домой. В свою квартиру. Разумеется, никто не подумает, что я отправлюсь к
родным пенатам, и едва ли меня станут искать там. А значит, дома я буду в
ничуть не меньшей безопасности, чем в любой другой точке земного шара. И уж
наверняка там мне будет гораздо удобнее: я смогу переодеться, выспаться на
собственной кровати, снова начать вести ту жизнь, которая хотя бы отдаленно
напоминает привычную.
все равно, чем ближе подбирался я к нашему кварталу, тем менее охотно
передвигались мои ноги; плечи поникли, в крестце начался легкий зуд, спина
делалась все согбеннее. Я поймал себя на том, что заглядываю в машины,
стоящие у бордюра, и шарахаюсь от проезжающих мимо. Тогда я начал таращиться
на лица встречных прохожих или пригибаться, прикрывая голову рукой, но, как
выяснилось, ни в том, ни в другом случае не выказал себя блистательным
тактиком, поскольку оставлял за спиной длинные шеренги застывших от
изумления пешеходов, которые подолгу смотрели мне вслед. В итоге, вопреки
моим расчетам, мне не удалось проскользнуть домой незамеченным.
подъезд и увидел, что мой почтовый ящик ломится от посланий. Именно ломится:
письма торчали из щели, как дротики из мишени. Когда я открыл маленький
замочек, дверца распахнулась с громким "пух", и из ящика хлынул
стремительный поток писем, которые мгновенно усеяли весь пол.
подниматься по лестнице. Когда я добрался до площадки второго этажа,
открылась дверь, и появился Уилкинс. Мы посмотрели друг другу в глаза
впервые с тех пор, как Герти вышвырнула его вместе с чемоданом из моей
квартиры. Уилкинс поднял заляпанную чернилами руку, наставил на меня сухой
синий палец и ледяным голосом произнес:
наладить отношения. В конце концов, я был обязан извиниться перед Уилкинсом.
Пусть этот человек заблуждался, но я не мог сказать о нем ни одного дурного
слова. И если я был опасно близок к тому, чтобы разделить его заблуждение,
мне следовало пенять на себя, а вовсе не на него. К тому же, теперь у меня
много денег, гораздо больше, чем я в состоянии потратить, так почему бы не
вложить малость в издание романа Уилкинса, независимо от того, насколько он
провальный?
поговорю с Уилкинсом, как только мои злоключения останутся в прошлом,
миновал его дверь, поднялся на третий этаж и вошел в свою квартиру.
блестящей черепаховой оправой, преимущественно желтом клетчатом костюме и
туфельках на высоких каблучках. Сияя улыбкой, она распростерла руки и
ринулась ко мне с криком:
объятий, я забежал за диван, очутился на безопасном расстоянии от девицы и
спросил:
и приподнялась на цыпочки.
рук. -- Неужели я так изменилась?
заработало старое доброе внушение, которому я был столь подвержен. Во всяком
случае, чтобы не дать маху, я произнес:
здесь делаете.
действительно знавал одну Шарлин, щуплую робкую девочку, с которой мне
удалось какое-то время поддерживать тесные отношения, мечтательное
бесплотное существо, втемяшившее себе в голову, что хочет стать поэтессой.
Большинство одноклассников звало ее Эмили Дикинсон, и она воспринимала это
как похвалу.
таким образом полное имя той давешней хрупкой девочки болезненного вида.
Дикинсон?
растопырив руки, словно изображала летающую крепость Б-52. Лишь благодаря
ловкости ног я сумел переместиться и обежать вокруг дивана, чтобы остаться
под его защитой.
уличного движения.
новому наскоку, Эмили Дикинсон спросила:
чего ты ждешь?
трогательное письмо!
ты сам просил не спешить и дать ответ, лишь когда я буду полностью уверена.
И вот это время пришло. Мой ответ -- ДА!
выражение на ее лице сменилось какой-то другой, гораздо более суровой миной.
Девица холодно спросила: -- Надеюсь, ты не собираешься открещиваться от
этого письма?
в бойскаутском лагере -- едва ли не самые страшные две недели в моей жизни.
Из всего моего лагерного снаряжения уцелел только мокасин на левую ногу, да
и тот остался без тесемок. Как раз на тот год и пришлась моя дружба с Шарлин
Кестер. И вот, в припадке отчаяния, я послал ей из лагеря письмо. Да, было
дело. Но что именно я ей написал? Этого я вспомнить не мог.
(неужели эта ярко размалеванная бегемотиха -- и впрямь Шарлин?) ни с того ни
с сего решила ответить на мое древнее письмо.
даром и продолжала свою речь:
бывшего помощника окружного прокурора в нашем родном городе. Так вот, теперь
он судья. Я показала ему твое письмецо, и он говорит, что это четкое и ясное
предложение руки и сердца, и его примут как улику в любом суде Соединенных
Штатов. А еще он сказал, что, если ты будешь водить меня за нос и корчить из
себя столичную штучку, он сам возьмется за дело и вчинит тебе иск за
нарушение обещания жениться. Ты и опомниться не успеешь. Так что не болтай
попусту, а отвечай: ты мне писал или ты мне не писал?
приготовлениями к свадьбе. Я знать не знал, действительно ли Шарлин (о,
боже!) могла вчинить мне иск, и сейчас это совершенно не волновало меня.
Слишком много всего навалилось. Слишком много волков норовили в меня
вцепиться. Похоже, пришло время натравить их друг на дружку. Поэтому я
сказал:
свои права знаю. Не думай, что тебе позволено играть моими чувствами.
на меня впечатление человека, который любит сидеть в конторе допоздна,
запоем читая книги по правоведению или фокусничая с закладными. Если его не
окажется на месте, придется рискнуть и позвонить Райли.
трубку, и я назвал себя, стряпчий тотчас закричал:
изумленно таращится на меня.
поверенный, то послушайте меня хотя бы минуту. Если вы не хотите меня
слушать, значит, вы не мой поверенный.
Разумеется, я вас выслушаю. Говорите, что хотите, Фред.
Орловский Гай Юлий
Лукьяненко Сергей
Шилова Юлия
Зыков Виталий
Володихин Дмитрий
Афанасьев Роман