Краска в чашечке наполовину высохла, однако, по мнению г-на Дарзака, то, что осталось, даст на бумаге примерно тот же тон, которым он пользовался для отмывки своего плана полуострова Геркулес.
– К рисунку никто не прикасался, – торжественно подхватил Рультабийль, – а краска разбавлена лишь самую малость. Впрочем, вы увидите, что лишняя капля воды в чашечке на мою демонстрацию никак не повлияет.
С этими словами он обмакнул кисточку в краску и принялся закрашивать нарисованный круг. Он делал это с усердием, которое поразило меня, еще когда в башне Карла Смелого он самозабвенно рисовал после только что случившегося убийства. Закончив, он бросил взгляд на свои громадные карманные часы и сказал:
– Как видите, дамы и господа, слой краски, которым я покрыл круг, примерно таков, как на рисунке господина Дарзака. Оттенок приблизительно тот же.
– Верно, – отозвался г-н Дарзак, – но что все это означает?
– Погодите, – остановил его репортер. – Само собой разумеется, этот рисунок делали вы?
– Еще бы! Вы же помните, как я был раздосадован, когда, вернувшись вместе с вами из Квадратной башни в кабинет Старого Боба, нашел его в столь плачевном состоянии. Старый Боб испортил мой рисунок, катнув по нему этот свой череп.
– Вот именно, – подытожил Рультабийль. Взяв со стола самый древний в мире череп, он перевернул его и, показав г-ну Дарзаку выпачканную красной краской челюсть, спросил:
– Стало быть, это вам пришло в голову, что красная краска попала на челюсть с вашего рисунка?
– Да в этом не может быть сомнении, черт возьми!
Череп же валялся на рисунке, когда мы вошли в башню Карла Смелого.
– Значит, и тут наши мнения совпадают, – заметил Рультабийль.
Держа на ладони череп, он встал и прошел в нишу, освещавшуюся широким зарешеченным окном и служившую когда-то пушечной бойницей, а после нашего приезда в замок – туалетной комнатой г-на Дарзака. Там он чиркнул спичкой и зажег стоявшую на маленьком столике спиртовку. На нее он поставил приготовленную заранее кастрюльку с водой, продолжая держать череп в ладони.
Пока Рультабийль занимался этой диковинной стряпней, мы не спускали с него глаз. Никогда еще его поведение не казалось нам столь непостижимым и тревожащим. Чем больше он объяснял и действовал, тем меньше мы понимали. Кроме того, нам было страшно: мы чувствовали, что кто-то из нас испытывает еще больший страх. Кто же? Быть может, самый спокойный?
Самым спокойным казался Рультабийль, возившийся с черепом и кастрюлькой.
Но что это? Почему все мы, словно сговорившись, отпрянули назад? Почему у г-на Дарзака, чьи глаза расширились от ужаса» у Дамы в черном, у мистера Ранса, у меня, наконец, почему у нас всех чуть было не сорвался с губ возглас: «Ларсан!»?
Где мы его увидели? В чем мы его ощутили, глядя на Рультабийля? Ах, этот профиль на фоне зарева приближающейся ночи, эта голова в глубине ниши, которую закат осветил вдруг красным светом – так же, как раньше, утром, лучи зари окрасили кровью стены этой комнаты! Ах, этот энергичный, волевой подбородок, так плавно, немного грустно, но мило закругляющийся при свете дня! Какие грозные и злобные очертания принял он на фоне вечерней зари! Как Рультабийль похож на Ларсана! Сейчас он просто вылитый Ларсан!
Привлеченный громким вздохом матери, Рультабийль покинул мрачные декорации, в которых мы чуть было не приняли его за знаменитого разбойника, подошел к нам и вновь стал самим собой. Мы не могли унять дрожь. М-с Эдит, которая никогда не видела Ларсана, ничего не понимая, спросила у меня: «Что случилось?» Стоя перед нами с кастрюлькой теплой воды, салфеткой и черепом, Рультабийль принялся смывать с него краску.
Длилось это недолго. Вымыв череп, Рультабийль продемонстрировал его нам. Затем, встав перед столом, он застыл, всматриваясь в собственный рисунок. Сделав нам знак молчать, он простоял так минут десять – десять томительных минут. Чего он ждал? Внезапно он схватил череп правой рукой и движением игрока в кегли несколько раз прокатил его по своему рисунку, после чего показал череп нам и предложил убедиться, что на том нет ни пятнышка красной краски. Затем снова вытащил часы и заговорил:
– Краска на рисунке высохла. Высохла за четверть часа. Одиннадцатого апреля мы видели, как господин Дарзак вошел в Квадратную башню в пять часов вечера. После этого, закрывшись в своей комнате на задвижку, он, по его словам, не выходил оттуда, пока мы не зашли за ним уже после шести часов. Что же до Старого Боба, то мы видели, как он вошел в Круглую башню в шесть часов, держа в руках череп, без каких бы то ни было следов краски. Каким же образом краска, сохнущая четверть часа, оказалась свежей больше чем через час после того, как господин Дарзак кончил рисовать и Старый Боб, войдя в Круглую башню, в гневе швырнул череп на рисунок и запачкал его в краске? Этому есть только одно объяснение – попробуйте-ка найти другое: господин Дарзак, вошедший в пять часов в Квадратную башню и, по общему мнению, не выходивший оттуда, совсем не тот человек, который рисовал в Круглой башне перед приходом Старого Боба в шесть часов, не тот, к кому мы пришли в Квадратную башню – но не видели, как он туда входил, – и с кем вместе вышли. Короче: это не тот господин Дарзак, который сейчас сидит здесь вместе с нами. Здравый смысл указывает нам, что у господина Дарзака есть двойник.
С этими словами Рультабийль посмотрел на г-на Дарзака. Тот, как и все мы, находился под впечатлением выводов, сделанных молодым репортером. Нас всех охватило двойственное чувство: изумление и беспредельное восхищение. Как было понятно все сказанное Рультабийлем, понятно и ужасно! Он снова продемонстрировал нам свой недюжинный, точный ум. Г-н Дарзак вскричал:
– Значит, вот как он вошел в Квадратную башню! Принял мое обличье и спрятался в стенном шкафу. Потому-то я его и не видел, когда, оставив в башне Карла Смелого свой рисунок, пошел заниматься почтой. Но почему же папаша Бернье впустил его?
– Да он же думал, что это вы, черт возьми! – ответил Рультабийль и взял в свои ладони руку Дамы в черном, словно желая подбодрить ее.
– Значит, вот почему, когда я подошел к двери, она была не заперта и мне оставалось лишь ее толкнуть. Папаша Бернье думал, что я у себя.
– Совершенно верно! Вы рассуждаете безупречно, – согласился Рультабийль. – Папаша Бернье, отперший дверь первому господину Дарзаку, второго даже не видел. Вне всякою сомнения, вы вошли в Квадратную башню, когда папаша Бернье стоял с нами на валу и наблюдал, как Старый Боб, размахивая руками, говорил что-то м-с Эдит и князю Галичу у входа в Барма Гранде.
– Но как же матушка Бернье, сидевшая в привратницкой, меня не заметила и не удивилась, что я вхожу второй раз, хотя и не выходил? – спросил г-н Дарзак.
– Представьте себе, – с печальной улыбкой отозвался репортер, – представьте себе, господин Дарзак, что именно в эту самую минуту, когда вы шли к себе, то есть когда шел второй господин Дарзак, она собирала картошку, которую я высыпал на пол из мешка. Все ясно?
– Выходит, я должен поздравить себя с тем, что все еще нахожусь на этом свете?
– Поздравьте, господин Дарзак, поздравьте!
– Подумать только, я вернулся к себе, заперся на задвижку, сел работать, а этот бандит был у меня за спиной! Если бы он напал на меня, я и пикнуть бы не успел!
Рультабийль подошел к г-ну Дарзаку и, глядя ему в глаза, спросил:
– Почему же он этого не сделал?
– Вы прекрасно знаете, кого он поджидал! – ответил Робер Дарзак и повернул к Матильде искаженное горем лицо.
* * *
Стоя рядом с г-ном Дарзаком, Рультабийль положил руки ему на плечи и сказал голосом, которому вернулись былые звонкость и мужество:
– Господин Дарзак, я должен вам кое в чем признаться. Когда я понял, откуда взялся «лишний труп», и убедился, что вы не обманываете нас и в пять часов действительно вошли в Квадратную башню – в это верили все, кроме меня, – я счел возможным заподозрить, что бандит – вовсе не тот человек, который в пять часов под видом Дарзака вошел в Квадратную башню. Напротив, я думал, что это и есть настоящий Дарзак, а вы – лже-Дарзак. Ах, дорогой мой господин Дарзак, как я вас подозревал!
– Но это же безумие! – воскликнул г-н Дарзак. – Я ведь не смог точно назвать время, когда вошел в Квадратную башню, только потому, что не придавал этому значения и помнил час довольно приблизительно!
Не обращая внимания на слова собеседника, на растерянность Дамы в черном и на наше полное смятение, Рультабийль продолжал:
– Я подозревал вас до такой степени, что решил: настоящий Дарзак явился, чтобы занять свое место, которое вы у него отняли, – успокойтесь, господин Дарзак, только в моем воображении, – и вы по каким-то неясным причинам и с помощью слишком преданной Дамы в черном дали ему возможность больше не опасаться вашего отважного вмешательства. Я думал даже, господин Дарзак, что раз вы – Ларсан, то человек, которого засунули в мешок, – это Дарзак. Ну и напридумывал же я! Что за нелепое подозрение!
– Да что там, все мы тут друг друга подозревали, – отозвался глухо муж Матильды.
Рультабийль повернулся к г-ну Дарзаку спиной, засунул руки в карманы и обратился к Матильде, которая, казалось, вот-вот лишится от ужаса чувств, слушая выдумки Рультабийля:
– Еще каплю смелости, сударыня! На этот раз он заговорил хорошо знакомым мне голосом учителя математики, доказывающего теорему:
– Видите ли, господин Робер, Дарзаков было двое. Чтобы узнать, кто из них подлинный, а кто скрывает под своим обликом Ларсана, здравый смысл подсказывал мне, что я должен без страха и сомненья изучить по очереди обоих, изучить совершенно беспристрастно. И я начал с вас, господин Дарзак.
– Ну, довольно, – перебил г-н Дарзак, – вы же меня больше не подозреваете. Вы должны немедленно сказать, кто из нас Ларсан. Я хочу этого, я требую!
– Мы тоже! Немедленно! – обступив их, закричали все присутствующие.
Матильда подбежала к сыну и заслонила его собой, словно ему угрожала опасность. Эта сцена, которая длилась уже довольно долго, вывела нас всех из себя.
– Он же знает! Пусть скажет! Пусть все это кончится! – выкрикнул Артур Ранс.
Только мне пришло в голову, что подобные нетерпеливые крики я неоднократно слышал в суде, как вдруг у дверей Квадратной башни опять раздался выстрел; он сразу нас отрезвил, наш гнев куда-то пропал, и мы – честное слово! – принялись вежливо упрашивать Рультабийля побыстрее положить конец невыносимой ситуации. Мы его не просто просили, а скорее умоляли, словно каждый хотел доказать остальным, и, быть может, самому себе, что он – не Ларсан.
Услышав второй выстрел, Рультабийль преобразился. Выражение его лица изменилось, весь он, казалось, дрожал от бешеной энергии. Оставив насмешливый тон, которым он разговаривал с г-ном Дарзаком и который нас весьма задевал, он осторожно отстранил Даму в черном, все еще старавшуюся его защитить, прислонился спиной к двери, скрестил руки на груди и заговорил:
– Видите ли, в таком деле нельзя пренебрегать ничем. Два Дарзака вошли в комнату, и два вышли из нее, причем один из них – в мешке. Есть от чего потерять голову! Но теперь мне не хотелось бы наговорить глупостей. С позволения присутствующего здесь господина Дарзака, я тысячу раз прошу прощения за то, что подозревал его.
Тут я подумал: «Как жаль, что он не говорил со мною об этом! Я избавил бы его от многих хлопот и „открыл бы ему Австралию“!
Взбешенный Дарзак стоял перед репортером и настойчиво твердил:
– Какие там извинения! Какие извинения!
– Сейчас вы меня поймете, друг мой, – совершенно спокойно ответил Рультабийль. – Первое, что я себе сказал, когда начал размышлять, вы это или не вы, было: «Но если он – Ларсан, то дочь профессора Стейнджерсона сразу бы это заметила». Логично, не так ли? Логично. Так вот, наблюдая за поведением той, что стала по вашей милости госпожой Дарзак, я понял, сударь: она все время подозревала, что вы – это Ларсан!
* * *
Матильда, только что опять упавшая на стул, нашла в себе силы встать и в испуге протестующе взмахнула руками. Страдание еще сильнее исказило лицо г-на Дарзака. Он сел и тихо спросил:
– Возможно ли, чтобы вы подумали такое, Матильда?
Матильда молча опустила голову. С беспощадной жестокостью, которую я лично не мог ему извинить, Рультабийль продолжал:
– Когда я вспоминаю каждое движение госпожи Дарзак после вашего возвращения из Сан-Ремо, мне становится ясно, что в них все время проглядывали страх и постоянная тревога… Нет, позвольте я буду говорить, господин Дарзак. Я должен объясниться, да и все должны. Нам нужно поставить точки над «i». Итак, поведение мадемуазель Стейнджерсон выглядело неестественно. Даже готовность, с какою она уступила вашему желанию поскорее обвенчаться, указывала на то, что ей хочется поскорее покончить с душевными муками. Я помню ее глаза, они ясно говорили тогда: «Неужели возможно, чтобы я продолжала видеть Ларсана повсюду, даже в человеке, который рядом со мною, который ведет меня к алтарю и увозит с собой?» На вокзале же, сударь, ее прощание было душераздирающим. Тогда она уже звала на помощь – ее нужно было спасти от нее самой, от ее мыслей… а быть может, от вас? Но она не осмеливалась открыться кому-либо: конечно, она боялась, что ей скажут…
Тут Рультабийль спокойно нагнулся к уху г-на Дарзака и тихо договорил – недостаточно тихо, чтобы я не расслышал, так, чтобы не расслышала Матильда: «Вы что, снова сходите с ума?» Затем, отойдя немного назад, он продолжал:
– Теперь, думаю, мой дорогой господин Дарзак, вы поняли все: и странную холодность, с которой к вам стали относиться, и самое нежное внимание, которым вдруг принималась вас окружать госпожа Дарзак, – к этому толкали ее угрызения совести и постоянная неуверенность. И наконец, позвольте вам заметить, что вы и сами временами казались очень мрачным и мне приходило в голову: а вдруг вы тоже заметили, что госпожа Дарзак, глядя на вас, разговаривая с вами или замыкаясь в молчании, в глубине души никогда не расстается с мыслью о Ларсане. Поэтому поймите меня правильно: мысль о том, что, займи ваше место Ларсан, дочь профессора Стейнджерсона сама заметила бы это, не могла рассеять моих подозрений – ведь вопреки своему желанию она видела его повсюду. Нет, мои подозрения рассеялись по другой причине.
– Но ведь вы могли их рассеять, – насмешливо и вместе с тем отчаянно вскричал г-н Дарзак, – легко могли их рассеять, если бы рассудили следующим образом: если я Ларсан и раз я добился того, что мадемуазель Стейнджерсон стала моей женой, то в моих интересах, чтобы все продолжали верить в смерть Ларсана. Тогда бы я не стал воскресать. Разве в тот день, когда Ларсан появился вновь, я не потерял Матильду?
– Прошу прощения, сударь, – возразил Рультабийль, побелев как мел. – Вы опять забываете о здравом смысле. Он же указывает нам как раз на обратное. Я рассуждаю так: раз женщина верит или близка к тому, чтобы поверить, что вы – Ларсан, то в ваших интересах доказать ей, что Ларсан находится где-то в другом месте.
При этих словах Дама в черном скользнула вдоль стены, встала, задыхаясь, рядом с Рультабийлем и пристально всмотрелась в лицо г-ну Дарзаку, которое сделалось вдруг невероятно суровым. Мы же были так потрясены неожиданностью и неопровержимостью первых рассуждений Рультабийля, что хотели только, чтобы он продолжал; боясь его прервать, мы спрашивали себя, куда может привести столь неслыханное предположение. Молодой человек невозмутимо продолжал:
– Но если в ваших интересах было доказать, что Ларсан находится где-то в другом месте, то в одном случае эти интересы становились уже настоятельной потребностью. Представьте… Я говорю, представьте, мой дорогой господин Дарзак, на один только миг, наперекор себе, представьте, что в глазах дочери профессора Стейнджерсона вы и в самом деле воскресший Ларсан и у вас действительно появилась потребность воскресить его еще раз, но уже в другом месте, чтобы доказать жене, что воскресший Ларсан – это не вы… Ах, да успокоитесь же, дорогой господин Дарзак, умоляю вас! Говорю вам, мои подозрения рассеялись, рассеялись совершенно. Давайте порассуждаем немного, позабыв о всех этих ужасах, когда казалось, что для рассуждений уже нет места. Итак, вот к чему я пришел, считая доказанной гипотезу – это из математики, вы как ученый разбираетесь в этом лучше меня, – считая доказанной гипотезу, что в вашем обличье скрывается Ларсан. Стало быть, вы и есть Ларсан. Тогда я спросил себя: что могло произойти на вокзале в Буре, когда вы показались вашей жене в облике Ларсана? Факт воскрешения неопровержим. Он налицо. Но тогда его нельзя было объяснить вашим желанием предстать в облике Ларсана.
Г-н Дарзак больше Рультабийля не прерывал.
– Как вы сказали, господин Дарзак, – продолжал репортер, – именно из-за этого воскрешения вы лишились счастья. Значит, если оно не было намеренным, то оставалось одно: это воскрешение произошло случайно. Теперь вы видите – все стало на свои места. Я долго раздумывал над происшествием в Буре… и, не пугайтесь, пожалуйста, продолжал рассуждать. Итак, вы в Буре, в буфете. Вы считаете, что ваша жена, как и обещала, ждет вас на привокзальной площади. Когда вы покончили с письмами, вам захотелось вернуться в купе, немного привести себя в порядок, проверить взглядом мастера свои грим. Вы думаете: «Еще несколько часов комедии, и после границы, когда она будет по-настоящему моя, я сброшу маску…» Ведь вы устали от этой маски, ей-богу, так устали, что, придя в купе, позволили себе несколько минут отдохнуть. Понимаете? Вы снимаете накладную бороду, очки, и в этот миг дверь в купе открывается. Ваша жена, едва завидев в зеркале лицо без бороды, лицо Ларсана, с испуганным криком убегает. Да, вы поняли, какая опасность вам грозит. Если жена тотчас же не увидит где-то в другом месте своего мужа, Дарзака, – вы проиграли. Вы надеваете маску, через окно купе спускаетесь на соседний путь и прибегаете в буфет раньше жены, которая поспешила туда к вам. Когда она входит, вы еще стоите. Вы не успели даже сесть. Все в порядке? Увы, нет. Ваши беды только начинаются. Страшная мысль, что вы – и Дарзак и Ларсан, больше ее не оставляет. На перроне, проходя под фонарем, она бросает на вас взгляд, вырывает руку и как безумная летит в кабинет начальника вокзала. Но вы все поняли. Нужно немедленно прогнать эту ужасную мысль. Вы выходите из кабинета и тут же захлопываете дверь, словно столкнулись нос к носу с Ларсаном. И чтобы успокоить ее и сбить с толку нас – на случай, если она решится все же поделиться с кем-нибудь своей тайной, – вы предупреждаете меня первым, вы посылаете мне телеграмму. Дальше уж, наученный опытом этого дня, вы действуете безукоризненно. Уступаете жене и присоединяетесь к ее отцу. Ведь она и без вас поехала бы к нему. И поскольку еще ничто не потеряно, у вас остается надежда все поправить. В дороге ваша жена то верит вам, то приходит в ужас. Она отдает вам револьвер, поддавшись своим горячечным мыслям, которые можно свести к одной фразе: «Если он – Дарзак, пусть меня защитит; если Ларсан – пусть убьет. Только бы наконец знать!» В Красных Скалах вы видите, что она снова отдалилась от вас, и, чтобы вернуть ее, опять показываетесь под видом Ларсана. Вот видите, мой дорогой господин Дарзак: у меня в голове все прекрасно встало на свои места, и даже ваше появление перед нами в Ментоне в обличье Ларсана, в то время как Дарзак ехал в Кан, – даже это объяснялось очень просто. На глазах у друзей вы сели в поезд в Ментоне-Гараване, однако на следующей станции, в Ментоне, вышли, и, зайдя там ненадолго в свою гардеробную, уже в виде Ларсана появились перед друзьями, которые пешком добрались до Ментоны. На следующем поезде вы вернулись в Кан, где встретились с нами. Однако, услышав в этот же день из уст господина Артура Ранса, приехавшего в Ниццу встретить нас, неприятно поразившее вас известие, что на этот раз госпожа Дарзак не заметила Ларсана, и поняв, что ваша утренняя уловка оказалась безрезультатной, вы решили в тот же вечер показаться ей в обличье Ларсана и прокатились под окнами Квадратной башни на лодке Туллио. Теперь вы видите, мой дорогой господин Дарзак: запутанные на первый взгляд вещи стали вдруг простыми и объяснимыми – если мои подозрения верны.
При этих словах я, видевший и трогавший недавно «Австралию», невольно вздрогнул и посмотрел на г-на Дарзака чуть ли не с жалостью, как порой смотрят на какого-нибудь несчастного, который вот-вот станет жертвой ужасающей судебной ошибки. Остальные также не смогли удержать дрожь, поскольку доводы Рультабийля казались настолько неоспоримыми, что каждый задавал себе вопрос: каким образом, доказав столь блестяще его виновность, Рультабийль сможет доказать обратное? Робер Дарзак сначала было помрачнел и забеспокоился, но потом, слушая молодого человека, постепенно остыл, и мне показалось, что взгляд его выражает изумление и смятение; такой взгляд бывает у обвиняемого, когда тот внимает блестящей речи прокурора, уличающего его в преступлении, совершенном тем не менее не им. Голос, которым заговорил Робер Дарзак, звучал не гневно, а скорее испуганно, словно он только что сказал про себя: «Боже, я и не знал, какой опасности мне удалось избежать!» – Но раз этих подозрений у вас больше нет, – необычайно спокойно проговорил он, – мне, сударь, хотелось бы знать, как вы от них избавились?
– Чтобы от них избавиться, сударь, мне нужна была уверенность. Простое, но неопровержимое доказательство, которое бы ясно продемонстрировало, кто из двух Дарзаков – Ларсан. По счастью, такое доказательство предоставили мне вы, сударь, в ту минуту, когда замкнули круг, тот круг, в котором находился лишний труп. Совершенно честно заявив, что, вернувшись в комнату, вы сразу же заперлись на задвижку, вы нам солгали – утаили, что вошли к себе около шести часов, а вовсе не в пять, как говорил папаша Бернье и как мы сами могли убедиться. Стало быть, только вы и я знали: вошедший в комнату в пять часов Дарзак, о котором мы вам говорили, имея в виду вас, был вовсе не вы. А вы ничего не сказали. И не надо убеждать меня, что вы не обратили внимания на время – именно оно-то все вам и объяснило, именно благодаря ему вы узнали, что другой Дарзак, настоящий, вошел в это время в Квадратную башню. И как после притворного удивления вы вдруг замолчали! Вы лгали нам своим молчанием. Зачем подлинному Дарзаку было скрывать, что до вас в Квадратной башне спрятался другой Дарзак – ведь это мог быть Ларсан! А вот Ларсану как раз и был смысл скрывать появление второго Дарзака. Из двух Дарзаков Ларсаном был тот, который лгал. Эта уверенность и избавила меня от подозрений. Ларсаном были вы. А человек, находившийся в шкафу, был Дарзак.
– Ложь! – зарычал и бросился на Рультабийля тот, кто – я никак не мог в это поверить! – был Ларсаном.
Мы оттащили его, а Рультабийль все так же невозмутимо указал рукой на шкаф и проговорил:
– Он и сейчас там.
* * *
Неописуемая, незабываемая минута! После жеста Рультабийля чья-то невидимая рука толкнула дверцу шкафа – точно так же, как и в тот вечер, когда столь таинственно появился «лишний труп».
И «лишний труп» предстал перед нашими глазами. Возгласы удивления, радости и ужаса наполнили Квадратную башню. Дама в черном душераздирающе вскрикнула:
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Куликов Роман
Посняков Андрей
Шилова Юлия