надежды Скаруты.
Объятая паникой солдатня вырвалась из зала, разбросав Скаруту и Клемма в
разные стороны.
оцеплять батальон, который только что выгрузился на станции.
23
зал покинул, скорчившись от боли, какой-то офицер. Охрана проводила его
сочувствующим взглядом, и этот замаявшийся желудком старший лейтенант
спустился вниз, к туалету рядом с курилкой, после чего о нем забыли. Сколько
просидел на унитазе страдалец и сидел ли вообще - об этом можно только
гадать, и этот ли человек вдруг оказался в комнате, где коротали время
ассистенты Вислени, или кто-то другой - тоже осталось загадкой для
учиненного позднее следствия, потому что появившийся перед ассистентами
старший лейтенант был в полном здравии и в превосходном настроении.
Вглядевшись в одноглазого ассистента, он воскликнул, давясь от хохота:
в этом голосе, хотя весельчака он, кажется, видит впервые.
Бюргама.
Сентябрь сорок второго, госпиталь в Ростове, ты в пятой палате, я - в
седьмой, ты еще фланговую атаку затеял на старшую медсестру... как ее...
ага, Эрна. Ну?
палаты даже по ночам слышался смех, так веселил всех обожженный танкист.
Физиономия покрыта марлевыми нашлепками и пластырями, но глотка у танкиста,
которого звали Вернером, не пострадала, и не только седьмая палата
наслаждалась представлениями, на концерты бывшего циркача и эстрадного певца
сбегался весь госпиталь, и попытки Эрны образумить раненых наталкивались на
благодушие врачей, считавших, что смех - лучшее лекарство. Они и сами
вклинивались в толпу зрителей и слушателей, запоминая анекдоты, которым нет
цены.
смехом и как-то так получилось, что сам Бюргам подтолкнул его к серии
анекдотов о санитаре Нойманне.
В известной на всех фронтах песенке о санитаре Нойманне пятьдесят куплетов,
их поют искусно, на разные голоса, как на певческом празднике. Санитар - он
и мародер, он и шкурник, он и бабник, этот ефрейтор Нойманн, выдававший себя
за гинеколога, он и пьяница, он и... Повара, конечно, воры и обжоры, рвущие
лакомые кусочки из солдатского горла. Ну, а почтальоны... Мало того, что они
первыми читают письма из дома, они еще заглядывают и в чужие. А бывает - и
вообще не дадут тебе письма, обозлятся на что-нибудь - и летит письмо в
нужник.
осмотрелся в поисках чего-то чрезвычайно нужного ему и - поднял прислоненную
к стене ржаво-серую "сталинградскую" сумку, блестящей концовкой завершив
сольный номер: почтальон вместо писем тащит в сумке пять бутылок водки,
напарывается на генерала, в испуге прячет за спину добытый неизвестно где
шнапс, но генерал и сам любитель этого напитка, и хохочущий Бюргам в роли
генерала настойчиво пытается узнать, что же такое несет этот полупьяный
почтальон... Однорукий ассистент тоже повизгивал в восторге, однако же
мысленно отсчитывал время, что не могло не остаться не замеченным Вернером.
Прервав себя, озабоченно глянув на часы, он вдруг серьезнейшим тоном сказал
Бюргаму, что Эрна - да, та самая - служит в местном госпитале, две подружки
у нее найдутся, так что вечерком приглашаю, встретимся у кинотеатра "Юнона".
24
центральной площади города подошли к тумбе, от которой только что отъехал
мотоциклист, наклеивший объявление.
Берестяны злоумышленно занесены возбудители заразных болезней скота, равно
опасные и населению.
в эпидемическом отношении, на время проведения дезинфекционных и
дезинсекционных мероприятий.
Петр Иванович поручил Магде охранять внучку, нашептав собаке на ухо только
ей понятные слова. Не прошло и часа, как Магда, чрезвычайно встревоженная,
привела девочку в деревню. Та злилась, потому что собака не позволила ей
заходить в чащу, вцепилась в подол и потащила обратно в деревню. Петр
Иванович глянул на чуткое небо, потом приложил ухо к земле. Собака легла
рядом, уши - торчком. Встала и отряхнулась так, будто только что вылезла из
реки. Петр Иванович ни в какие приметы не верил, понедельник 13 сентября был
для него обычным днем. Убедили его лошади, рванувшие вон из конюшни и
немедленно прибежавшие обратно. Нельзя было медлить, надо было уходить, всем
прятаться, но староста отказался наотрез. Что те, что эти - означал его
жест. Отдал конверт с документами, сказал, где найти человека, которого Петр
Иванович называл Шакалом. Мормосов взял внучку на руки, побежал к реке,
поближе к станции, Магда нашла перевернутую лодку, все трое забрались под
нее. Потом послышались взрывы, выстрелы, крики, конский топот. Когда же все
стихло, Петр Иванович выбрался наружу и увидел черный столб дыма над
деревней. Пошел на разведку, потом вернулся к лодке. Все трое с оглядкой
приблизились к домам. Где-то на краю голосили бабы. Подорваны столбы с
телефонными проводами, лошади угнаны, конюшня горела. Внучку к дому Петр
Иванович не подпустил, догадывался, что там произошло. Не стал вытаскивать
старосту из петли. Отвел сироту к ее крестной. Все убитые немцы лежали
рядком, смерть настигла коменданта у плетня, древко с германским флагом
скошено пулями, Петр Иванович бросил в огонь комендантские бумаги, покопался
в его барахле, забрал пистолет, побрился и переоделся. Даже не бросив
прощального взгляда на деревню, Петр Иванович уходил все дальше и дальше от
нее. На подходе к станции увидел крытый грузовик, строй солдат рядом.
Протянул их командиру документ. Лейтенант засуетился, прочитав карающую за
неповиновение бумагу, и приказал шоферу доставить Мормосова в город.
Поинтересовался, как зовут овчарку, и получил ответ: "Государственная
тайна". Сказав это, Петр Иванович улыбнулся. Он всегда умел быстро
осваиваться в любой обстановке и уже прикидывал, как вести себя в
генерал-губернаторстве, куда проникнет через сутки.
в том, что они снюхались, Петр Иванович не сомневался, иначе бы Шакал не
спрашивал про автоколонну.
Иванович поднялся на четвертый этаж, дернул за шнурок звонка и удивился
Магде. Она понимала все его мысли, подсела для прыжка, чтоб опрокинуть
Шакала, вцепиться в него, она заглаживала вину свою, ревность к внучке: там,
под опрокинутой лодкой, когда, успокаивая девчонку, Петр Иванович гладил
худенькую спинку, Магда несильно сомкнула челюсти на его руке.
что-то трещал о штабе гарнизона, однако Петр Иванович больше доверял чутью
своему и, прочитав на двух языках приказ коменданта, глянув на зарево за
рекой, понял: там они оба, в огне. Их надо найти, потому что, пока они живы,
жизни у Петра Ивановича не будет.
решению: и барышню тоже не мешает уничтожить.
Магды, чем на документы Петра Ивановича, давно понявшего дурости железного
немецкого порядка. Было светло даже в одиннадцать вечера, но жандармы
направляли луч фонаря на каждого, кто пытался перейти на ту сторону реки.
Петр Иванович зашел в уже покинутый людьми дом и стал размышлять.
подталкивая его к Варшаве и Берлину.
25
еще ни разу не стрелявшие по русским, только что прибывшие из резервной
армии, шли в пригород за боевым крещением. Хотя солдат никогда не учили
выселять людей из домов и отбирать у них имущество, они все делали грамотно,
как будто всю войну занимались этим, и приобретенный опыт помог им еще более
грамотно действовать через девять дней в Минске, где 22 сентября будет убит
партизанами гауляйтер Белорутении Вильгельм Кубе.
комнаты опрашивались: "Иван!.. Марья!" Приказа убивать людей не было, но по
другому приказу никого нельзя было оставлять в домах, поэтому немощных
стариков застреливали. Лишь затем людей вели к вокзалу. А специальная
команда осматривала квартиры, и все, представлявшее ценность для Германии,
отвозилось на склады. Потом на стене дома чертился знак - никого и ничего
нет.