Чтение 20–й страницы книги ~У земли на макушке~

с ним частица тебя самого. И без этой неведомой частицы нарушаются
психические процессы: люди становятся замкнутыми, более раздражительными,
ухудшается аппетит. Фантасты полагают, что, когда через миллионы лет
погаснет солнце, люди уйдут в подземные дворцы. Не знаю, какие блага их там
ожидают; быть может, нам и не снится такой комфорт, которым они будут
пользоваться, но я предпочитаю наши скромные удобства и солнце. Мне жаль
людей, которые никогда его не увидят; наверное, подсознательно они будут
ощущать свою неполноценность... У нас в полярную ночь общий тонус понизился,
но взрывов не было: работали много, а свободное от вахт время старались
проводить вместе. В такие дни лучшее лекарство от хандры -- юмор, а за этим
лекарством никто не ходил в медпункт. Одна лишь моя научная работа вызвала
столько шуток, что их бы хватило на всю жизнь целому поколению конферансье.
Как вы знаете, человек в процессе жизнедеятельности затрачивает определенные
количества белков, углеводов, воды. Меня интересовало, как протекает водный
обмен в организме в условиях полярной ночи. Когда я сказал ребятам, что
собираюсь заняться таким исследованием, они дружно пожелали мне успеха. Но
когда выяснилось, что в интересах науки каждый из них должен восемь раз
вставать в пять утра, выпивать около литра воды, и каждые двадцать минут--
восемь раз за утро-- отчитываться перед наукой, они взвыли. Тем, кого я
будил для определенной процедуры, было не до смеха, зато, отдав науке все,
что от них требовалось, они всласть потешались над очередными жертвами.
Впрочем, главной жертвой был я, поскольку мне-то пришлось вставать в пять
утра сто раз. Доктор прислушался.

-- Не пурга ли начинается?

Я подкинул в печку угля и взглянул в окно. Ветер заметно усиливался.

-- Только пурги еще не хватало,-- доктор покачал головой.-- Пурга --
это нелетная погода, а нам до зарезу нужна именно летная...

Я посочувствовал, но про себя подумал, что из личных эгоистических
соображений неплохо увидеть станцию во время пурги. Словно угадав мои мысли,
доктор проворчал:

-- Всего насмотритесь... Приходишь, бывало, в кают-компанию на
завтрак-- многих нет. Вдруг звонок:

"Дежурный! Иди нас откапывай!" Это за ночь пурга замела с крышей домик
аэрологов. Мой медпункт два раза откапывали, начальника выручали-- спасибо
телефону! Сильная пурга заметает дом за несколько часов. Эх, скорее в Псков!
Через год с радостью вернусь на льдину, а сейчас до того хочется на твердь,
в семью, в операционную! Не знаю, повысилась ли здесь моя медицинская
квалификация, но грузчиком, без ложной скромности, я стал незаурядным. А
ведь руки мои по инструментам истосковались, вам не понять, что такое
хирургический зуд... Представьте себе операционную. Представили?

-- Представил. Сам был ассистентом хирурга на рыболовном траулере.

-- Отлично, коллега! -- воскликнул доктор.-- Итак, я вхожу в белом
халате. На мне-- стерильные перчатки...

В домик вбежал дежурный по лагерю доктор Парамонов.

-- Одевайся, эскулап, ты срочно нужен!

-- Как врач, разумеется? -- с нескрываемой иронией спросил Лукачев,
натягивая унты.

-- Безусловно. "Аннушка" привезла мешки с углем.

Виктор Васильевич выразительно посмотрел на меня и набросил шубу на
могучие плечи.

НА КОМ ЗЕМЛЯ ЖЕРЖИТЬСЯ

Хотя повар Пестов был моим соседом по нарам, поговорить с ним удалось
лишь на вторые сутки.

А произошло это так. В поисках кадра киношники основательно промерзли,
и по их просьбе я отправился. на кухню добывать кофе.

-- До обеда остался час,-- проворчал Степан Иванович, яростно
размешивая борщ. Я развел руками -- нет так нет.

-- А вы тоже замерзли? -- с подкупающей заботой спросил повар.

Вообще-то говоря, в моей шубе на собачьем меху замерзнуть трудно, но я
подумал, что мой утвердительный ответ поставит Степана Ивановича в
затруднительное положение.

-- До мозга костей,-- проникновенно ответил я, подрыгав для
убедительности ногой.

Глаза Степана-Ивановича блеснули: рыба клюнула.

-- Вам-то я в два счета помогу, -- заторопился он, -- снимите шубку и
прокрутите вот это мясо. Тут немного, килограммов десять, не больше.
Только-только согреться.

Я взглянул на мясорубку величиной с дореволюционный паровоз и послушно
снял шубу. Около часа я добросовестно крутил обеими руками эту адскую
машину, тихо мечтая о том, что сейчас придут возмущенные отсутствием кофе
киношники. "И тогда, -- мстительно думал я,-- будет вам кофе, будет какава!"
Но киношники, увы, не пришли: видимо, интуиция им подсказала, что лучше
воспользоваться другим, более приятным способом согреться.

Удивительно, как бросаются в глаза недостатки, когда испытываешь их на
своей шкуре. Не доведись мне вертеть эту проклятую мясорубку, я бы сто раз
прошел мимо нее и не заметил, какой она допотопной конструкции. Но когда я
вложил в нее труд, достаточный для того, чтобы поднять камень весом в одну
тонну на высоту тысячу километров, то возмутился, почему мясорубка не
электрическая.

-- Все становятся такими же рационализаторами, как часочек повертят, --
философски заметил Степан Иванович.-- Ну, согрелись? А то я могу предложить
вам...

Быть может, с излишней торопливостью поблагодарив повара за чуткость, я
удалился со скоростью, на каковую только были способны мои подгибавшиеся от
усталости ноги.

Так я познакомился со Степаном Ивановичем Постовым. Он оказался славным
парнем, общим любимцем, более того-- им открыто гордились. Меня это удивило:

повара довольно редко бывают любимцами, как и большинство людей, от
которых слишком многое зависит. А от поваров зависит главное -- желудок.
Если у повара скверное настроение, у вас глаза на лоб полезут от перца и вы
сломаете зуб о кость, которая спряталась в невинной на вид котлете. Будете
вы сыты или нет, съедите вы отличную отбивную или подавитесь крепким, как
кирпич, антрекотом-- все это решает повар.

Вот какая огромная власть у него в руках. И она часто его портит--
странное свойство власти, которая портит не только поваров. Впрочем, каждый
человек, заполучивший какую-то власть,-- своего рода повар: все зависит от
размеров кухни, на которой он готовит свои блюда. Разве не бывает, что
рядовой счетовод, сев в кресло главного бухгалтера, мнит себя по меньшей
мере тем самым алжирским беем, у которого под носом шишка? Но повар обычно
недальновидный человек: сознание своей исключительности, иной раз ложное,
делает его высокомерным и пренебрежительным к своим едокам, благодаря
которым -- повар забывает об этом -- он кормится. И бывает, что шеф-повар до
такой степени теряет над собой контроль, что упускает из виду одну важную
деталь: при нынешнем уровне профессионального обучения его легко заменить. И
его действительно заменяют.

Я привел это длинное рассуждение только для того, чтобы лишний раз
оттенить достоинства Степана Ивановича, чудесного повара с характером
простого едока.

Я быстро заметил одну странную вещь: по отношению к Степану Ивановичу
все ребята на станции чувствовали себя чуточку виноватыми. Из расспросов я
понял почему.

Просто Степан Иванович работал больше всех. Не на капельку больше
других, а на очень много больше. Повар на станции единственный человек,
который не имел права отдыхать: люди останутся голодными. В сильную пургу,
когда некоторые виды работ волей-неволей приходится прекращать, повар стоит
у плиты: плохая погода-- это вовсе не плохой аппетит. В праздничные дни, на
Новый год, когда календарь велит отдыхать, для повара самый аврал. У повара
нет выходных, как нет выходных у желудка.

Конечно, можно сварить за три дня котел каши и разогревать его по
утрам. Схалтурить можно-- опытный повар не проворонит возможности это
сделать, слишком много примеров халтуры он видит вокруг себя -- начиная от
газетных заголовков "Рязанское -- значит отличное" (это о табуретках,
отменно сколоченных местными умельцами) и кончая работой почты, которая
совершает воистину героические усилия для того, чтобы адресованную им
корреспонденцию полярники получали как можно позже (в середине апреля на
"СП-15" прибыл полный комплект январских, февральских и частично мартовских
газет).

Но еще никогда в жизни-- не преувеличивая ни на йоту-- я не видел столь
чуждого халтуре человека, как Степан Иванович. Он работал не просто
добросовестно-- для повара, как и для скрипача, этого мало,-- он работал
артистично. Положа руку на сердце, торжественно заявляю: никогда, ни в одном
санатории я не питался так вкусно и разнообразно, как на этой льдине.
Великолепные борщи и антрекоты, беф-строганов, плавающий в неслыханно
вкусном соусе, нежный гуляш и изысканно приготовленные куры, ароматнейшие
компоты-- бывший повар ленинградского ресторана "Метрополь" мог человека с
полным отсутствием аппетита накормить до бесчувствия и превратить в отпетого
обжору.

Когда блюдо особенно удавалось, Степан Иванович под каким-нибудь
предлогом заходил в кают-компанию, сердито отмахивался от поздравлений и
уходил, пылая счастливым румянцем. Но если, упаси бог, что-то не получалось,
на повара было грустно смотреть. Он выглядел таким усталым и унылым, что
хотелось подойти к нему и сказать:

-- Степан Иванович, да посмотрите на этих сытых ребят, которых вы за
год так откормили, что их родная мама не узнает! Если бы вы видели, с какой
быстротой они съедали по две штуки забракованных вами бифштексов (а Толя
Васильев -- целых три), как после обеда, отдуваясь и сонно моргая глазами,