выполняет акт философского мышления, то, выполненный с гениальной и
правильной интуицией, он одинаков на Востоке и на Западе, выполненный тысячу
лет назад или тот, что выполнится через тысячу лет), которое всегда
бросается в глаза (пелена, лежащая на тазах, лежащая перед тазами): именно
на нем и основываются их намерения, а вовсе не на строгом велении долга,
которое не раз потребовало бы самоотречения. (Самоотречения от человеческой
природы как таковой или от патологического устройства нашего индивидуального
психического механизма.) Да и нужно быть не врагом добродетели, а просто
хладнокровным наблюдателем, не принимающим страстное желание добра тотчас за
его действительность (различие между состоящими, побуждениями и тем, что
держится формой), чтобы (в особенности с увеличением жизненного опыта и
развитием способности суждения, которая под влиянием опыта становится
отчасти более утонченной, отчасти более изощренной в наблюдательности) в
какие-то моменты сомневаться в том, есть ли действительно в мире истинная
добродетель. (Есть ли в мире истинная добродетель? Ведь если слушаться
традиционной метафизики, то выполняемая человеком в мире добродетель может
быть только иллюзией, продуктом воображения.) И тут уж ничто не может
предотвратить полного отречения от наших идей долга (если мы не смогли
укорениться в реальности через форму, то мы должны бы отречься от наших идей
долга, поскольку в мире мы не найдем никакой действительной добродетели;
помните, еще в самом начале я говорил, что нравственность для Канта - это
то, что ненаходимо в качестве предмета в мире; мир очерчен нравственностью,
а не она внутри мира; пометим, что это будет нашим пунктом вечного
возвращения) и сохранить в душе заслуженное уважение к его закону (закону
долга), кроме ясного убеждения (и здесь Кант излагает уже свою позицию), что
если даже никогда и не было бы поступков, которые возникали бы из таких
чистых источников, то ведь здесь вовсе нет и речи о том, происходит или нет
то или другое (и, следовательно, то, что я говорю, неопровержимо указывает
на то, что в мире нет истинной добродетели - вот что фактически говорит
Кант), - разум себе самому и независимо от всех явлений предписывает то, что
должно происходить (происходить - тоже странное слово: может произойти
эмпирически, но там не будет полноты выполнения разума, или полноты
нравственности; для Канта, однако, это не опровержение, он скажет - не об
этом речь, не о поступках, примеры которых, может быть, до сих пор не дав
мир; просто основывать все на опыте - это значит загубить любую возможность
обоснования, так же как основывать все на традиционной метафизике - это
растворить самих себя, действующих в мире, в призраке) ...Можно, например,
требовать от каждого человека полной искренности в дружбе, хотя, быть может,
до сих пор не было ни одного чистосердечного друга, потому что этот долг,
как долг вообще, заключается, до всякого опыта, в идее разума, определяющего
волю априорными основами[E23]".
смысле, в каком некоторые разновидности безумия равны уму. И дальше:
"Прибавим к этому, что если только не хотят оспаривать у понятия
нравственности всю его истинность и отношение к какому-нибудь возможному
объекту, то нельзя отрицать, что значение нравственного закона до такой
степени обширно, что он имеет сяду не только для людей, но и для всех
разумных существ вообще".
он выглядит. А мир выглядит тем или иным образом в зависимости от устройства
нашего чувственного аппарата и от определенного, частного синтеза в факте
"уже есть". Возможно, если бы чувственный аппарат был устроен иначе или
случилось бы иное синтетическое определение - мир был бы иной. Этот мир был
бы другим в том смысле, что все иначе бы выглядело, но некий мир всех
возможных миров (понятие о котором есть в разуме, а не в чувственности) был
бы одним и тем же для всех.
революция и утверждение, что хотя все относительно, случайно, организовано
частным образом, именно так, а не иначе - у нас есть зацепка на мир как
таковой и она, как пружина из дивана, прокалывает нас прежде всего в области
практического разума, или нравственности. Поздний Кант скажет, что с точки
зрения разума, подвергающегося критике опытным знанием, в предметном смысле
мир - это пустое множество: для понятия разума нет предметов в мире, нельзя
искать и подставлять под понятие мира какой-либо предмет. Значит, мы имеем
пустое множество по отношению к предметам разума. Заметьте, я не ввожу
какие-то современные понятия, просто перекомбинирую слова самого Канта. Он
говорит, что если мы поймем практическую реальность идей, то это множество
не вполне пусто.
тем, что он натуральный философ. В области метафизических, нравственных и
других проблем он мыслит математически точно. Не превращая предмет
нравственности в математику, он всегда находит какие-нибудь физические и
математические аргументы или наглядные примеры. Древние, "старые" философы
мыслили именно так. А в XX веке почему-то этот способ изложения, способ
доказательства и продумывания философских проблем из философии выветрился.
ведь и другие разумные существа, что равнозначно возможности других миров.
Но в нравственности мы имеем как раз то, что обладает силой для всех существ
в той мере, в какой мы вообще называем их разумными существами. При этом
чувственно они могут быть устроены совершенно иначе. Это очень важная мысль
- что наблюдаемый нами материал, которому мы приписываем свойство психики и
сознания, есть случайный и необязательный аппарат для психики и сознания,
возможно другое биологическое устройство. Оно повлечет за собой другим
способом устроенную чувственность, другие формы созерцания, но где-то в
горячей точке, в центре мира, худа выводит нас разум, там будет что-то для
разумных существ вообще. Мы вернемся к этому, когда будем рассматривать
абстрактное сознание у Канта.
только при случайных обстоятельствах (а все миры случайны, внутри мира все
случайно) и в исключительных случаях, а безусловно необходимо (значит,
безусловное лежит на срезе разумных существ вообще); тогда становится ясным,
что никакой опыт не может дать повода к выводу даже о возможности таких
аподиктических законов (так же как он не может дать основания для вывода о
несуществовании таких законов, поскольку-де мы в мире не обнаруживаем факта
чистой добродетели или искренней дружбы). В самом деле, - говорит Кант, - по
какому же праву можем мы к тому, что, быть может, имеет силу только при
случайных условиях человечества (эта тема на рубеже XX века зазвучит через
Ницше: человеческое, слишком человеческое), внушить беспредельное уважение
как, к всеобщему предписанию для всякого разумного естества и каким образом
законы определения нашей воли могли бы приниматься за законы определений
воли разумного существа вообще и только как таковые считаться законом и для
нашей воли, если бы они были только эмпирическими и не брали свое начало
совершенно a priori в чистом, но практическом разуме?[E24]"
чистый разум par exellence - по преимуществу, как таковой. В чистом виде
чистый разум есть как раз практический разум, а не теоретический.
как это выглядит, - содержится в вопросе о форме мира. И вопрос этот, как мы
уже пытались показать, зациклен у Канта на феномене осознавания, или
осознанности, в отличие от содержания осознаваемого. В содержании
осознаваемого мы всегда, в силу макроструктуры нашего наглядного предметного
языка, фиксируем нечто в трансцендентной перспективе извне. То есть когда
совершились все акты познания, когда мы нашли себе место в мире в качестве
познающих и чувствующих, когда мы фактически коллапсировали мир, - тогда мы
просто пальцем можем указать, что вот это предмет, обладающим таким-то
содержанием, и каждый раз в таком указывании мы имплицируем некую абсолютную
систему отсчета извне. И потом этот предмет, отсчитанный из некой
предполагаемой, имплицированной абсолютной системы отсчета, мы сопоставляем
с отражениями, с сознанием.
вводит другой срез. Он настаивает на том, что феномен осознавания не есть то
содержание, которое осознано. Термины и указания будут одни и те же, но
иметься в виду будет нечто другое. Другой срез того же самого: когда мы
взглядом, заданным извне, рассматриваем предмет и нас, познающих этот
предмет. Это операция сопоставления некоего предмета с неким взглядом,
данным в мире. На каких основаниях, почему, откуда взялся этот взгляд? Нам
надо сопоставить его с сознанием, которое впервые должно отразить данный
предмет и дать нам какие-то знания о нем. Законна ли эта операция? Давайте
держать этот вопрос, эту пока непонятную вещь, в голове. Связанное с ней
различие, или абстракция, требует от нас удерживать данную редуктивную
форму. При остановке какой-то неминуемо закодированной в нашем сознании
операции происходит следующее: представьте, что позади нас стоит кто-то и
держит на палочке дощечку - она передо мной, я вижу ее, а на ней написано
"микрофон". Я не вижу ни руки, ни того, что именно висит на палочке, а вижу
- "микрофон" и говорю: "Микрофон". Попробуйте держать этот образ. В этом
случае редукция означала бы хватание за руку того, кто держит эту палочку,
на которой висит надпись предмета, его название - его предметное содержание
зафиксировано в этом названии.
мире и какую структуру сознания содержит факт осознанности, или факт
данности - это не вопрос факта, но так называемых "принимаемых данностей",
когда уже есть. Это то, что содержит в себе невидимый метафизический
элемент, что мы должны принять, вглядевшись до конца. Можно принять не
вглядываясь, а можно принять вглядевшись. Вглядевшись - не значит, что мы
будем раскладывать. Мы ведь принимаем это как факт, но дальше мы должны
более ясно представить этот факт собственным мышлением. Иначе говоря, у
Канта существует замечательный метафизический и духовный принцип:
человеческое мышление держится у него на парадоксе, что существуют исходные
вещи, посредством которых мы проясняем и понимаем что-то другое, при том что
сами они остаются для нас неясными, останутся навсегда неясными. То, что
Бажанов Олег
Сертаков Виталий
Ильин Андрей
Свержин Владимир
Прозоров Александр
Смоленский Вадим