она закручивает их при свете, который падал из открытой двери, и они даже
ночью блестели, как блестит иногда вода перед самым рассветом. У нее было
чудесное лицо и тело п чудесная гладкая кожа. Мы лежали рядом, и я кончиками
пальцев трогал ее щеки и лоб, и под глазами, и подбородок, и шею и говорил:
"Совсем как клавиши рояля", - и тогда она гладила пальцами мой подбородок и
говорила; "Совсем как наждак, если им водить по клавишам рояля".
уже было счастье. Помимо больших радостей, у нас еще было множество мелких
выражений любви, а когда мы бывали не вместе, мы старались внушать друг
другу мысли на расстоянии. Иногда это как будто удавалось, но, вероятно, это
было потому, что, в сущности, мы оба думали об одном и том же.
мы поженились, и мы считали месяцы со дня своей свадьбы. Я хотел, чтобы мы
на самом деле поженились, но Кэтрин сказала, что тогда ей придется уехать, и
что как только мы начнем улаживать формальности, за ней станут следить и нас
разлучат. Придется все делать по итальянским брачным законам, и с
формальностями будет страшная возня. Я хотел, чтобы мы поженились на самом
деле, потому что меня беспокоила мысль о ребенке, когда эта мысль приходила
мне в голову, но для себя мы считали, что мы женаты, и беспокоились не так
уж сильно, и, пожалуй, мне нравилось, что мы не женаты на самом деле. Я
помню, как один раз ночью мы заговорили об этом и Кэтрин сказала:
кончится война.
тебя не уеду. Для чего нам жениться сейчас? Мы и так женаты. Уж больше
женатыми и быть нельзя.
"меня".
плохая жена?
кто-то другой любил меня?
это не трогает.
случится или у тебя будет ребенок.
женаты. Видишь ли, милый, это было бы для меня очень важно, если б я была
религиозна. Но я не религиозна.
меня все на свете.
женщину Я вполне порядочная женщина. Не может быть ничего стыдного в том,
что дает счастье и гордость. Разве ты не счастлив?
случится все самое ужасное. Но не нужно тревожиться об этом.
назвать непостоянной, милый. У меня много недостатков, но я очень постоянна.
Увидишь, тебе даже надоест мое постоянство.
счастлива, и нам хорошо вдвоем. Я очень давно уже не была счастлива, и,
может быть, [106] когда мы с тобой встретились, я была почти сумасшедшая.
Может быть, совсем сумасшедшая. Но теперь мы счастливы, и мы любим друг
друга. Ну, давай будем просто счастливы. Ведь ты счастлив, правда? Может
быть, тебе не нравится во мне что-нибудь? Ну, что мне сделать, чтобы тебе
было приятно? Хочешь, я распущу волосы? Хочешь?
Глава девятнадцатая
Так проходило лето. О днях я помню немногое, только то, что было очень жарко и газеты были полны побед. У меня был здоровый организм, и раны быстро заживали, так что очень скоро после того, как я впервые встал на костыли, я смог бросить их и ходить только с палкой. Тогда я начал в Ospedale Maggiore лечебные процедуры для сгибания колен, механотерапию, прогревание фиолетовыми лучами в зеркальном ящике, массаж и ванны. Я ходил туда после обеда и на обратном пути заходил в кафе, и пил вино, и читал газеты. Я не бродил по городу; из кафе мне всегда хотелось вернуться прямо в госпиталь. Мне хотелось только одного: видеть Кэтрин. Все остальное время я рад был как-нибудь убить. Чаще всего по утрам я спал, а после обеда иногда ездил на скачки и потом на механотерапию. Иногда я заходил в англоамериканский клуб и сидел в глубоком кожаном кресле перед окном и читал журналы. Нам уже не разрешалось выходить вдвоем после того, как я бросил костыли, потому что неприлично было сестре гулять одной с больным, который по виду не нуждался в помощи, и поэтому днем мы редко бывали вместе. Иногда, впрочем, удавалось пообедать вместе где-нибудь в городе, если и Фергюсон была с нами. Мы с Кэтрин считались друзьями, и мисс Ван-Кампен принимала это положение, потому что Кэтрин много помогала ей в госпитале. Она решила, что Кэтрин из очень хорошей семьи, и это окончательно расположило ее в нашу пользу. Мисс Ван-Кампен придавала
[107]
большое значение происхождению и сама принадлежала к высшему обществу. К тому же в госпитале было немало дел и хлопот, и это отвлекало ее. Лето было жаркое, и у меня в Милане было много знакомых, но я всегда спешил вернуться в госпиталь с наступлением сумерек. Фронт продвинулся к Карсо, уже был взят Кук, на другом берегу против Плавы, и теперь наступали на плато Баинзицца. На западном фронте дела были не так хороши. Казалось, что война тянется уже очень долго. Мы теперь тоже вступили в войну, но я считал, что понадобится не меньше года, чтобы переправить достаточное количество войск и подготовить их к бою. На следующий год можно было ждать много плохого, а может быть, много хорошего. Итальянские войска несли огромные потери. Я не представлял себе, как это может продолжаться. Даже если займут все плато Баинзицца и Монте-Сан-Габриеле, дальше есть множество гор, которые останутся у австрийцев. Я видел их. Все самые высокие горы дальше. На Карсо удалось продвинуться вперед, но внизу, у моря, болота и топи. Наполеон разбил бы австрийцев в долине. Он никогда не стал бы сражаться с ними в горах. Он дал бы им спуститься и разбил бы их под Вероной. Но на западном фронте все еще никто никого не разбивал. Может быть, войны теперь не кончаются победой. Может быть, они вообще не кончаются. Может быть, это новая Столетняя война. Я положил газету на место и вышел из клуба. Я осторожно спустился по ступеням и пошел по Виа-Манцони. Перед "Гранд-отелем" я увидел старика Мейерса и его жену, выходивших из экипажа. Они возвращались со скачек. Она была женщина с большим бюстом, одетая в блестящий черный шелк. Он был маленький и старый, с седыми усами, страдал плоскостопием и ходил, опираясь на палку.
никогда не говорит.
вам как-нибудь съездить на скачки. - Когда он говорил, создавалось
впечатление, что он смотрит не на вас или что он принимает вас за кого-то
другого.
кое-что есть для моих мальчиков. Вы ведь все мои мальчики. Вы все мои милые
мальчики.
вкусных вещей. Я запасла хорошей марсалы и печенья.
столик. Мы там бываем каждый день. - Я пошел дальше по улице. Я хотел купить
в "Кова" что-нибудь для Кэтрин. Войдя в "Кова", я выбрал коробку шоколада, и
пока продавщица завертывала ее, я подошел к стойке бара. Там сидели двое
англичан и несколько летчиков. Я выпил мартини, ни с кем не заговаривая,
расплатился, взял у кондитерского прилавка свою коробку шоколада и пошел в
госпиталь. Перед небольшим баром на улице, которая ведет к "Ла Скала", я
увидел несколько знакомых: вице-консула, двух молодых людей, учившихся
пению, и Этторе Моретти, итальянца из Сан-Франциско, служившего в
итальянской армии. Я зашел выпить с ними. Одного из певцов звали Ральф
Симмонс, и он пел под именем Энрико дель Кредо. Я не имел представления о
том, как он поет, но он всегда был на пороге каких-то великих событий. Он
был толст, и у него шелушилась кожа вокруг носа и рта, точно при сенном
насморке. Он только что возвратился после выступления в Пьяченца. Он пел в
"Тоске", и все было изумительно. [109]
слышали про то, как в него швыряли скамейками в Модене?
швырнул шесть скамеек.
ни выступал, в него швыряют скамейками.
другой тенор. - Верьте мне, препаршивый театришко. - Этого тенора звали
Эдгар Саундерс, и пел он под именем Эдуарде Джованни.
скамейками, - сказал Этторе. - Вы же не умеете петь по-итальянски.
умнее он не может придумать.
Этторе. - А потом вы возвращаетесь в Америку и рассказываете о своих
триумфах в "Ла Скала". Да вас после первой же ноты выгнали бы из "Ла Скала".
"Тоске".
Лукьяненко Сергей
Лукин Евгений
Шилова Юлия
Свержин Владимир
Херберт Фрэнк
Посняков Андрей