прочь, подальше от жарких ламп.
ту сторону, куда удалилась ищейка,- это Жозефина, она сука.
платками, чтобы до зрителей не дошел наш смех. Собаки выполнили еще
несколько команд, наконец Эмброуз попрощался со зрителями и подошел к нам -
весь в поту, но сияющий.
рассчитывал увидеть большую клетку... Эмброуз открыл дверцу, и из ящика
выбрался очаровательнейший поросеночек. Шоколадно-коричневая щетина была
расписана вдоль ярко-желтыми полосами, которые придавали поросенку сходство
с косматой осой невиданных размеров. Восхитительный пятачок, живые, веселые
глазки, длинные болтающиеся уши и длинный болтающийся хвост. Попискивая и
похрюкивая от удовольствия, поросенок жадно обнюхал наши ноги, проверяя, нет
ли в отворотах брюк чего-нибудь вкусненького. Все мы тут же влюбились в это
существо и с триумфом повезли его к себе на квартиру. На другой день местный
плотник смастерил по моему заказу добротную клетку для Цветка.
доставим наш зверинец из жилого комплекса "Алмазной корпорации" на пристань.
Навел справки в Фритауне; выяснилось, что грузовики найти очень трудно.
Как-то вечером нас навестил Эмброуз, и я спросил его, не знает ли он
какую-нибудь фирму, которая могла бы предоставить нам на несколько часов три
грузовика.
зверей на здоровье.
в порт зверей!
случится. Когда подать грузовики?
тебя судил военный трибунал!
порядке. Только скажи, к какому часу подать машины.
комплексу "Алмазной корпорации" подкатили армейские грузовики и водители,
выстроившись в шеренгу, лихо откозыряли нам. Внушительное зрелище.
клетки были подняты на борт и опущены в трюм, где их расставили по моим
указаниям. Матросы и старший помощник старались изо всех сил, тем не менее
погрузка продолжалась чуть не целый час, а солнце нещадно палило, так что им
пришлось несладко. Сам я из-за сломанных ребер мог только стоять и смотреть,
как работают другие.
глотнуть пива. Тем временем пароход медленно отошел от стенки, над
лоснящимися вол нами загремели исторгаемые корабельным радио звуки гимна
"Правь, Британия!", и вот уже вскоре Фритаун превратился в мерцающее облачко
вдали.
баталером. Когда везешь на пароходе зверей, важнее человека нет, ведь от
него зависит, сварить ли тебе рис и крутые яйца, и он же заведует
холодильником, где хранятся все твои драгоценные продукты. Я шел к нему не
без тревоги в душе, так как еще не успел выяснить, взяли они в Англии на
борт заказанную мной провизию или нет. К счастью, все было погружено: пучки
моркови, ящики с превосходной капустой, яблоки, груши и прочие лакомства,
которыми я надеялся соблазнить гверец. Я сообщил баталеру, сколько и чего
нам приблизительно понадобится на день, но предупредил, что морской воздух
благотворно влияет на аппетит животных, поэтому не исключено, что в пути
норму придется увеличить. Он был очень любезен и заверил, что мы можем на
него положиться.
Джоном шли в Сьерра-Леоне, на "Аккре" не было оператора, и теперь надо было
снять эпизоды, рассказывающие о нашем плавании в оба конца. Мы снимали также
повседневный уход за животными в трюме. Здесь было к чему руки приложить и
нам с Долговязым Джоном, но, так как мы превратились в кинооператоров,
большая часть этой работы легла на плечи Энн и Джеки. К тому же злополучные
ребра ограничивали мои возможности. Правда, я мог кормить леопардов, которые
с невероятной жадностью пожирали цыплят и кроликов. Я мог также готовить
корм для других животных. И конечно, я помогал кормить Цветка.
борцов на ковре. Ставить корм в клетку было бесполезно, поросенок тотчас
опрокидывал миску с молоком и фруктами, и получалась такая грязь, что потом
сто лет не отмоешь. Поэтому для кормления мы два раза в день выпускали
Цветка из клетки. На большой противень клали гору лакомых плодов и овощей и
подливали молока. Стоило присесть с этим блюдом около клетки и поставить его
на палубу, как поросенок начинал отчаянно визжать и биться о дверь пятачком.
Дальше наступало самое трудное. Надо было открыть дверцу и постараться
схватить поросенка, иначе, бросаясь на противень, Цветок мог не рассчитать
свои движения и перевернуть его; это случалось не раз. Итак, отворяешь
дверцу и норовишь поймать поросенка за длинное ухо. И держишь как проклятый,
потому что Цветок выскакивает из клетки пулей. Затем осторожно ведешь
поросенка к противню, он становится прямо на него своими короткими ножками,
растопырив копыта, зарывается носом в корм и чавкает, упоенно Хрюкая, а то и
взвизгивая от радости.
съеден, но Цветок твердо убежден, что есть смысл поискать еще чего-нибудь. И
если вы не помешаете поросенку, начнутся скачки вокруг остальных клеток.
прямо к клетке леопардов, хорошо, что в последнюю минуту мне удалось его
перехватить. Просвет внизу, через который выгребают мусор, вполне позволял
леопардам просунуть наружу лапу, так что тут и пришел бы конец нашему
Цветку. Герда и Локаи ворчали и дергали когтями сетку, пытаясь добраться до
поросенка, а он хоть бы что, только возмущенно визжал, скалил свои крохотные
клыки и отчаянно рвался у меня из рук, чтобы схватиться с леопардами. Ни
капли страха, а ведь они были раз в двадцать больше Цветка!
говорил, что они не дадут ей сидеть сложа руки. Мало приучить обезьян к
незнакомой пище, надо было еще привить им новые навыки. У гверецы нет
большого пальца, на воле она передвигается так стремительно, совершает такие
огромные прыжки, что он был бы только помехой, вот и остался от него
маленький бугорок. Но из-за этого обезьяне трудно поднять что-нибудь с пола,
ведь она может только загребать ладонью, как человек, когда он собирает
крошки со стола. Представьте себе, что вы кормитесь на макушке дерева метрах
в пятидесяти над землей. Взяли ртом листья или еще что-нибудь, потом бросили
и спокойно перебрались на другую ветку. В клетке так не получится. В базовом
лагере и в Фритауне, где мы кормили колобусов листьями, задача решалась
сравнительно просто: просунул сверху в клетку зеленую ветку, и пусть едят и
бросают на здоровье; с полу они ничего не подбирали. На пароходе зеленых
веток не было, заменой листьев могла служить только капуста, а она им не
очень-то нравилась. Впрочем, им не очень-то нравился и весь прочий корм,
который мы припасли,- морковь, груши, яблоки, виноград.
обезьянам умереть. С другой стороны, упрямое нежелание обезьян есть
предлагаемую им пищу. Часами она просиживала на корточках перед клетками,
терпеливо обучая обезьян, как поднимать с пола вещи, и добиваясь, чтобы они
хоть попробовали виноград или кусок моркови. А то ведь, даже если и возьмут
в руки,- понюхают и с отвращением отбросят, так и не отведав.
который всех ненавидел, а особенно Энн; за женоненавистничество он получил
от нас нелестное прозвище. Все плавание между ним и Энн шло ожесточенное
сражение: кто кого переупрямит. Когда ему ставили миску с едой, он ее
опрокидывал и, чтобы подчеркнуть свое отвращение к такому корму и к Энн,
ерзал по опилкам взад-вперед, так что получалось мерзопакостное месиво из
опилок и фруктов.
словно эта ненависть составляла смысл его жизни. Тем не менее она садилась
на корточках перед его клеткой и протягивала на ладони какой-нибудь корм.
Широкая ячея позволяла обезьянам просунуть руку наружу, поэтому самец прыгал
к сетке, яростно бодал ее и выбрасывал вперед руку, норовя схватить пальцы
Энн, подтянуть их поближе и хорошенько укусить. Понятно, корм летел через
весь трюм. В один прекрасный день после ряда неудачных попыток Энн решила
предложить ему для разнообразия кокосовый орех. Белое ядро ореха лучше
выделялось на ладони, к тому же все остальное он уже решительно отверг.
схватить руку Энн, самец вместо этого схватил орех. И, прежде чем швырнуть
его на пол, понюхал. С невероятным терпением Энн час за часом повторяла
процедуру и взяла-таки женоненавистника измором. Он все еще при виде ее
бодал проволоку, но затем вместо ладони хватал opex, обнюхивал и съедал
кусочек. И вот уже он гораздо учтивее берет угощение! Было очевидно, что
найден корм, который пришелся ему по вкусу. Постепенно он, а за ним и Другие
гверецы научились брать пищу из поставленной на пол миски и с каждым днем
ели чуть больше. Мы воспрянули духом. Правда, обезьяны оставались
малоежками, но хоть перестали отвергать виноград, морковь и яблоки, а
главное - начали пить витаминизированное молоко, так что можно было не
опасаться за их жизнь.