечего.
вошел в дом не без душевного содрогания. Он внимательно осмотрел все
запоры и удостоверился, что все в надлежащем порядке. Он запер дверь
своей комнаты и загородил ее креслом, затем, поужинав, бросился на тюфяк
и постарался уснуть. Все было напрасно: тысяча фантастических видений и
образов гнали от него сон. Время ползло поразительно медленно, каждая
минута казалась часом. Чем дальше, тем томительнее тянулась ночь, нервы
Дольфа напрягались все больше и больше; он едва не вскочил со своего
ложа, когда снова услышал таинственные шаги на лестнице. Как и в прошлый
раз, они поднимались наверх медленно и торжественно: топ, топ, топ -
слышал Дольф. Они прошли коридор; отворилась дверь, как будто бы не было
ни засова, ни баррикады из кресла, странного вида фигура проникла в
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Влодавец Леонид
Доставалов Александр
Володихин Дмитрий
Орлов Алекс