десять. И все же на освобожденный Гопчиком конец стола поставил подносик
мягонько, и свежих плесков на нем нет. И еще смекнул, каким поворотом
поставил, чтобы к углу подноса, где сам сейчас сядет, были самые две миски
густые.
принесли в руках.
двести, кому триста, а Шухову -- четыреста. Взял себе четыреста, горбушку, и
на Цезаря двести, серединку.
хлебай, где сядешь. Шухов миски раздает, запоминает, кому дал, и свой угол
подноса блюдет. В одну из мисок густых опустил ложку -- занял, значит.
Фетюков свою миску из первых взял и ушел: расчел, что в бригаде сейчас не
разживешься, а лучше по всей столовой походить -- пошакалить, может, кто не
доест (если кто не доест и от себя миску отодвинет -- за нее, как коршуны,
хватаются иногда сразу несколько).
подсунул Шухов миску из густых, а Павло перелил в узкий немецкий котелок с
крышкой: его под бушлатом можно пронесть, к груди прижав.
двумя. И больше у них разговору ни об чем не было, святые минуты настали.
другую. Ничего, и рыбка попадается. Вообще-то по вечерам баланда всегда жиже
много, чем утром: утром зэка надо накормить, чтоб он работал, а вечером и
так уснет, не подохнет.
разлилось по его телу -- аж нутро его все трепыхается навстречу баланде.
Хор-рошо! Вот он, миг короткий, для которого и живет зэк!
долгий, ни что воскресенья опять не будет. Сейчас он думает: переживем!
Переживем все, даст Бог кончится!
слил, сбросил и еще ложкой выскреб. Так оно спокойней как-то, о второй миске
не думать, не стеречь ее ни глазами, ни рукой.
одна вода. Вот гады, что делают, свои же зэки!
миски одна -- в Цезаревой миске. Средняя такая картошинка, мороженая,
конечно, с твердинкой и подслажённая. А рыбки почти нет, изредка хребтик
оголенный мелькнет. Но и каждый рыбий хребтик и плавничок надо прожевать --
из них сок высосешь, сок полезный. На все то, конечно, время надо, да Шухову
спешить теперь некуда, у него сегодня праздник: в обед две порции и в ужин
две порции оторвал. Такого дела ради остальные дела и отставить можно.
на завтра пойдет. Брюхо -- злодей, старого добра не помнит, завтра опять
спросит.
потому что не надо было: за новым ничем он не охотился, а ел свое законное.
И все ж он заметил, как прямо через стол против него освободилось место и
сел старик высокий Ю-81. Он был, Шухов знал, из 64-й бригады, а в очереди в
посылочной слышал Шухов, что 64-я-то и ходила сегодня на Соцгородок вместо
104-й и целый день без обогреву проволоку колючую тянула -- сама себе зону
строила.
несчетно, сколько советская власть стоит, и ни одна амнистия его не
прикоснулась, а как одна десятка кончалась, так ему сразу новую совали.
его спина отменна была прямизною, и за столом казалось, будто он еще сверх
скамейки под себя что подложил. На голове его голой стричь давно было нечего
-- волоса все вылезли от хорошей жизни. Глаза старика не юрили вслед всему,
что делалось в столовой, а поверх Шухова невидяще уперлись в свое. Он мерно
ел пустую баланду ложкой деревянной, надщербленной, но не уходил головой в
миску, как все, а высоко носил ложки ко рту. Зубов у него не было ни сверху,
ни снизу ни одного: окостеневшие десны жевали хлеб за зубы. Лицо его все
вымотано было, но не до слабости фитиля-инвалида, а до камня тесаного,
темного. И по рукам, большим, в трещинах и черноте, видать было, что немного
выпадало ему за все годы отсиживаться придурком. А засело-таки в нем, не
примирится: трехсотграммовку свою не ложит, как все, на нечистый стол в
росплесках, а -- на тряпочку стираную.
облизнув и засунув в валенок, нахлобучил он шапку, встал, взял пайки, свою и
Цезареву, и вышел. Выход из столовой был через другое крыльцо, и там еще
двое дневальных стояло, которые только и знали, что скинуть крючок,
выпустить людей и опять крючок накинуть.
отбой будет скоро, а сбегать-таки к латышу. И, не занося хлеба в девятый, он
шажисто погнал в сторону седьмого барака.
было чистое. И звезды кой-где -- самые яркие. Но на небо смотреть еще меньше
было у Шухова времени. Одно понимал он -- что мороз не отпускает. Кто от
вольных слышал, передавали: к вечеру ждут тридцать градусов, к утру -- до
сорока.
шоссе экскаватор повизгивал. И от каждой пары валенок, кто в лагере где шел
или перебегал, -- скрип.
хотя на воле такой стакан стоил три рубля, а по сорту и дороже. В каторжном
лагере все цены были свои, ни на что не похожие, потому что денег здесь
нельзя было держать, мало у кого они были и очень были дороги. За работу в
этом лагере не платили ни копья (в Усть-Ижме хоть тридцать рублей в месяц
Шухов получал). А если кому родственники присылали по почте, тех денег не
давали все равно, а зачисляли на лицевой счет. С лицевого счету в месяц раз
можно было в ларьке покупать мыло туалетное, гнилые пряники, сигареты
"Прима". Нравится товар, не нравится -- а на сколько заявление начальнику
написал, на столько и накупай. Не купишь -- все равно деньги пропали, уж они
списаны.
тряпок давальца -- два рубля, телогрейку вылатаешь -- тоже по уговору.
седьмом бараке коридор длинный, из него десять дверей, в каждой комнате
бригада, натыкано по семь вагонок в комнату. Ну, еще кабина под парашной, да
старшего барака кабина. Да художники живут в кабине.
ноги наверх поставил, на откосину, и с соседом по-латышски горгочет.
спускает. А комната маленькая, все сразу прислушиваются -- кто пришел, зачем
пришел. Оба они это понимают, и поэтому Шухов сидит и тянет: ну, как живете,
мол? Да ничего. Холодно сегодня. Да.
оттого-де, что китайцы вступились, так будет мировая война или нет),
наклонился к латышу:
латыш, стакан как накладывает -- всегда трусится, боится на одну закурку
больше положить.
буроватый и резки той же. К носу поднес, понюхал -- он. А латышу сказал:
всегда один.
может, и второй возьму.
стаканчик свой из тумбочки вынул. Стаканчик хотя пластмассовый, но Шуховым
меренный, граненому равен. Сыплет.
мягче. И опять сыплет.
подкладочной вате ему одному ощутимую бумажку. И двумя руками переталкивая,
переталкивая ее по вате, гонит к дырочке маленькой, совсем в другом месте
прорванной и двумя ниточками чуть зашитой. Подогнав к той дырочке, он нитки
ногтями оторвал, бумажку еще вдвое по длине сложил (уж и без того она
длинновато сложена) и через дырочку вынул. Два рубля. Старенькие, не
хрустящие.
вам, лопухам!
усть-ижменском скажешь шепотком, что на воле спичек нет, тебя садят, новую
десятку клепают. А здесь кричи с верхних нар что хошь -- стукачи того не
доносят, оперы рукой махнули.
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Сертаков Виталий
Контровский Владимир
Пехов Алексей