Чтение 20–й страницы книги ~Избранное~

Пока что все сходилось. Сыщику сказали, что некий Браун
из Эссекса везет в Лондон серебряный, украшенный сапфирами
крест, - драгоценную реликвию, которую покажут иностранному
клиру. Это и была, конечно, "серебряная вещь с камушками",
а Браун, без сомнения, был тот растяпа из поезда. То, что
узнал Валантэн, прекрасно мог узнать и Фламбо - Фламбо обо
всем узнавал. Конечно, пронюхав про крест, Фламбо захотел
украсть его - это проще простого. И уж совсем естественно,
что Фламбо легко обвел вокруг пальца священника со свертками
и зонтиком. Такую овцу кто угодно мог бы затащить хоть на
Северный полюс, так что Фламбо - блестящему актеру - ничего
не стоило затащить его на этот Луг. Покуда все было ясно.
Сыщик пожалел беспомощного патера и чуть не запрезирал
Фламбо, опустившегося до такой доверчивой жертвы. Но что
означали странные события, приведшие к победе его самого?
Как ни думал он, как ни бился - смысла в них не было. Где
связь между кражей креста и пятном супа на обоях?
Перепутанными ярлычками? Платой вперед за разбитое окно?
Он пришел к концу пути, но упустил середину. Иногда, хотя и
редко, Валантэн упускал преступника; но ключ находил всегда.
Сейчас он настиг преступника, но ключа у него не было.
Священники ползли по зеленому склону холма, как черные
мухи. Судя по всему, они беседовали и не замечали, куда
идут; но шли они в самый дикий и тихий угол Луга.
Преследователям пришлось принимать те недостойные позы,
которые принимает охотник, выслеживающий дичь: они
перебегали от дерева к дереву, крались и даже ползли по
густой траве. Благодаря этим неуклюжим маневрам, охотники
подошли совсем близко к дичи и слышали уже голоса, но слов
не разбирали, кроме слова "разум", которое повторял то и
дело высокий детский голос. Вдруг путь им преградили
заросли над обрывом; сыщики потеряли след и плутали минут
десять, пока, обогнув гребень круглого, как купол, холма, не
увидели в лучах заката прелестную и тихую картину. Под
деревом стояла ветхая скамья; на ней сидели, серьезно
беседуя, священники. Зелень и золото еще сверкали у
темнеющего горизонта, сине-зеленый купол неба становился
зелено-синим, и звезды сверкали ярко, как крупные
бриллианты. Валантэн сделал знак своим помощникам,
подкрался к большому ветвистому дереву и, стоя там в полной
тишине, услышал наконец, о чем говорили странные
священнослужители.
Он слушал минуту-другую, и бес сомнения обуял его. А
что, если он зря затащил английских полисменов в дальний
угол темнеющего парка? Священники беседовали именно так,
как должны беседовать священники, - благочестиво, степенно,
учено о самых бестелесных тайнах богословия. Маленький
патер из Эссекса говорил проще, обратив круглое лицо к
разгорающимся звездам. Высокий сидел, опустив голову,
словно считал, что недостоин на них взглянуть. Беседа их
была невинней невинного; ничего более возвышенного не
услышишь в белой итальянской обители или в черном испанском
соборе.
Первым донесся конец фразы отца Брауна:
- ...то, что имели в виду средневековые схоласты, когда
говорили о несокрушимости небес.
Высокий священник кивнул склоненной головой.
- Да, - сказал он, - безбожники взывают теперь к разуму.
Но кто, глядя на эти мириады миров, не почувствует, что там,
над нами, могут быть Вселенные, где разум неразумен?
- Нет, - сказал отец Браун, - разум разумен везде.
Высокий поднял суровое лицо к усеянному звездами небу.
- Кто может знать, есть ли в безграничной Вселенной... -
снова начал он.
- У нее нет пространственных границ, - сказал маленький и
резко повернулся к нему, - но за границы нравственных
законов она не выходит.
Валантэн сидел за деревом и молча грыз ногти. Ему
казалось, что английские сыщики хихикают над ним - ведь это
он затащил их в такую даль, чтобы послушать философскую чушь
двух тихих пожилых священников. От злости он пропустил
ответ высокого и услышал только отца Брауна.
- Истина и разум царят на самой далекой, самой пустынной
звезде. Посмотрите на звезды. Правда, они как алмазы и
сапфиры? Так вот, представьте себе любые растения и камни.
Представьте алмазные леса с бриллиантовыми листьями.
Представьте, что луна - синяя, сплошной огромный сапфир. Но
не думайте, что все это хоть на йоту изменит закон разума и
справедливости. На опаловых равнинах, среди жемчужных
утесов вы найдете все ту же заповедь: "Не укради"
Валантэн собрался было встать - у него затекло все тело -
и уйти потише, в первый раз за свою жизнь он сморозил такую
глупость. Но высокий молчал как-то странно, и сыщик
прислушался. Наконец тот сказал совсем просто, еще ниже
опустив голову и сложив руки на коленях:
- А все же я думаю, что другие миры могут подняться выше
нашего разума. Неисповедима тайна небес, и я склоняю
голову. - И, не поднимая головы, не меняя интонации,
прибавил: - Давайте-ка сюда этот крест. Мы тут одни, и я
вас могу распотрошить, как чучело.
Оттого что он не менял ни позы, ни тона, эти слова
прозвучали еще страшнее. Но хранитель святыни почти не
шевельнулся; его глуповатое лицо было обращено к звездам.
Может быть, он не понял или окаменел от страха.
- Да, - все так же тихо сказал высокий, - да, я Фламбо.
- Помолчал и прибавил: - Ну, отдадите вы крест?
- Нет, - сказал Браун, и односложное это слово странно
прозвенело в тишине.
И тут с Фламбо слетело напускное смирение. Великий вор
откинулся на спинку скамьи и засмеялся негромко, но грубо.
- Не отдадите! - сказал он. - Еще бы вы отдали! Еще бы
вы мне его отдали, простак-холостяк! А знаете почему?
Потому что он у меня в кармане.
Маленький сельский священник повернул к нему лицо - даже
в сумерках было видно, как он растерян, - и спросил
взволнованно и робко, словно подчиненный:
- Вы... вы уверены?
Фламбо взвыл от восторга.
- Ну, с вами театра не надо, - закричал он. - Да,
достопочтенная брюква, уверен! Я догадался сделать
фальшивый пакет. Так что теперь у вас бумага, а у меня -
камешки. Старый прием, отец Браун, очень старый прием.
- Да, - сказал отец Браун и все так же странно, несмело
пригладил волосы, - я о нем слышал.
Король преступников наклонился к нему с внезапным
интересом.
- Кто? Вы? - спросил он. - От кого ж это вы могли
слышать?
- Я не вправе назвать вам его имя, - просто сказал Браун.
- Понимаете, он каялся. Он жил этим лет двадцать -
подменивал свертки и пакеты. И вот, когда я вас заподозрил,
я вспомнил про него, беднягу.
- Заподозрили? - повторил преступник. - Вы что,
действительно догадались, что я вас не зря тащу в такую
глушь?
- Ну да, - виновато сказал Браун. - Я вас сразу
заподозрил. Понимаете, у вас запястье изуродовано, это от
наручников.
- А, черт! - заорал Фламбо. - Вы-то откуда знаете про
наручники?
- От прихожан, - ответил Браун, кротко поднимая брови. -
Когда я служил в Хартлпуле, там у двоих были такие руки.
Вот я вас и заподозрил и решил, понимаете, спасти крест. Вы
уж простите, я за вами следил. В конце концов я заметил,
что вы подменили пакет. Ну, а я подменил его снова и
настоящий отослал.
- Отослали? - повторил Фламбо, и в первый раз его голос
звучал не только победой.
- Да, отослал, - спокойно продолжал священник. - Я
вернулся в лавку и спросил, не оставлял ли я пакета. И дал
им адрес, куда его послать, если он найдется. Конечно,
сначала я его не оставлял, а потом оставил. А она не
побежала за мной и послала его прямо в Вестминстер, моему
другу. Этому я тоже научился от того бедняги. Он так делал
с сумками, которые крал на вокзалах. Сейчас он в монастыре.
Знаете, в жизни многому научишься, - закончил он, виновато
почесывая за ухом. - Что ж нам, священникам, делать?
Приходят, рассказывают...
Фламбо уже выхватил пакет из внутреннего кармана и рвал
его в клочья. Там не было ничего, кроме бумаги и кусочков