Чтение 20–й страницы книги ~Свое время~

- Как-то не до стихов было. Вот киносценарий написал. Фантастический.
"Планета пустынь". Про любовь.

Со Светланой мы могли часами говорить о прочитанных книгах, виденных
фильмах, спектаклях, выставках... Это о ней, о Светлане, кто-то анонимно
позвонил Тамаре.

- Фантастика? Про любовь? - рассмеялась Светлана. - Не представляю.
Так не бывает.

- Бывает. В искусстве все бывает, если только оно настоящее. Непод-
дельное.

- А вот что значит настоящее и ненастоящее искусство? - уже всерьез
спросила Светлана. - Разве есть ненастоящее искусство? Это же алогизм.

- Пришли. Нам, кажется, сюда, - посмотрел я в бумажку с адресом.

По длинным крутым маршам старого дома мы поднялись на третий этаж.
Позвонили в высокую дверь. Не сразу загремели засовы, цепочки, замки.
Дверь распахнулась, вынеся волну застоявшегося воздуха, запахи кухни,
нафталина. В ноги бросился, толкаясь, бесцеремонный лохматый пес.

- Той, на место, - лениво шуганул пса невысокого роста мужчина. Лыси-
на, волосатая грудь, майка, полосатая шелковая пижама, шлепанцы на босу
ногу.

- Проходите. Проходите, пожалуйста, - пригласил он. - Мы ждем вас с
утра.

В комнате неметено, на столе большая черная сковорода, куски хлеба,
тарелки с остатками завтрака, чашки с недопитым чаем. Орет телевизор.

- Кто там? - выглянула из кухни пожилая женщина в фартуке, с длинным
ножом в руках. Смерила нас, даже не нас, а наши ноги, подозрительным
взглядом.

- Успокойтесь, тетя, - сморщился, как от зубной боли, лысенький. -
Это к папе. С избирательного участка. Сегодня же выборы. местных депута-
тов.

- Здравствуйте, - сказал я.

Тетя, не ответив, развернулась, ушла на кухню. Загремела там кастрю-
лями.

- Не обращайте внимания, - пожал плечами лысенький, подошел к телеви-
зору, уменьшил громкость.

- И папа, и тетя плохо слышат, - пояснил он. - Сейчас папу позовем.
Он гуляет. На балконе. Папа после смерти мамы очень сильно переживает,
забывается, поэтому я звонил, чтобы прислали кого-нибудь. А тетя боится,
что я унесу отсюда что-нибудь. А зачем это делать? Я все равно здесь
прописан. Папа! Папа!..

Он стал стучать кулаком в балконную дверь. Старик на балконе сидел
спиной к окну, на стуле с высокой гнутой спинкой, грудью навалившись на
перила, и жадно рассматривал улицу. Резко обернулся, увидел нас. Радост-
но, молодо заулыбался. Вошел в распахнутую сыном дверь свежий, розовый.
Неожиданно для его возраста очень крепко пожал нам руки.

- Вы ко мне? Очень, очень рад. Прошу садиться. Сейчас будем пить чай.
Я вас ждал. Ну, рассказывайте. Ах, какие же вы молодые, какие красивые.
Что?! А?! Да, да, прекрасно, что вы пришли, как все прекрасно! Вы гово-
рите, говорите, пожалуйста, все, все расскажите, это так интересно, ка-
кие вы. А?! А ведь мы тоже в свое время... Голод... Война... Гражданс-
кая... Сабли наголо!.. Эска-а-дрон... Там я и познакомился с Тосей...
Эх, Тося, Тося...

Старик неожиданно, без перехода, бурно расплакался - так же, как ра-
нее бурно радовался.

- Ой, что вы! - взяла его за трясущиеся руки Светлана.

- Папа, не надо, прощу вас, папа, - громко, но очень спокойно, даже
равнодушно, сказал лысенький, утомленно подняв брови. - Люди ждут. Им
еще много ходить надо. Где ваш паспорт? Вы вечно куда-нибудь его пряче-
те.

Старик сел, весь как-то съежился, посмотрел снизу благодарно на Свет-
лану, не отпуская ее рук.

Я поставил урну на край стола.

Старик поднялся, выпрямился, взял избирательные бюллетени и торжест-
венно опустил их в прорезь.

- За власть Советов! - твердо сказал он.

Он смотрел на нас невидящими глазами, потому что ему открывалось то,
что неведомо нам, может быть степь, эскадрон в буденовках с саблями на-
голо, Тося...

Следующий наш адресат проживал рядом, в этом же доме, в соседнем
подъезде.

Дверь открыла строго, но нарядно одетая... дама, иное определение к
ней не подходило. Сдержанно-любезная, но не надменная, а с большим дос-
тоинством и чем-то очень привлекательная.

- Прошу вас, раздевайтесь, - плавным жестом руки предложила она нам.

- Да мы на минутку, - сказала Светлана, доставая избирательную урну
из авоськи.

- Неудобно, молодые люди, в верхней одежде находиться в доме. Прошу
вас.

Наверное, Светлана почувствовала себя также неловко, как и я, - ведь
это так естественно: раздеться, раз пришел.

В этой квартире, в отличие от предыдущей, было тихо и чисто. Тисненые
обои, мебель красного дерева, старинные напольные часы в мой рост, на
стенах картины.

За столом в гостиной сидел высокий, если так можно сказать о сидящем,
человек с густыми белоснежными волосами, очень чистой, без морщинок, ко-
жей и умными спокойными глазами.

- Папастов Евгений Валерианович, экономист, - представился он, не
вставая. - Прошу простить великодушно, ноги отказывают, приходится си-
деть. Присаживайтесь и вы. С кем имею честь, молодые люди?

Мы назвались.

- Вот и чудесно. Машенька, угости Светлану и Валерия чаем, ничего,
что я вас так запросто называю?

Дама уже вносила поднос с ажурным сервизом.

Я принялся помогать расставлять чашки, а Светлана поднялась и пошла
вдоль стен, рассматривая картины. У одной из них она задержалась надол-
го. Сквозь кусты и деревья деревенского погоста, покосившиеся кресты
проглядывала стоящая на пригорке церквушка. Белая, как невеста.

- Нестеров, - Евгений Валерианович тоже взглянул на картину, хотя бы-
ло заметно, что ему интереснее было наблюдать за Светланой. - Как тут не
вспомнить:

Эти бедные селенья,

эта скудная природа,

край родной долготерпенья,

край ты русского народа.

Н о не поймет и не заметит

гордый взор иноплеменный,

что сквозит и тайно светит

в наготе твоей смиренной.

Удрученный ношей крестной,

всю тебя, земля родная,

в рабском виде царь небесный

исходил, благословляя...

А вы не задумывались, молодые люди, о таком странном сочетании, ведь Федор
Иванович Тютчев почти всю жизнь прожил заграницей, аристократ, высший свет, а
вот Россию воспел так, как мало кому удавалось. Отчего же это?

Я ждал, что скажет Светлана. Она помедлила, подыскивая точные слова:

- Интересно, что я тоже думала об этом, Евгений Валерианович... Как
бы лучше выразиться?.. Тютчев - патриот, вот нашла нужное. Патриот - по-
нятие высокое, в него входит не только любовь к родным местам, к Родине,
но и духовные постижения всего человечества. Тютчев знал и высоко ценил
западноевропейский гуманизм, а сердцем любил Россию.

- Вы совершенно правы, Светлана, - благодарно улыбнулся Евгений Вале-
рианович, - именно любил, а любовь...

Он посмотрел на жену.

- Когда любишь, сердцу не прикажешь... И у понятия патриот иного
смысла, кроме высокого, быть не может, тут вы опять правы. Правда сей-
час, к сожалению, это слово как-то реже употребимо, стерлось, потускне-
ло. Как вы считаете, Валерий?

Я поймал себя на том, что не могу отделаться чем-то вежливо необяза-
тельным, но понял, что сидящему напротив седовласому человеку действи-
тельно интересно знать мое мнение, и настала моя очередь держать ответ.
Перед этим патриархом? Нет, если разобраться поглубже, то я и сам должен
знать - почему сейчас, в конце шестидесятых, на пятидесятом году советс-
кой власти тускнеют идеалы, пропадает вера в них... В день выборов... И
почему не поется народом с патриотическим воодушевлением "Союз нерушимый
республик свободных..."

- Евгений Валерианович, наверное, всех причин назвать не смогу, но
считаю, что так уж сложилось исторически. Нас же всю жизнь учили, по те-
ории Маркса, что главное в развитии общества - экономический базис, а
культуру, мораль, этика - это надстройка, нечто вторичное. Занялись ба-
зисом, забыли о надстройке. И потом не до стихов, когда живешь в комму-
нальной квартире а туго с едой и одеждой, когда вкалываешь от гудка до
гудка. Кстати, Евгений Валерианович, вы же экономист. Почему, скажем, до
сих пор нет учебника по политэкономии социализма?.. Хотя, получается,
что я опять о базисе.

- И правильно, что о нем... - задумчиво сказал Папастов.

- С чего бы начать?.. Скорее всего так... Идеальная модель общества
справедливости, то есть модель социалистического общества, была создана
с одной целью - раскрепостить человека, освободить его физически и ду-