начало трясти, как только мы вышли из кафе. Едва касаясь, я поцеловал ее --
кажется, в губы, -- а может, попал в бровь -- я никогда не занимался... этим...
с незнакомыми женщинами. Почему-то мне казалось, что она делает мне величайшее
одолжение... И шлюха порой может пробудить в мужчине такое чувство. Но, как я
уже сказал, Клод не была шлюхой.
Не снимая шляпки, она подошла к окну, закрыла его, опустила шторы. Потом искоса
взглянула на меня, улыбнулась и произнесла что-то о том, что пора бы и
раздеться. Пока она возилась возле биде, я мучительно стягивал с себя одежду. Я
волновался, как школьник. Я не хотел смущать ее своим нетерпеливым взглядом,
поэтому тупо топтался возле письменного стола, перекладывал бумажки, сделал
несколько абсолютно бессмысленных записей, накрыл чехлом пишущую машинку. Когда
я обернулся, она стояла в одной сорочке возле умывальника и вытирала ноги.
-- Ложись скорей! -- сказала она, не прекращая своего занятия. -- Надо согреть
постель.
Все было так естественно, что моя неловкость и смущение стали потихоньку
проходить. Ее чулки были аккуратно сложены, на поясе висело нечто, напоминавшее
сбрую (впрочем, вскоре это нечто плавно опустилось на спинку стула).
В комнате было довольно прохладно. Уютно прижавшись, мы молча лежали, согревая
друг друга, молчание грозило затянуться. Одной рукой я обнимал ее за шею, другой
крепко прижимал к себе. В ее глазах стояло то самое ожидание, которое я заметил,
едва мы переступили порог комнаты. Меня опять затрясло. Из головы разом вылетели
все французские слова.
Не помню, говорил ли я, что люблю ее. Наверное, говорил. Даже если и говорил, то
она наверняка немедленно забыла об этом. Когда она собралась уходить, я протянул
ей экземпляр "Афродиты" -- она не читала ее -- и пару шелковых чулок, купленных
для кого-то другого. Я успел заметить, что она питает слабость к чулкам.
Когда мы встретились вновь, я уже переехал в другой отель. Она с любопытством
огляделась, и одного взгляда ей
402
оказалось достаточно, чтобы понять, что дела мои идут неважно. Она простодушно
осведомилась, хорошо ли я питаюсь.
-- Тебе нельзя тут оставаться надолго. Здесь слишком уныло. -- Может, она и не
произнесла слова "уныло", но я знал, что именно это она и имела в виду.
Здесь и вправду царило уныние. Мебель разваливалась, подоконник растрескался,
ковер истрепался и нуждался в чистке, в кране не было воды. Освещение было
слишком тусклым, тусклый желтый свет падал на покрывало, придавая ему несвежий,
слегка заплесневевший вид.
Ночью она вдруг решила сделать вид, будто ревнует меня.
-- У тебя есть еще кто-то, кого ты любишь.
-- Нет, больше никого.
-- Тогда поцелуй меня, -- попросила она и пылко прильнула ко мне, ее жаркое тело
вздрагивало и трепетало. Я погружался в горячее тепло ее плоти, купался в ней...
нет, не купался, а утопал в неге и блаженстве.
Потом мы немного поболтали о Пьере Лоти и о Стамбуле. Она призналась, что хотела
бы когда-нибудь попасть туда. Я согласился, сказав, что и сам не прочь побывать
там. Неожиданно она произнесла -- кажется, это прозвучало так: "у тебя есть
душа". Я не нашелся, что ответить -- наверное, я был слишком счастлив. Когда
шлюха говорит, что у вас есть душа, это кое-что значит. Не часто шлюхи пускаются
в рассуждения о душе.
Но на этом чудеса не кончились. Она отказалась взять у меня деньги.
-- Ты не должен думать о деньгах, -- заявила она. -- Мы же теперь друзья. К тому
же ты так беден...
Она не позволила мне встать, чтобы проводить ее домой. Достав из сумочки
несколько сигарет, она высыпала их на столик возле кровати. Одну сунула мне в
рот и поднесла к ней подаренную кем-то бронзовую зажигалку. Потом наклонилась
поцеловать меня на прощанье.
Я взял ее за руку.
-- Клод, vous etes presque un ange*.
-- Ah поп! -- поспешно ответила она, и в ее глазах промелькнула боль. А может,
страх.
Это presque, уверен, всегда и губило Клод. Я сразу ощутил это. Потом я написал
ей письмо, лучшее из когда-либо написанных мною, несмотря на отвратительный
французский. Мы прочли его вместе в том кафе, где обычно встречались. Я уже
сказал, что мой французский был чудовищным, за исключением тех строк, которые я
позаимствовал
__________
* Ты почти ангел (фр.).
403
у Поля Валери. Когда она дошла до них, то на мгновение задумалась. "Как
красиво!" -- воскликнула она. -- "Правда, очень здорово!" С этими словами она
лукаво посмотрела на меня и стала читать дальше. Дураку понятно, что вовсе не
Валери так растрогал ее. Он тут не при чем. Она расчувствовалась из-за той
сладкой чуши, которая была там написана. Я ведь разливался соловьем, неимоверно
разукрасив свое послание всеми утонченностями и изысками, какие только были
доступны моему перу. Правда, когда мы дочитали до конца, я ощутил некоторую
неловкость. Пошло и недостойно пытаться воздействовать на ближнего, прибегая к
таким дешевым приемам. Не то, чтобы, я был неискренен, но когда первый порыв
прошел, я понял, -- не знаю, как сказать лучше, -- что мой опус больше походил
на литературное упражнение, нежели на объяснение в любви. Сильнее прежнего
переживал я собственное ничтожество, когда, сидя со мной рядом на постели, Клод
вновь и вновь перечитывала письмо, на этот раз беззастенчиво пеняя мне за
грамматические ошибки. Я не скрывал своего раздражения, и она немного обиделась.
Но все равно она была счастлива. Она сказала, что навсегда сохранит письмо.
На рассвете она снова покинула меня. Опять эта тетка. Я уже почти смирился с ее
существованием. В конце концов, если тетя окажется кем-нибудь еще, вскоре я
узнаю об этом. Клод была никудышной притворщицей и не умела лгать -- и потом
весь этот сладкий бред... слишком уж глубоко он запал ей в душу...
Я лежал без сна, думая о ней. Какой кайф я ловил от этой женщины! Maquereau! Он
тоже занимал мои мысли, но скорее по инерции. Клод! Я думал только о ней и о
том, как сделать ее счастливой. Испания... Капри... Стамбул... Я представлял,
как она томно и лениво нежится на солнце, бросает хлебные крошки голубям,
смотрит, как они плескаются в лужах, или просто лежит в гамаке с книжкой в
руках, с книжкой, которую я посоветовал ей прочитать. Бедняжка, она наверняка не
была нигде дальше Версаля. Я представлял себе выражение ее лица, когда мы будем
садиться в поезд, и потом, когда окажемся возле какого-нибудь фонтана... в
Мадриде или Севилье. Я почти физически ощущал тепло от соприкосновения наших
тел, когда мы идем куда-нибудь, она совсем близко, она с каждым шагом теснее и
теснее прижимается ко мне, она всегда рядом, потому что не знает, что делать
одной, и пусть затея была бредовой, пусть она была заранее обречена, она мне
понравилась. Это во сто крат лучше, чем связаться с молоденькой чертовкой,
какой-нибудь легкомысленной сучкой, которая мечтает от тебя отделаться, даже
лежа с тобой в
404
постели. Нет, в Клод был уверен. Возможно когда-нибудь все это надоест и
наскучит -- но ведь это потом... потом. Хорошо все-таки, что мне посчастливилось
снять именно шлюху. Верную, преданную шлюху! Бог ты мой, если бы меня кто-нибудь
сейчас услышал, то решил бы, что я спятил.
Я все продумал самым тщательным образом: отели, где мы будем останавливаться,
платья, которые она будет носить, наши разговоры... все... абсолютно все... Она
наверняка католичка, но плевал я на это. По правде говоря, мне это даже
нравилось. Лучше ходить к мессе, чем притворно умиляться архитектуре и прочей
ерунде. Если она захочет, я обращусь в католичество... один черт! Я сделаю все,
о чем она попросит -- лишь бы доставить ей радость. Интересно, есть ли у нее
ребенок, -- как у большинства таких женщин. Подумать только, ребенок Клод!
Похоже, я уже любил его больше, чем если бы он был моим собственным. Ну конечно,
у нее должен быть ребенок -- надо будет все разузнать! Придет время, я знаю,
когда у нас будет большая комната с балконом, с которого открывается вид на
реку, и цветы на подоконнике, и будут петь птицы. Воображаю себя идущим по улице
с птичьей клеткой в руке! О'кей. Все равно, лишь бы она была счастлива! Но река
-- там должна быть река! Я обожаю реки! Помню, как-то в Роттердаме... Как
подумаешь об этих утренних пробуждениях, когда в окна льется солнечный свет, а
рядом с тобой лежит преданная тебе шлюха, которая любит тебя, любит до кончика
мизинца, до умопомрачения, и птички поют, и стол накрыт, а она умывается,
причесывается, и все мужчины, которые были с ней до тебя, а сейчас -- ты, только
-- ты, баржи, проплывающие мимо, их корпуса и мачты, этот чертов поток
человеческой жизни, текущий через тебя, через нее, через всех, бывших до тебя и
после тебя, цветы, птицы, солнце, и аромат, который душит, уничтожает. Господи!
Посылай мне шлюх всегда, ныне и во веки веков!
Я предложил Клод съехаться, но она ответила отказом. Для меня это было ударом. Я
знаю, что причина кроется не в моей бедности -- Клод в курсе моих финансовых
дел, она знает и о том, что я пишу книгу, и о многом другом. Нет, дело не в
этом, должна существовать более веская причина. Но она не собирается меня
посвящать в нее.
И потом вот еще что -- я стал вести слишком праведную жизнь. Подолгу гуляю один,
пишу то, что не имеет никакого отношения к моей книге. Мне кажется, что я один
во всей вселенной, что моя жизнь обрела законченную, завершенную форму, форму
статуи. Только я даже не помню имени создателя. И чувствую, что все мои действия
словно вдохновляются кем-то свыше, будто мое единст-
405
венное предназначение -- в том, чтобы творить добро. Я не ищу ничьего одобрения.
Я отверг всякую благотворительность со стороны Клод. Я веду строгий учет всего,
что задолжал ей. Ты очень погрустнела за эти дни, Клод. Иногда я вижу ее на
terrasse и, могу поклясться, в ее глазах стоят слезы. Она любит меня. Любит
безнадежно, до отчаяния, до безумия. Часами может сидеть на terrasse. Иногда я
веду ее куда-нибудь, потому что мне больно видеть ее такой несчастной, видеть,
как она ждет, ждет, ждет... Я даже рассказал о ней своим друзьям, попросту
подсунул ее им. Все лучше, чем смотреть, как она сидит и ждет, ждет... О чем она
думает, когда сидит вот так, одна-одинешенька?
Интересно, что произойдет, если в один прекрасный день я подойду к ней и вытащу
тысячефранковую банкноту? Просто возьму и подойду, когда она сидит, тоскливо
Контровский Владимир
Прозоров Александр
Лукин Евгений
Посняков Андрей
Соломатина Татьяна
Суворов Виктор