сумел смастерить из бамбука и лейкопластыря гораздо более легкие лубки,
которые и прибинтовал к птичьему боку узкой полоской бинта. После чего
напоил пациента из пипетки и посадил в накрьггую материей картонную коробку,
чтобы он там приходил в себя.
встречено единодушным одобрением, потому что удоды нравились моим родным, к
тому же это был единственный экзотический вид, который все они могли
опознать за двадцать шагов. В первые дни мне доставало хлопот с поиском
корма для Гайаваты, ибо пациент оказался капризным, признавал только живой
корм, да и то не всякий. Пришлось выпускать удода на пол и кидать ему
лакомое угощение-сочных нефритово-зеленых кузнечиков, толстоногих кобылок с
крыльями хрусткими, как галеты, маленьких ящерок и лягушат. А он схватит их
клювом и давай колотить обо что-нибудь потверже, вроде ножки стула или
кровати, притолоки или тумбы стола, пока не придет к убеждению, что добыча
мертва. Затем два-три быстрых глотка-и можно подавать следующее блюдо. Один
раз, когда вся семья собралась в моей комнате посмотреть, как кормится
Гайавата, я предложил ему двадцатисантиметровую веретеницу. Тонкий клюв,
хохол в изящную полоску, красивая рыжевато-черная расцветка-все это
придавало Гайавате кроткий, незлобивый вид, тем более что обычно хохол был
плотно прижат к голове. Но тут, едва завидев веретеницу, он преобразился в
хищное чудовище. Хохол раскрылся веером, дрожа, точно павлиний хвост, зоб
раздулся, из глубин горла вырвался странный мурлыкающий звук, и удод
решительно направился туда, где, не подозревая о нависшей угрозе, влачилась
по полу отливающая медью жертва. Остановившись, удод расправил оба
крыла-раненое и здоровое, - наклонился и клюнул, причем фехтовальный выпад
клювом был настолько стремителен, что трудно проследить глазами. Веретеница
задергалась, изогнувшись восьмеркой, и я с удивлением увидел, что Гайавата
первым же ударом раздробил хрупкий, как яичная скорлупа, череп рептилии.
птицу полезно держать в доме. Несколько десятков подобных ей, и змеи нам не
страшны.
рассудительно заметил Лесли.
хорошо.
почище волос Медузы, который Лесли обнаружил в ванне?
наполнять ванну змеями, я буду носить с собой пару удодов.
Гайавата теперь схватил жертву и размеренно бил ее о пол, как рыбак ударами
о камень размягчает осьминога. Вскоре рептилия перестала подавать какие-либо
признаки жизни. Удод внимательно посмотрел, склонив набок хохол, остался
доволен увиденным, взял клювом голову веретеницы и медленно, сантиметр за
сантиметром, начал заглатывать добычу, откидывая голову назад при каждом
глотке. Две-три минуты спустя только кончик хвоста рептилии торчал сбоку из
клюва.
привык терпеть соседство людей. Как только он освоился на новом месте, я
стал выносить его на веранду, где содержал других птиц, и пускал гулять под
сенью виноградной лозы. Веранда смахивала на больничную палату: как раз в
это время я выхаживал шестерку воробьев, извлеченных из расставленных
деревенскими мальчишками пружинных мышеловок, пять дроздов, попавшихся на
рыболовные крючки с приманкой, подвешенные в оливковых рощах, и пять-шесть
иных пернатых, от крачки до сороки, подраненных стрелками. Сверх того я
выкармливал выводок щеглят и почти оперившуюся зеленушку. Гайавата не
возражал против соседства этих птиц, однако держался особняком, медленно
выступая с полузакрытыми глазами по каменным плитам в аристократическом
отчуждении, точно прекрасная королева, заточенная в крепости. Правда, при
виде червя, лягушки или кузнечика его поведение сразу делалось отнюдь не
королевским.
отправился утром встречать Спиро, согласно принятому у нас ритуалу: подъехав
к границе нашего участка площадью около двадцати гектаров, он энергично
сигналил клаксоном, и мы с псами бежали через оливковые рощи, чтобы
перехватить его на подъездной дороге. Следом за неистово лающими собаками я
выскакивал, запыхавшись, из рощи и останавливал большой поблескивающий
"додж" с откинутым верхом, за рулем которого горбилась могучая фигура
смуглого хмурого Спиро. Я становился на подножку, прижимаясь к ветровому
стеклу, машина катила дальше, и псы, самозабвенно изображая злость, пытались
укусить передние колеса. Утренний обмен репликами тоже был подчинен строгому
ритуалу.
поживаете?
справлялся об остальных Дарреллах.
И миссы Марго?
подъехать к дому; здесь Спиро, грузно ступая, переходил от одного члена
семейства к другому, проверяя, верно ли я его осведомил. Мне уже поднадоел
повседневный, чуть ли не репортерский интерес Спиро к здоровью моих родных,
точно они были членами королевской семьи, однако он не отступал от своего
обычая, как будто за ночь с ними могло приключиться нечто страшное. Однажды
я из озорства в ответ на его искренние расспросы заявил, что мои родные
приказали долго жить; машина вильнула в сторону и врезалась в пышный
олеандровый куст, который осыпал нас розовыми лепестками и чуть не сшиб меня
с подножки.
- Вы не должны говорить такие вещи! Вы меня испугать, когда такое говорить.
Меня бросить в жар! Никогда не говорить больше таких вещи.
достал с сиденья корзиночку, накрытую фиговым листом.
птенцов и осыпал Спиро восторженными изъявленпями благодарности: по редкому
пушку на крыльях я определил, что это птенцы сойки, а у меня еще никогда не
было соек. Подарок Спиро так меня обрадовал, что я захватил птенцов с собой,
когда пришло время отправляться на занятия к мистеру Кралевскому. Хорошо,
когда наставник не меньше вашего помешан на птицах! Вместе мы провели
увлекательнейшее утро, пытаясь научить птенцов разевать клюв и глотать корм,
тогда как нам полагалось обогащать свою память славными страницами
английской истории. Однако птенцы оказались на редкость тупыми и не
признавали ни Кралевского, ни меня в роли эрзац-матери.
добивался от них разумных действий. Увы, они принимали пищу только в том
случае, если я силком открывал им клюв и проталкивал корм пальцем; при этом
они отчаянно сопротивлялись-и их не трудно понять. В конце концов, напичкав
и застраховав птенцов от голодной смерти, я оставил их в корзинке и пошел за
Гайаватой, который явно предпочитал моей комнате веранду в качестве
столовой. Посадив удода на пол, я стал бросать на каменные плиты
заготовленных для него кузнечиков. Гайавата нетерпеливо прыгнул вперед,
схватил первую жертву и проглотил ее с неподобающей поспешностью.
престарелая герцогиня, подавившаяся на балу шербетом), птенцы, свесив через
край корзины качающиеся головы, словно два дряхлых старичка, выглядывающих
из-за ограды, узрели его своими мутными глазенками и принялись хрипло
кричать, широко разинув клювы. Гайавата раскрыл хохол и повернулся к ним. Он
никогда не реагировал на требовательные крики голодных птенцов, поэтому я не
ждал от него особого внимания к этим малышам, однако Гайавата приблизился и
с интересом посмотрел на них. Я подбросил ему кузнечика, он схватил его,
убил и, к моему величайшему удивлению, допрыгав к самой корзине, затолкал
добычу в разинутый клюв одного птенца. Оба малыша зашипели, запищали и
захлопали крыльями от радости, сам же удод, похоже, не менее моего был
удивлен своим поступком. Бросаю ему еще одного кузнечика; Гайавата убивает
его и кормит второго птенца. После этого случая я кормил Гайавату в своей
комнате, потом выносил его на веранду, где он замещал кормилицу-сойку.
Гайавата не спешил подхватить маленькие капсулы испражнений, отправленные
птенцами за борт корзины. Заниматься уборкой предоставлялось мне. Досыта
накормив птенцов, удод терял к ним всякий интерес. Я заключил, что
материнский инстинкт пробуждался от тембра их криков, ибо сколько я ни
экспериментировал с другими птенцами, Гайавата совершенно игнорировал их
отчаянные призывы. Мало-помалу сойки стали принимать корм от меня, и, как
только они перестали кричать при появлении Гайаваты, удод забыл о них. Не
то, чтобы сознательно пренебрегал ими, нет, они просто не существовали для
него.
мышцы без упражнения ослабли, и Гайавата старался не нагружать крыло,
предпочитая ходить, а не летать. Я начал носить удода для тренировки в
оливковую рощу, где подбрасывал его в воздух, так что ему поневоле
приходилось работать крыльями, чтобы правильно приземлиться. Постепенно
крылья окрепли, Гайавата стал понемногу летать, и я уже подумывал о том, что
смогу выпустить его на волю, но тут удода настигла смерть. В тот день я
вынес его на веранду и приступил к кормлению птенцов, а Гайавата тем
временем направился парящим полетом в ближайшую рощу, чтобы поупражнять там
крылья и закусить новорожденными долгоножками.