зонтиками со следующей странной надписью: "Вы промокли? Попробуйте "Три-
надцать звездочек".
приятным воспоминанием. - Ни одного другого зонтика! Я стоял у этого са-
мого окна, Лауден, не в силах наглядеться и чувствовал себя Вандер-
бильтом.
только спросом на "Тринадцать звездочек", но и возникновением своего
рекламного агентства.
большой письменный стол, вокруг которого громоздились кипы афишек,
объявлений и брошюрок "Зачем пить французский коньяк?" и "Руководство по
рекламе". По одну его сторону сидели две машинистки, не знавшие ни мину-
ты отдыха между девятью и четырьмя, а по другую - высилась модель
сельскохозяйственной машины. Все стены, если не считать места, занятого
телефонами и двумя фотографиями, изображавшими корабль "Джеймс Моди",
выброшенный на рифы, и буксирный пароходик, переполненный любителями
рыбной ловли, были увешаны картинами в пышных рамах. Многие из этих кар-
тин были памятью о Латинском квартале, и к чести Пинкертона должен ска-
зать, что совсем плохих среди них не было, а некоторые даже обладали за-
мечательными художественными достоинствами. Они распродавались довольно
медленно, но по хорошим ценам, а освободившееся место заполнялось произ-
ведениями местных талантов. Пинкертон незамедлительно поручил мне выска-
зать свое суждение об этих последних. Некоторые из них были отврати-
тельны, однако все могли найти сбыт. Я так и сказал и тут же почувство-
вал себя гнусным перебежчиком, выступающим с оружием в руках на стороне
бывших своих врагов. С этих пор я был обречен смотреть на картины не
глазами художника, а глазами торговца: между мной и тем, что я любил
всем сердцем, легла непроходимая пропасть.
перь мы будем работать плечом к плечу. Вот о чем я всегда мечтал. Мне
нужны были две головы и четыре руки - теперь я их обрел. Ты сам увидишь,
что это ничем не отличается от искусства - тоже все сводится к умению
видеть и к воображению, только нужно куда больше действовать. Погоди
немного, и ты сам это почувствуешь.
хватало: во всяком случае, наша деятельность представлялась мне утоми-
тельной суетой, а место, где мы ею занимались, - истинным Дворцом Зево-
ты. Я спал в каморке позади конторы, а Пинкертон - прямо в ней на патен-
тованном диване-кровати, который время от времени самопроизвольно скла-
дывался под ним. Кроме того, сну моего приятеля постоянно угрожал кап-
ризный будильник. Это дьявольское изобретение будило нас ни свет ни за-
ря, затем мы отправлялись завтракать, а в девять уже принимались за то,
что Пинкертон называл работой, а я - мучением. Надо было вскрыть и про-
честь бесчисленное множество писем, а также ответить на них. Я занимался
этим за своим столом, который был водворен в контору накануне моего при-
езда, а Пинкертон, диктуя машинистке, метался взад и вперед по комнате,
словно лев в клетке. Надо было просмотреть бесчисленное количество ти-
пографских корректур, помечая синим карандашом "курсив",
виническое, как, например, в тот раз, Когда Пинкертон энергично нацара-
пал на полях рекламы "тонизирующего сиропа": "Рассыпать набор. Вы что,
никогда не печатали рекламы? Буду через полчаса".
Таковы были наши основные и наименее неприятные занятия. Однако большая
часть нашего времени уходила на разговоры с посетителями - весьма воз-
можно, чудеснейшими парнями и первоклассными дельцами, но, к несчастью,
ничуть для меня не интересными. Некоторые из них, судя по всему, страда-
ли слабоумием, и с ними приходилось беседовать по часу, прежде чем они
наконец решались на какой-нибудь пустяк и покидали контору - только для
того, чтобы через десять минут вернуться и взять свое решение назад.
Другие врывались к нам с таким видом, словно у них нет ни секунды лишне-
го времени, но, насколько я мог заметить, это делалось исключительно на-
показ. Действующая модель сельскохозяйственной машины, например, каза-
лась своего рода липкой бумагой для бездельников этого типа. Я не раз
видел, как они самозабвенно крутили ее минут пять, притворяясь (хотя это
никого не обманывало), что она интересует их с практической точки зре-
ния. "Неплохая штука, а, Пинкертон? Много вы их сбываете? Гм! А нельзя
ли использовать ее для рекламирования моего товара, как вам кажется?"
(Этим товаром могло быть, например, туалетное мыло.) Третьи (пожалуй,
самый неприятный тип клиента) уводили нас в соседние кабачки играть в
кости на коктейли, а когда за коктейли было заплачено, - на деньги. Лю-
бовь этой братии к игральным костям превосходила всякое вероятие: в од-
ном клубе, где я как-то обедал в качестве "моего партнера, мистера Дод-
да", стаканчик с костями появился на столе вместе с десертом и заменил
послеобеденную беседу.
Упомянув его, я прихожу к выводу, что еще не воздал должное обитателям
СанФранциско. В каком другом городе безобидный сумасшедший, воображающий
себя императором обеих Америк, был бы окружен таким ласковым вниманием?
Где еще уличные прохожие стали бы считаться с его иллюзиями? Где еще
банкиры и торговцы пускали бы его в свои конторы, брали бы его чеки,
соглашались бы выплачивать ему "небольшие налоги"? Где еще ему позволили
бы присутствовать на торжественных актах в школах и колледжах и обра-
щаться к присутствующим с речью? Где еще на всем божьем свете мог бы он,
заказав и - съев в ресторане самые изысканные блюда, спокойно уйти и ни-
чего не заплатить? Говорили даже, что он был очень привередлив и, остав-
шись недоволен, грозил вовсе прекратить посещения такого ресторана. Я
легко могу этому поверить, потому что у него было лицо завзятого гурма-
на. Пинкертона этот монарх сделал своим министром - я видел соответству-
ющий указ и только подивился добродушию владельца типографии, который
согласился даром напечатать все эти бланки. Если не ошибаюсь, мой друг
возглавлял министерство не то иностранных дел, не то народного образова-
ния. Впрочем, значения это не имело, так как функции всех министров были
одинаковы. Вскоре после моего приезда мне довелось увидеть, как Джим ис-
полняет свои государственные обязанности. Его императорское величество
изволили посетить нашу контору. Это был толстяк с довольно дряблой кожей
и благообразным лицом, производивший чрезвычайно трогательное и нелепое
впечатление из-за того, что на боку у него болталась длинная сабля, а в
шляпе торчало павлинье перо.
взнос налогов, - сказал он со старомодной и величественной любезностью.
да сумма была названа (она никогда не превышала двух-трех долларов),
выплатил ее до последнего цента, прибавив в качестве премии бутылку
"Тринадцать звездочек".
заметил Нортон Первый. - СанФранциско предан своему императору, и, дол-
жен сказать, я предпочитаю его всем остальным городам в моих владениях.
нравится больше всех остальных наших посетителей.
меня внимание из-за шумихи по поводу зонтиков.
дни, когда Джим принимал необычайно деловитый и решительный вид, говорил
только отрывистыми фразами, как человек чрезвычайно занятый, и то и дело
ронял фразы вроде: "Лонгхерст говорил мне об этом сегодня утром". Или:
"Это мне известно от самого Лонгхерста". Неудивительно, думал я, что по-
добные финансовые титаны принимают Пинкертона как равного: его изобрета-
тельность и находчивость были несравненны. В те первые дни, когда он еще
обо всем со мной советовался, шагая взад и вперед по комнате, строя пла-
ны, вычисляя, прикидывая воображаемые проценты, утраивая воображаемые
капиталы, и его "умственная машина" (прибегая к старинному, но превос-
ходному выражению) работала полным ходом, я никак не мог решить, что
сильнее: уважение ли, которое он мне внушает, или желание смеяться, ко-
торое он во мне возбуждает. Но этим хорошим дням не суждено было прод-
литься долго.
ты считаешь, что это честно?
го, чтобы услышать от тебя подобные слова!
Майнера.
- На самом же деле это вещь очень тонкая, тоньше любого искусства.
тика.
Но, к несчастью, такие споры стали возникать все чаще и чаще, и мы нача-
ли их бояться. Больше всего на свете Пинкертон гордился своей чест-
ностью, больше всего на свете он ценил мое доброе мнение, и, когда ока-
зывалось, что его коммерческие предприятия ставят под угрозу и то и дру-
гое, он испытывал невероятные мучения. Мое собственное положение было не
менее тяжелым. Ведь я стольким был обязан Пинкертону, ведь я сам жил и
благоденствовал на доходы с этих сомнительных операций, но кроме того,
кому приятна роль брюзги? Если бы я проявил большую требовательность и
решительность, наши разногласия могли бы зайти чересчур далеко, но,
честно говоря, я беспринципно предпочитал пользоваться благами, не слиш-
Лондон Джек
Роллинс Джеймс
Никитин Юрий
Володихин Дмитрий
Лондон Джек
Шилова Юлия