Чтение 20–й страницы книги ~Почтамп~

Я встал. Закашлялся, подавился. Медленно влез в одежду.

-- От тебя чувствуешь себя тряпкой, -- сказал я ей. -- Не может быть,
что я такой плохой! Должно же во мне быть хоть что-то хорошее.

Я, наконец, оделся. Сходил в ванную и плеснул на лицо немного воды,
причесался. Если б и лицо тоже можно было причесать, подумал я, да вот
никак.

Я вышел.

-- Ви.

-- Да?

-- Не злись слишком сильно. Дело не в тебе. Дело в кире. Так уже было
раньше.

-- Ладно, тогда тебе не следует столько пить. Ни одной женщине не
нравится, если ее после бутылки ставят.

-- Чего ж ты на меня тогда ставила?

-- Ох, прекрати!

-- Послушай, тебе деньги нужны, крошка?

Я потянулся за бумажником и извлек двадцатку. Протянул ей.

-- Боже, какой ты милый в самом деле!

Рукой она провела мне по щеке, нежно поцеловала в уголок рта.

-- Веди машину осторожнее.

-- Конечно, крошка.

Я вел машину осторожнее -- до самого ипподрома.

15
Меня притащили в кабинет советника в одну из задних комнаток второго
этажа.

-- Ну-ка, посмотрим, как ты выглядишь, Чинаски.

Он оглядел меня.

-- Ой! Ты плохо выглядишь. Я лучше таблетку приму.

И, конечно же, он открыл пузырек и проглотил одну.

-- Ладно, мистер Чинаски, нам бы хотелось знать, где вы были последние
два дня?

-- В трауре.

-- В трауре? В трауре по чему?

-- Похороны. Старый друг. Один день -- труп упаковать. Другой день --
помянуть.

-- Но вы не позвонили, мистер Чинаски.

-- Н-да.

-- А я хочу вам кое-что сказать, Чинаски, не для записи.

-- Валяйте.

-- Когда вы не звоните, знаете, что вы этим говорите?

-- Нет.

-- Мистер Чинаски, вы говорите: На хуй этот почтамт!

-- Правда?

-- И, мистер Чинаски, вы знаете, что это значит?

-- Нет, что это значит?

-- Это значит, мистер Чинаски, что почтамт пошлет на хуй вас!

Тут он откинулся назад и посмотрел на меня.

-- Мистер Фезерс, -- сказал я ему, -- вы можете идти к черту.

-- Не залупайся, Генри. Я могу устроить тебе веселую жизнь.

-- Просьба обращаться на вы и называть меня полным именем, сэр. Я прошу
элементарного уважения.

-- Вы просите у меня уважения, но...

-- Правильно. Мы знаем, где вы оставляете машину, мистер Фезерс.

-- Что? Это угроза?

-- Черные меня здесь любят, Фезерс. Я их одурачил.

-- Черные вас любят?

-- Они дают мне попить. Я даже ебу их женщин. Или пытаюсь.

-- Хорошо. Это выходит из-под контроля. Просьба вернуться на свое
рабочее место.

Он протянул мне повестку. Забеспокоился, бедняга. Не одурачивал я
черных.

Никого я не одурачивал, кроме Фезерса. Но он же не виноват, что
забеспокоился.

Одного надзирателя столкнули с лестницы. Другому располосовали задницу.
Третьего ткнули ножом в живот, пока он ждал зеленого сигнала светофора,
чтобы перейти улицу в 3 часа утра. Перед самым центральным участком. Мы
его больше никогда не видели.

Фезерс вскоре после нашего с ним разговора перевелся из центрального
почтамта. Точно не знаю, куда. Но подальше от него.

16
Однажды утром, часов в 10, зазвонил телефон:

-- Мистер Чинаски?

Я узнал голос и начал обласкивать себя.

-- Умммм, -- ответил я.

Это была мисс Грэйвз, сука та.

-- Вы спали?

-- Да, да, мисс Грэйвз, но продолжайте. Все в порядке, все в порядке.

-- Что ж, вы получили доступ.

-- Уммм, уммм.

-- Следовательно, мы уведомили плановый класс.

-- Уммхмм.

-- И вам надлежит сдать свой ГМ1 через две недели, начиная с
сегодняшнего дня.

-- Что? Погодите минуточку...

-- Это все, мистер Чинаски. Приятного вам дня.

Она повесила трубку.

17
Ладно, я взял план и стал связывать все с сексом и возрастом. Тут этот
парень живет в этом доме с тремя бабами. Одну он хлещет ремнем (ее имя --
название улицы, а возраст -- номер сектора); другую вылизывает (то же), а
третью шворит по-старинке (то же). А тут -- все эти пидарасы, и одному из
них (его зовут Манфред-Авеню) 33 года... и т.д., и т.п.

Я уверен, что меня бы до стеклянной клетки просто не допустили, если б
знали, о чем я думал, глядя на эти карточки. Все они были мне как старые
друзья.

Все равно, однако, некоторые из моих оргий перемешались. В первый раз я
выкинул 94.

Через десять дней, когда я вернулся, то уже твердо знал, кто из них что
кому делает.

Я раскидал все 100 процентов за пять минут.

И получил официальное письмо с поздравлениями от Городского
Почтмейстера.

18
Вскоре после этого меня ввели в штат, что давало мне восемь часов ночной
смены, а это гораздо лучше 12-ти, и оплаченный отпуск. Из 150 или 200
человек, что пришли сюда в первый раз, нас осталось только двое.

Потом я познакомился на почте с Дэвидом Джэнко. Молодой, белый, чуть за
двадцать. Я совершил ошибку и заговорил с ним, что-то по поводу
классической музыки. Случилось так, что я торчал на классической музыке,
поскольку это единственное, что я мог слушать, когда пил пиво в постели
рано утром. Если слушаешь ее одно утро за другим, неизбежно что-нибудь
запомнишь. А когда Джойс развелась со мной, я по ошибке упаковал два тома
Жизнеописаний Классических и Современных Композиторов в один из своих
чемоданов. Жизнь большинства этих людей была такой мукой, что я получал
удовольствие, читая о них, и думал: что ж, я тоже в аду, а музыку сочинять
даже не умею.

Но я распустил язык. Джэнко с каким-то еще мужиком спорили, а я уладил
их спор, сообщив дату рождения Бетховена, когда он написал Третью
Симфонию, а также обобщенное (хоть и смутное) представление о том, что о
Третьей говорили критики.

Для Джэнко это было слишком. Он немедленно принял меня за ученого
человека.

Усевшись на табуретку рядом со мной, он начал стонать и кряхтеть, одну
долгую ночь за другой, о страдании, захороненном в глубине его терзаемой и
обозленной души. У него был ужасно громкий голос, и он хотел, чтоб его
слышали все. Я раскидывал письма, я слушал, слушал и слушал, думая: что же
мне теперь делать?

Как заставить этого несчастного безумного ублюдка заткнуться?

Каждую ночь я шел домой, и меня подташнивало и кружилась голова. Он
убивал меня звуком своего голоса.

19
Я начинал в 6.18 вечера, а Дэйв Джэнко приходил на работу только к 10.36,
поэтому могло быть и хуже. Уходя в 10.06 на тридцатиминутный обеденный
перерыв, я обычно возвращался к тому времени, как он уже приходил. Заходил
он и сразу начинал искать табурет рядом с моим. Джэнко, помимо изображения
себя великим мыслителем, также разыгрывал из себя великого любовника. По
его словам, прекрасные молодые женщины ловили его в вестибюлях,
преследовали на улицах. Не давали ему роздыху, бедняге. Но я ни разу не
видел, чтобы он заговаривал с женщинами на работе -- да и они с ним не
разговаривали.

И вот он входит:

-- ЭЙ, ХЭНК! ЧУВАК, НУ И ОТСОСАЛИ МНЕ СЕГОДНЯ В НАТУРЕ!

Он не говорил -- он орал. Он орал всю ночь напролет.

-- ГОСПОДИ ТЫ БОЖЕ МОЙ, ОНА МЕНЯ ЧУТЬ НЕ СЪЕЛА! ДА ТАКАЯ МОЛОДАЯ! НО НА
САМОМ ДЕЛЕ ПРОФЕССИОНАЛКА!

Я зажег сигарету.

Затем вынужден был выслушать, как он ее встретил:

-- БУЛКУ ХЛЕБА НАДО БЫЛО КУПИТЬ, ПОНЯЛ!

Затем -- до последней подробности -- что она сказала, что он ответил,
что они делали, и т.д.