еще раз, вдруг увидел входящего из боковых дверей Ганувера.
немедленно после того стал говорить с Дигэ, руку которой нес в сгибе локтя.
К ним сразу подошло несколько человек. Седая дама, которую я считал
прилепленной навсегда к своему креслу, вдруг встала, избоченясь, с быстротой
гуся, и понеслась навстречу вошедшим. Группа сразу увеличилась, став самой
большой из всех групп зала, и мое сердце сильно забилось, когда я увидел
приближающегося к ней, как бы из зеркал или воздуха, - так неожиданно
оказался он здесь, - Эстампа. Я был уверен, что сейчас явится Молли, потому
что подозревал, не был ли весь день Эстамп с ней.
направился, к Гануверу, став несколько позади седой женщины, говорившей так
быстро, что ее огромный бюст колыхался как пара пробковых шаров, кинутых
утопающему.
старого человека. Казалось, в нем беспрерывно вздрагивает что-то при каждом
возгласе или обращении. Дигэ, сняв свою руку в перчатке, складывала и
раздвигала страусовый веер; ее лицо, ставшее еще красивее от смуглых голых
плеч, выглядело властным, значительным. На ней был прозрачный дымчатый шелк.
Она улыбалась. Дюрок первый заметил меня и, продолжая говорить с худощавым
испанцем, протянул руку, коснувшись ею моего плеча. Я страшно обрадовался;
вслед за тем обернулся и Ганувер, взглянув один момент рассеянным взглядом,
но тотчас узнал меня и тоже протянул руку, весело потрепал мои волосы. Я
стал, улыбаясь из глубины души. Он, видимо, понял мое состояние, так как
сказал: "Ну что, Санди, дружок?" И от этих простых слов, от его прекрасной
улыбки и явного расположения ко мне со стороны людей, встреченных только
вчера, вся робость моя исчезла. Я вспыхнул, покраснел и возликовал.
посмотрели на меня с забавным недоумением. Ганувер втащил меня в середину.
хороший капитан лет через десять, так вот он, и зовут его Санди... э, как
его, Эстамп?
сказав: - Через десять лет, а если я умру, мой сын - даст вам какой-нибудь
пароход.
шутка, игра, у меня явилось желание поддержать честь старого, доброго
кондотьера, каким я считал себя в тайниках души.
посмотрю на нее тоже через десять лет, а если умру, то оставлю сына, чтобы
он мог прочесть, что там написано.
сердечном весельи. Группа перешла к другому концу зала. Я повернулся, еще,
первый раз свободно вздохнув, прошел между всем обществом, как дикий мустанг
среди нервных павлинов, и уселся в углу, откуда был виден весь зал, но где
никто не мешал думать.
духа. Галуэй, дергая щекой, заложив руки в карманы и покачиваясь на носках,
говорил и смеялся. Томсон благосклонно вслушивался; одна дама, желая
перебить Галуэя, трогала его по руке сложенным веером, две другие,
переглядываясь между собой, время от времени хохотали. Итак, ничего не
произошло. Но что же было с Молли - девушкой Молли, покинувшей сестру, чтобы
сдержать слово, с девушкой, которая, милее и краше всех, кого я видел в этот
вечер, должна была радоваться и сиять здесь и идти под руку с Ганувером,
стыдясь себя и счастья, от которого хотела отречься, боясь чего-то, что
может быть страшно лишь женщине? Какие причины удержали ее? Я сделал три
предположения: Молли раздумала и вернулась; Молли больна и - Молли уже была.
- "Да, она была, - говорил я, волнуясь, как за себя, - и ее объяснения с
Ганувером не устояли против Дигэ. Он изменил ей. Поэтому он страдает,
пережив сцену, глубоко всколыхнувшую его, но бессильную вновь засветить
солнце над его помраченной душой". Если бы я знал, где она теперь, то есть
будь она где-нибудь близко, я, наверно, сделал бы одну из своих сумасшедших
штучек, - пошел к ней и привел сюда; во всяком случае, попытался бы
привести. Но, может быть, произошло такое, о чем нельзя догадаться. А вдруг
она умерла и от Ганувера все скрыто!
более, что немногое известное мне в этом деле оставляло обширные пробелы,
допускающие любое предположение. Я видел Лемарена; этот сорт людей был мне
хорошо знаком, и я знал, как изобретательны хулиганы, одержимые манией или
корыстью. Решительно, мне надо было увидеть Попа, чтобы успокоиться.
потому только, что хотел счастливой встречи двух рук, разделенных сложными
обстоятельствами, - во мне подымалось требование торжества, намеченного
человеческой волей и страстным желанием, таким красивым в этих необычайных
условиях, Дело обстояло и развертывалось так, что никакого другого конца,
кроме появления Молли, - появления, опрокидывающего весь темный план, -
веселого плеска майского серебряного ручья, - я ничего не хотел, и ничто
другое не могло служить для меня оправданием тому, в чем, согласно
неисследованным законам человеческих встреч, я принял невольное, хотя и
поверхностное участие.
словами, - я был тогда еще далек от привычного искусства взрослых людей, -
обводить чертой слова мелькающие, как пена, образы. Но они не остались без
выражения; за меня мир мой душевный выражала музыка скрытого на хорах
оркестра, зовущая Замечательную Страну.
растению индийского мага, посаженному семенем и через тридцать минут
распускающему зеленые листья. Я был старее, умнее, - тише. Я мог бы,
конечно, с великим удовольствием сесть и играть, катая вареные крутые яйца,
каковая игра называется - "съешь скорлупку", - но мог также уловить суть
несказанного в сказанном. Мне, положительно, был необходим Поп, но я не смел
еще бродить, где хочу, отыскивая его, и когда он, наконец, подошел, заметив
меня случайно, мне как бы подали напиться после соленого. Он был во фраке,
перчатках, выглядя оттого по-новому, но мне было все равно. Я вскочил и
пошел к нему.
произойдет нечто. Вы увидите. Я не скрываю от вас, потому что возбужден, и
вы много сделали нам. Приготовьтесь: еще неизвестно, что может быть.
выспаться?
дорогой Поп, я знаю, что спрашиваю глупо, но... но... я имею право. Я думаю
так. Успокойте меня и скажите: что с Молли?
сделал ударение, - скоро будет Эмилия Ганувер, и мы пойдем к ней пить чай.
Не правда ли?
время. Хотите мороженого?
крайне озабоченное лицо которого говорило о том, что вечер по-своему
отразился в его душе, сбив с ног.
заинтересованным видом, как будто в требовании мороженого было все дело
этого вечера. - Какого же? Земляничного, апельсинового, фисташкового,
розовых лепестков, сливочного, ванильного, крем-брюле или ...
и потребовал ананасового, но - увы! - оно было хуже кофейного, которое я
попробовал из хрустальной чашки у Попа. Пока Паркер ходил, Поп называл мне
имена некоторых людей, бывших в зале, но я все забыл. Я думал о Молли и
своем чувстве, зовущем в Замечательную Страну.
Попу, - еще днем, когда мы ели и пили, - сказать: "Санди, вот какое у нас
дело..." - и ясным языком дружеского доверия посвятить меня в рыцари
запутанных тайн. Осторожность, недолгое знакомство и все прочее, что могло
Попу мешать, я отбрасывал, даже не трудясь думать об этом, - так я доверял
сам себе.
последнюю загадку.
расспрашивайте о причинах этого вслух и не ищите меня, чтобы на мое
отсутствие было обращено как можно меньше внимания.
мороженом зуба, - не так я глуп, чтобы говорить мне это, как маленькому.
вокруг этого места привлекательных, но ненужных мне дам, и я стал
пересаживаться от них, пока не очутился в самом углу. Если бы я мог
сосчитать количество удивленных взглядов, брошенных на меня в тот вечер
разными людьми, - их, вероятно, хватило бы, чтобы заставить убежать с
трибуны самого развязного оратора. Что до этого?! Я сидел, окруженный
спинами с белыми и розовыми вырезами, вдыхал тонкие духи и разглядывал полы
фраков, мешающие видеть движение в зале. Моя мнительность обострилась
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Мацумото Сэйте
Афанасьев Роман
Володихин Дмитрий
Прозоров Александр