Чтение 20–й страницы книги ~Норма~

- Ну вот, Анечка, здравствуй. И знакомая нашлась... Здравствуйте, товарищи.
Члены бюро откликнулись вразнобой.
- Ну что, товарищи, по-моему, мы все решили на сегодня? - спросил Коньшин,
придерживая за руку Осокина. - С редколлегией все ясно, а вечер это, Саша, ты
своих культмассовиков раскачивай.
- Конечно, - кивнул головой Рудаков.
- Ну, тогда до новых встреч, - улыбнулся Коньшин. - Седьмого собираемся.
- Во сколько?
- Как всегда в шесть. А Туманяну, Вера, ты передашь.
- Конечно, обязательно.
- Ну, тогда все.
Вставая, задвигали стульями. Коньшин кивнул Осокину:
- Пошли ко мне.
Они обогнули стол и вошли и небольшой кабинет с широким столом зеленым сейфом и
ленинским портретом на стене.
- Нуууу... все по-прежнему, - Осокин опустился в красное кресло. - Только Ленина
сменил.
- Да, этот красивей, кажется. Я такого в немецком журнале видел. Это фотографика
называется
- Я знаю. У меня брат такие фото делает... Коньшин сел на свое место, шлепнул по
столу ладонями:
- Ну, рассказывай!
- С директором лады. С профкомом тоже. Ну, а остальные примыкают.
- Молоток! - расхохотался Коньшин. - Надо в книгу афоризмов занести. Ты там
который год? Второй?
- Второй. И здесь четыре, да?
- И на "Ильиче" полтора.
- Аааа... да, да, да. Я забыл. Там ты вроде замещал. Да?
- Да, замещал... Но ты все что-то обо мне, да обо мне. Как у вас-то?
- Альма матер? По-разному. Хлопочем.
- Желдев здесь остался?
- Тут. Куда он денется. На рыклинской кафедре. Скоро защищается.
- Быстро.
- Ну, у него ничего не залежится.
- А Бармина?
- Ушла во ВНИИБТ.
- Простым инженером?
- Она в профкоме там.
- А Витька?
- Гнедышев?
- Да.
- У нас тоже. На ПМ.
- Молодец. Как это он переквалифицировался?
- Долго ли. Он же учился хорошо.
- Ну, а ты когда отчалишь?
- С аспирантурой закончу и уйду.
- Точно?
- Точно. Хватит.
- Это года через два?
- Наверно... - Коньшин достал сигарету, протянул Осокину.
Закурили.
Осокин полез в боковой карман, достал желтенькую пачку жвачки и пакет с нормой.
- Съем-ка у тебя. А то домой не скоро.
- У вас сегодня?
- Да.
Осокин кинул ему жвачку.
- Спасибо. Английская?
- Штатонская.
Коньшин стал распечатывать жвачку, Осокин - пакетик с нормой.
- Сто лет не жевал.
- Ну, вот и попробуй.
- Мятная вроде...
Стали жевать каждый свое.
Осокин уверенно кусал от нормы, Коньшин гонял во рту жвачку.
Позвонил телефон.
Секретарь поднял трубку:
- Коньшин... Внизу? Хорошо. Я Лебединскому передам щас. Спасибо.
Положив трубку, он встал:
- Автобус с реквизитом пришел, Я щас скажу там...
- А что за реквизит?
- Кумач, краски, подрамники для лозунгов.
- Аааа....

Анна Степановна развернула "вечерку" и покачала головой:
- Ииии... вот и на нашей улице праздник... Мишок! Таблицу напечатали.
- Щас тыщу погасим, мам, - Михаил вышел из соседней комнаты, заглянул в газету.
- Это что, пятидесятый год?
Анна Степановна сощурилась.
- Без очков не вижу... принеси-ка очки... да! И шкатулку с комода.
- Щас, мам.
Она отодвинула в сторону сахарницу, чашку с недопитым чаем, рас-стелила газету
на столе.
Михаил принес очки и небольшую резную шкатулку.
- Поставь на стул, - Анна Степановна одела очки.
Михаил поставил, открыл.
Конверт с облигациями лежал внизу.
- Пятидесятый, - склонилась над газетой Анна Степановна, - Ну, давай посмотрим.
Я сначала, а ты проверишь.
Михаил вынул облигации из конверта.
- Там разложено по годам.
- Вот пятьдесят пятый, пятидесятый, ... вот, мам...
Она взяла облигации, слюня палец, отделила первую:
- Так, значит, пятидесятый, давай сначала двухсотрублевые... Ноль восемьдесят,
пятьсот сорок шесть...
- Ноль восемьдесят... восемьдесят три....
- Ноль восемьдесят три... шестьсот... четыреста...
- Попала! Четыреста девяносто пять и по пятьсот семьдесят.
- Да. Есть одна.
- Двадцать рубликов.
- Погоди-ка, тут еще... ноль восемьдесят три пятьсот тридцать два.
- Ага! Откладывай сюда.
- Теперь ноль шестьдесят один, двести восемьдесят.
- Ноль шестьдесят... двести семьдесят пять... нет вроде...
- Как нет! Попали. Видишь, с семьдесят пять по девяносто пять.
- Точно! Молодец. Действительно есть... девяносто пять... Возьми.
Михаил отложил облигацию.
- Теперь... ноль сорок один двести десять...
- Так, вот двести шестьдесят пять... нет. Сто пятьдесят по сто девяносто пять...
нет...
- Нет. Оставь ее.
- А это какие?
- Это сторублевки.
- А что это написано.
- Это дедушка твой так расписывался. Это ведь его. Из последней драли ... А это
бабушкина... А вот и мои... тоже... девятьсот рублей получала. А в год больше
тыщи выдирали. Так. Вот эти проверили.
- А маленькие?
- После. Давай. Ноль девяносто один... девяносто...
- Девяносто один двести... сорок... нет что-то.
- А вот... двести шестьдесят... нет, проскочили. Немного совсем.
- Рядом почти... Еще две большие?
- Ага. Смотри сам, ты счастливый.
- Ну-ка. Ноль двести пять четыреста тридцать. И эта четыреста тридцать семь...
Есть! Четыреста десять по четыреста девяносто пять.
- Ну! Девать некуда будет. Давай маленькие.
- Маленькие... А красивые они...
- Толку что... Смотри вот эти. Они все подряд идут.
- Точно... Ноль шестьдесят три сто девяносто девять... так... так... есть! Все,
наверное. Четыре все.
- Ну, Мишка, молодец!
- Возьми. А эти какие?
- Это пятьдесят первый.
- Большая пачка.
- Большая... дедушка, бабушка и я. Втроем.
- А дядя Костя?
- Ну, он ведь только в пятьдесят седьмом приехал. А его облигации у Надежды
Ивановны. Он вообще их выбрасывать хотел. В шестьдесят восьмом, переезжали
когда, он брать не хотел. На помойку, говорит, выкину. Надя еле уговорила.
- У нас Бахмин рассказывал, один на помойке чемодан нашел целый. С облигациями.
- Да. Многие выбрасывали. Думали, что теперь фиг получат. Особенно после
реформы. Я вон прошлый раз гасить ходила, а одна старушка говорит, я, говорит,
под обои их клеила. А сейчас уже не отдерешь.
- Конечно. Тоже догадалась... это еще обиднее, чем на помойку...