уже готовую комнату; там пахло опилками и мокрым деревом. Он обнял ее, в
полумраке им видны были только глаза друг друга. Плащ лег на пол.
- Погоди, - сказала она.
Ей надо было минуту подумать. Происходящее было радостно и желанно ей,
но не сулило ничего затем, и надо было вдуматься, отшагнуть на час назад,
осмыслить. Она стояла, поводя головой влево-вправо, как раньше, но
медленнее и неотрывно глядя ему в глаза. Она ощутила вдруг, что он дрожит.
Он ощутил это и сам и ослабил объятие. И тут же, с грубо-призывными
словами, она притянула его лицо к своему. Затем, одной рукой обнимая его,
движением другой руки и коленей скинула с себя что-то и отбросила ногою.
Теперь он уже не дрожал, снова обнял ее, и вместе они опустились на плащ.
Потом они лежали молча, и он наполнился вдруг такой любовью, нежностью
к ней, обнял так крепко, что треснуло платье по шву. Слабый этот звук
заставил их очнуться.
- Вставай, - ласково сказал он, беря се за руки.
- Нет еще. Я думаю.
Она лежала в темноте, и, забыв благоразумие, думала о том, какой у них
получится неугомонный, умненький ребенок. Но затем протянула руки, он
поднял ее... Когда она вернулась, в комнате уже горела электрическая
лампочка.
- Освещение одноламповое, - сказал Стар. - Выключить?
- Нет. Пусть - хорошо. Я хочу тебя видеть. Они сели на широкий
подоконник - друг против друга, соприкасаясь подошвами.
- Ты словно далеко, - сказала она.
- И ты тоже.
- А тебя не удивляет?
- Что?
- Что нас снова двое. Ведь грезится, верится, что слились в одно, а
очнешься - по-прежнему двое.
- Ты мне страшно близка.
- Ты мне - тоже.
- Спасибо.
- Тебе спасибо. Оба засмеялись.
- Ты этого хотел - на балу вчера?
- Неосознанно - да.
- Когда же это у нас решилось? - сказала она, размышляя вслух. -
Сначала кажется не нужно, незачем, а потом наступает минута, и чувствуешь
- ничто на свете уже не властно остановить.
Это прозвучало многоопытно, однако пришлось ему до удивления по душе,
под настроение. Он страстно желал вернуть прошлое - вернуть, но не
повторить, - и такой она ему еще сильнее нравилась.
- Во мне есть черты шлюхи, - сказала она, угадав его мысли. - Черты
Эдны. Наверно, этим и была мне Эдна неприятна.
- Какая Эдна?
- Которую ты спутал со мной. Звонил которой. Она жила через дорогу, а
сейчас переехала в Санта-Барбару.
- А разве она шлюха?
- Профессиональная. Она из этой американской вашей "обслуги по вызову".
- Вот как?
- Будь Эдна англичанкой, я бы разгадала ее сразу. А так мне казалось,
обычная здешняя девушка. Она мне только на прощанье открылась.
Кэтлин зябко вздрогнула, и он встал, накинул плащ ей на плечи. Открыл
стенной шкаф, оттуда вывалилась груда подушек и пляжный матрац. Нашлась и
коробка свечей, он зажег их во всех углах комнаты, а вместо лампы включил
электрокамин.
- Почему же она меня боялась? - спросил он неожиданно.
- Потому что ты голливудец. У нее или у подруги ее случилось что-то
мерзкое с одним киношником. К тому же она, по-моему, до крайности глупа.
- А как вы с ней познакомились?
- Она зашла по-соседски. Возможно, сочла, что мы с ней сестры по
профессии. Она была очень мила. Все упрашивала звать ее попросту Эдной, и
мы стали на "ты", подружились.
Кэтлин привстала - он устлал подоконник подушками.
- Дай помогу. Не хочу быть тунеядкой.
- Ну вот еще. - Он обнял ее. - Сиди тихо. Согрейся.
Посидели без слов.
- Я знаю, чем я тебя сразу привлекла. Эдна мне сказала.
- Что сказала?
- Что я похожа - на Минну Дэвис. Мне и другие говорили.
Он поглядел, отклонившись назад, и кивнул.
- Сходство здесь. - Она надавила пальцами себе на скулы, слегка меняя
очертания щек. - Здесь и здесь.
- Да, - сказал Стар. - Меня ошеломило твое сходство с нею - не с
экранной, а с живой.
Кэтлин встала, точно уходя от этой темы, точно боясь ее.
- Я уже согрелась, - сказала она. Подошла к шкафу, заглянула в глубину
его и вернулась в передничке со звездчатым снежным узором на ткани.
Оглядела комнату критически.
- Конечно, мы только что вселились, - сказала она, - и здесь еще
по-нежилому гулко.
Отворила на веранду дверь, взяла оттуда два плетеных стула, смахнула с
них дождевые капли. Он следил за ней взглядом, все еще побаиваясь, что
откроются какие-то изъяны и чары рассеются. Оценивая женщин в пробных
кадрах, он не раз видел, как прекрасная статуя начинала двигаться на
убогих кукольных шарнирах и с каждой секундой таяла красота. Но движения
Кэтлин были упруги и уверенны, а хрупкость была -как и следовало - лишь
кажущейся.
- Дождя уже нет, - сказала она. - В день моего приезда лило страшно и
шумело так - точно лошади ржали.
- Полюбится тебе и шум ливня, - сказал он со смехом, - раз уж ты
теперь калифорнийка. Ты ведь не уезжаешь? Сейчас-то можешь рассказать о
себе? Что за тайны такие?
- Нет, потом, - покачала она головой. - Не стоит и рассказывать.
- Тогда иди ко мне.
Она подошла и стала рядом, и он прижался щекой к прохладной ткани
передника.
- Ты усталый, - сказала она, ероша ему волосы.
- Любить я не устал.
- Я не о том, - поправилась она поспешно. - Я хочу лишь сказать, что
от вечной работы можно заболеть.
- Не будь заботливой мамашей, - сказал он. "Будь шлюхой", - добавил он
мысленно. Ему хотелось разбить строй своей жизни. Если уж осталось жить
недолго, как предупредили оба врача, то хотелось на время перестать быть
Старом, одаряющим других, и кинуться вдогонку за любовью, подобно простым
безымянным парням на вечерних улицах.
- Ты мой передник снял, - кротко сказала Кэтлин.
- Да.
- А если проедут берегом, увидят? Давай потушим свечи.
- Нет, не туши.
Потом она улыбнулась ему, полуоткинувшись на белую подушку.
- Я себя чувствую Венерой на створке раковины.
- На створке?
- А ты взгляни - ну чем не Боттичелли?
- Не знаю, - сказал он с улыбкой. - Но верю тебе. Она зевнула.
- Мне так хорошо. И я люблю тебя.
- Ты очень знающая, верно?
- То есть?
- В твоих словах видна образованность. И во всем тоне.
Она подумала, сказала:
- Нет, не слишком-то. Высшего образования у меня нет. Но человек, о
котором я говорила, был всезнайкой и горел желанием развить меня. Писал
мне целые учебные программы, заставлял посещать курсы при Сорбоннском
университете, ходить по музеям. Я кое-чего нахваталась.
- А кто он был?
- Художник в некотором роде. И злюка. Помимо всего прочего. Хотел,
чтобы, я проштудировала Шпенглера - остальное все было на это направлено.
История, философия, теория музыки - все было лишь подготовкой к Шпенглеру.
Но я сбежала прежде, чем мы добрались до Шпенглера. По-моему, он под конец
и не отпускал-то меня в основном из-за Шпенглера.
- А кто такой Шпенглер?
- Говорю же, что мы до него не дошли, - рассмеялась Кэтлин. - А сейчас
я очень терпеливо забываю все усвоенное, потому что вряд ли встречу в
жизни другого такого ментора.
- Ну зачем же забывать, - возразил укоризненно Стар. Он питал к науке
большое уважение - отзвук векового еврейского почтения к синагогальной
мудрости. - Забывать не следует.
- Ученье было мне просто заменой детей.
- А потом и детям передашь, - сказал Стар.
- Сумею ли?
- Безусловно, сумеешь. Они усвоят и вырастут знающими. А мне, чуть
что, приходится выспрашивать у пьяниц-сценаристов. Знания надо беречь.
- Ладно, - сказала она, вставая - Передам их своим детям. Но это ведь
без конца - чем больше узнаешь, тем больше остается непознанного. Чем
дальше в лес... Мой ментор мог бы стать кем угодно, не будь он трусом и
глупцом.
- Но ты его любила.
- О да - всем сердцем. - Заслонив глаза ладонью, она поглядела в окно.
- Там светло. Пойдем на берег.
Он вскочил, воскликнул:
- Да ведь сегодня вечер леурестеса!
Буджолд Лоис
Корнев Павел
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Контровский Владимир