двинулась: чудеса с пружиной. Вскочив, я попытался ее унять, это удалось мне
не сразу; я стал тянуть по очереди за обе гирьки, словно доил аппарат, но
время иссякло; наконец стрелка вздрогнула и двинулась снова, только в
обратную сторону. "Дай-ка мне...- пробормотал я,- что за чертовщина..." Роня
подала мне со стола лист бумаги, я скрутил его жгутом, подпихнул его под
стрелку. Под обе стрелки. Часы реагировали на это громким возмущением: они
стали куковать. Часы прокуковали неизвестно сколько раз.
того, у меня, в сущности, нет пристанища. Не знаю, говорил ли я вам... тебе.
перетащил туда свои книги. Но, сама понимаешь, сколько можно? Он ютится с
семьей в двухкомнатной квартирке, приходится ночевать на кухне".
решать. Но дело не в этом. Дело в том, что я... видишь ли. Я не только
жилплощадь потерял. Жилплощадь - хрен с ней. Я себя потерял. Нет, это тоже
не то. Уж очень литературно звучит, проклятье какое-то..."
Теперь она пристально смотрела на меня. Казалось, она силилась что-то
прочесть на моем лице. Не знаю, слушала ли она меня.
городе, сейчас здесь, утром встаю, одеваюсь, что-то там перекусываю, хожу на
речку. Что-то такое пытаюсь писать. Но во всем этом меня самого нет. Я как
будто куда-то делся. Осталась моя оболочка, и остался некий воспринимающий
механизм, который все это регистрирует.
думать совсем о другом: где жить, как дальше существовать? Писатель,
х-ха! Какой я писатель? Писатель - это тот, у кого нет никаких забот! А я...
так далее, так же, как она отменила страсть, гордость, романтику,
таинственность женщины, отвагу мужчины. Какая там романтика, какая там
страсть, когда здесь - заколоченные избы, развалившиеся сараи, поля,
заросшие бурьяном, а там - одна только мысль о жилье и прописке, рысканье по
магазинам, толкотня в очередях, в автобусах... Когда в каждом подъезде тебя
встречают пьяные рожи...
потер лоб.- Короче говоря, я сбежал. Я думал, что можно эмигрировать из
жизни в литературу".
эмигрировали в девятнадцатый век... Только ведь вот в чем смех: мы там
кое-что забыли".
"В этой самой жизни. От которой мы сбежали. В этой мерзкой, гнусной, но, к
сожалению, настоящей действительности... Мы оставили там самих себя! Ты сама
говорила, что в нашем с тобой знакомстве есть что-то неестественное,
тургеневское. Он ведь тоже сбежал из России... Ты говорила об игре... может,
я и вправду немного кокетничал в лесу, когда мы с тобой гуляли, но уж тогда
скорее перед самим собой. Перед тем, кого нет... В общем, что я хочу
сказать? Я живу, я думаю, я мечусь взад-вперед по этой избе, вот пробовал
привести в порядок свое прошлое, вернее, не столько пробовал, сколько
придумывал разные проекты... Успел даже, как видишь, исписать ворох бумаги.
но в том-то и смех, и ужас, что в этой плазме сознания отсутствует полюс, к
которому устремлялись бы все потоки. Видишь ли, Роня, в человеческом
сознании должен существовать некоторый абсолютный полюс, не важно, как он
называется..."
Я потерял нить мысли. Только что я говорил с увлечением, мне казалось, что я
не высказал и десятой части того, что должен был сказать, и вдруг умолк, и
оба мы почувствовали глубокую тишину ночи, слабый огонек освещал наши лица,
в полумраке едва были различимы стены избы, и мое ложе, и темные, как
сургуч, иконы, и стропила с крюками; я сидел напротив моей гостьи, она
покосилась на мою руку, выбивавшую дробь по столу, я подумал, что это ее
раздражает; наконец она проговорила: "Поздно уже... сколько сейчас?.. Что же
делать, Господи, надо же что-то делать!"
ХХVII
Она нехотя поднялась, обвела глазами мое жилье.
"По-видимому, семья была раскулачена. Всех вывезли. Хотя все-таки жизнь
продолжалась. Здесь висели люльки".
"У вас дети есть?"
Я пожал плечами.
Мы вышли на крыльцо, луна пряталась за домом. Мы шли по дымному полю, Роня
впереди, я за ней.
Мы вышли к реке, нужно было пройти еще довольно далеко до мостика.
Я повторил, что нам лучше переждать дождь у меня дома, а потом уже...
"Послушайте, может, искупаемся?"
"Что за идея?"
"Ну, как хотите..." Последние слова она произнесла, уже входя в воду,
вскрикивая вполголоса, балансируя руками, у нее были слабые плечи, резко
обозначилась ложбинка между лопатками, круглый зад казался хрупким, она
довольно неловко плюхнулась в черно-маслянистую воду, поплыла, течение
сносило ее. Она что-то кричала, и мне показалось, что она захлебывается. Я
бросился к ней, мы барахтались друг возле друга, Роней овладело
необыкновенное веселье, стоя по грудь в воде, она окатывала меня брызгами,
затем все смолкло, она вышла из воды и стояла, закинув голову и встряхивая
волосами. Я приблизился и обнял ее. "Э, нет,- сказала она,- вот это уж
нет..." "Почему нет, Роня?" "Не хочу". Эта игра продолжалась некоторое
время. "Ну, в чем дело, одевайтесь,- бормотала она,- это невозможно, здесь
холодно... Сами говорите, сейчас пойдет дождь". Вдруг зашумел сильный ветер,
я подстелил ей одежду, мы сидели друг против друга, тени ее глаз, тени
ключичных впадин, глубокая тень, скрывавшая низ живота,- она вся состояла из
теней.
пряча грудь и стуча зубами,- другой бы меня на вашем месте..." "Что на моем
месте?" "Изнасиловал". "Я еще могу наверстать",- пошутил я. Она сидела,
подогнув коленки, опустив голову, осматривала себя.
следят, я так и знала... Это та старуха. Она шла за нами".
неба. Мы встали, я растирал Роню моей одеждой, она терла мою кожу, мы
дрожали от холода. Не сговариваясь, мы поднялись наверх, выбрались из
кустарника и побрели назад через огородное поле.
Мы говорили вполголоса; как и прежде, она называла меня по имени и отчеству.
И будем на "ты", хотел я добавить, но чувствовал, что это "ты" разрушило бы
наши с таким трудом установившиеся отношения. Это "ты" воздвигло бы между
нами новое препятствие вместо того, чтобы еще больше сблизить нас. Оно
означало бы, что мы стали друзьями. А мне - теперь это было совершенно
ясно,- мне хотелось другого.
"Мне надо привыкнуть".
она хотела мне открыть секрет.
"Какой секрет? А-а. Лучше после... когда придем. Скажите,- спросила она,- вы
верите в привидения?"
"Нет".
что это снимают какой-нибудь фильм".
"Привидения - дело сугубо индивидуальное. Тень Банко является только одному
Макбету".
"Это были князья Борис и Глеб, сыновья Владимира. Святые братья,
препоясанные милостью и венчанные смыслом".
перед нею, она бы молчала. Она думает о том же самом, поэтому говорит о
посторонних вещах и делает вид, что забыла о том, что было на берегу и что
мои руки касались ее тела. Она делает вид, что не догадывается, зачем мы
возвращаемся ко мне домой, но на самом деле думает об этом и говорит о
постороннем.
Свержин Владимир
Херберт Фрэнк
Быков Василий
Пехов Алексей
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия