Чтение 20–й страницы книги ~Шествие динозавров~

- Стоп!

Меня хватают за руку, занесенную для самого последнего удара. Это
Ратмир.

- Хорошо, Славик, хорошо. Ты сделал все как надо, молодец... - он
успокаивает меня, гладит по плечу, и напряжение мышц понемногу спадает,
сменяясь нервической дрожью, кровавая пелена перед глазами расступается.

- Васька, - бормочу я неповинующимися губами. - Где он?..

- Его не было. И ничего не было, - Ратмир поднимает одну из
фотографий - я стискиваю зубы, готовясь еще раз снести эту муку. Но там
ничего нет, чистая белая бумага. - Наведенная галлюцинация. Фантоматика.

- Стало быть, Маришка и этот... мне привиделись?

- Какая Маришка? - Ратмир морщит лоб, трудно соображая. Явно
прикидывается. - Жена, что ли, твоя? Ах вот, стало быть, что тебе
досталось...

Апостол садится, приваливается к стенке, крутит головой. Лицо его,
перечеркнутое широкой ссадиной от первого моего удара, непроницаемо, но
сквозь эту маску явственно проступает глубокое удовлетворение.

- Один барьер мы ему порушили, - урчит он себе под нос. - Добрый
будет бодикипер. Правильно, что меня под него подложили, иной бы не
уберегся, иного бы он в говно втоптал... Но на детках он ломается. За
пацаненочка глотку порвет. Здесь его слабинка, могут подловить. Запомни
это, Ратмир.

- Барьер? - повторяю я. - Что еще за барьер?

- Обыкновенный, - поясняет Ратмир. - Психологический. Ты не мог
ударить человека. А там, на месте, ты обязан делать это не задумываясь.
Безо всяких там рефлексий. Имеет место морда - значит, нужно в нее дать.
Это твоя работа, Славик. Ты превозмог самого себя - дальше будет проще...

- Барьер?! - я уже хриплю от злости. - Работа?! В жопу эту вашу
работу, кудесники хреновы!

И ухожу, не оглядываясь. Подальше от них - куда глаза глядят. В парк,
в кафе, в бассейн. К черту на рога. И при этом каждую секунду ощущаю их
сволочную правоту: я и вправду стал другим. Не от них я сейчас ухожу - от
себя...

Я шел через рыночную площадь, и низкорослые зигган при моем появлении
делались еще ниже, невольно ссыхались, горбились, норовили исчезнуть.
"Нагнали мы на них страху", - подумал я равнодушно. Поравнявшись с лотком
чеканщика, нагнулся, подбросил на ладони кованый гребень с изображением
сражающихся скорпионов-уэггдов. "Взять бы Маришке! Да только позволят ли
мне эту контрабанду..." Таких гребней у нас не делали. Промышленность
штамповала пластмассовые расчески, которые что потерять, что выкинуть не
жаль. Этому же товару место лишь в музее. Но ни один музей мира не мог на
такое рассчитывать... Я поднял глаза, намереваясь спросить цену. В радиусе
тридцати шагов площадь как вымело. Образовался вакуум. Хотя за пределами
незримо очерченного круга рыночная жизнь, несуразная и непонятная,
продолжалась. Забыв обо мне, возможно - не принимая во внимание, торговцы
козами затеяли натуральный обмен с торговцами человеческим товаром.
Немолодой, но мускулистый, сильный еще раб шел за две дойных козы. Хозяин
раба настаивал и на козлятах, но пока без особого успеха. Другой
работорговец предлагал, кажется, молодую рабыню в обмен на козу. С ним
даже не разговаривали. А рабыня была хороша. Нагая, белокожая, с
распущенными вороными волосами, она сидела на корточках рядом с мохнатыми
пегими козами и безучастно водила пальцем по дорожной пыли. Двуногое
животное... На другом конце площади лупили только что пойманного вора.
Избиваемый молчал. Везде свои правила: вор принимал муку, ограбленный
отводил душу. Чего зря шуметь?.. Зато с восточного края рынка неслись
дикие вопли. Там казнили и пытали. По пролетарской логике мне полагалось
обнажить меч и поспешить на выручку угнетенным. Я даже не шевелился.
Продолжал себе любоваться искусством чеканки и клясть себя в равной мере
как за чистоплюйство, мешавшее внаглую забрать изделие и уйти, так и за
опрометчивое решение явиться сюда открыто. "Сам виноват. Если дьявол
собрался в люди, пусть упрячет рога. В следующий раз одену плащ с
капюшоном..." Я с сожалением бросил гребень на лоток.

В гончарне было чисто прибрано и вкусно пахло свежими лепешками. Меня
здесь ждали. К моему приходу готовились.

Оанууг сидела в дальнем, темном углу лавки, смиренно сложив руки на
коленях, сияя глазищами. Вургр угнездился на скамье напротив оконной щели.
Умытый, умащенный дешевыми благовониями, с расчесанной надвое бородой, в
новой, наверняка ворованной, серой рубахе. И не подумаешь про него, что
душегуб.

- Не приставал? - строго спросил я девушку, указуя на него рукояткой
меча.

Оанууг энергично помотала головой.

- А то у меня с ним долгого разговору не будет, - сказал я, проходя
на почетное место гостя.

- Ниллган, - с пренебрежением промолвил вургр. - Не понимаешь. Пусть
я и украшен "поцелуем вауу", но в остальном человек. Зачем мне чужая вещь?

- А это? - я потянулся и зацепил пальцем его обновку.

- Торговцы что рабы, - ответил он высокомерно. - А я все же брат
императора.

- На тебе не написано.

- Ниллган, - повторил вургр. - Почему люди видят, что ты ниллган?
Почему они видят, что я брат императора?

- Откуда мне знать... - пробурчал я.

Вургр передернул плечами в знак презрения и отвернулся. При этом вся
его поза выражала скрытое нетерпение. Тогда я извлек из-под плаща плоскую
флягу литра на четыре и выдернул затычку. Светский лоск слетел с этого
раздолбая в единый миг. Теперь он стал похож на вдрызг пропившегося
Кирюху, которому Бог поутру послал чекушку... Не спрашивайте меня, где я
наполнил флягу до краев.

- Дай, - сказал вургр, алчно сглатывая слюну.

- Может быть, назовешь свое имя? - спросил я, придерживая сосуд. - А
то как-то неловко. Давно знакомы...

- Не имеет смысла, - пробормотал он. - Как зовут кукол из рыночного
вертепа? Юламэм и Аганну-Дедль. Так и мы: ты - ниллган, я - вургр. Чем
плохо... Позволь мне уйти. До вечера, а?

- Иди, - позволил я. - Латникам глаза не мозоль. И не вздумай удрать.
Во второй раз не помилую.

- Я буду осторожен, - пообещал он. - Есть тут у меня местечко...

Прижимая к груди флягу, он засеменил прочь. Оанууг молчала, едва
заметно улыбаясь.

- Тебе страшно с ним? - спросил я виновато. Она снова замотала
головой. - Страшно, еще бы... Скоро я уведу его отсюда. Кажется, я нашел
ему убежище.

- Он не виноват, - сказала девушка тихонько. - Это проклятие злых
богов. Человек - игрушка в их руках.

- Это я уже слышал. Про глиняных кукол. Не слишком достойно человека
быть куклой.

- Достойно, - возразила она, заливаясь краской стыда от необходимости
прекословить. - Человеком должны управлять. Другие люди, умнее. Иначе он
становится зверем. Зверь подчиняется только желудку и детородному органу.
Над ним нет высшей воли.

- Кто же управляет теми, которые умнее? Боги?

- Боги, - кивнула Оанууг.

- А если это злые боги?... - я кивнул на пустую скамью.

- Злые боги не управляют. Они могут проклясть. Проклятие отвращает
высшую волю добрых богов. Поэтому вургр подобен зверю, когда над ним нет
высшей воли. Им движет голод. Сытый вургр - не вургр. Человек.

- Винтики единого прекрасного механизма, - сказал я. - Движущегося к
светлому будущему.

- Не понимаю. Что такое "винтик"? Что такое "механизм"?

- Это по-нашему. По-ниллгански. Про человека и высшую волю.

- Ты странный ниллган, - сказала Оанууг.

- На каждом углу об этом слышу... Чем же я тебе-то странен?

Девушка закрыла глаза. Чуть запрокинула голову, произнесла негромко:

Когда переступает Он порог,

Его шаги предупреждает страх.

Трепещет пламя в очаге моем

И прячет лепестки свои в золу,

А злые духи убегают в ночь,

Которой не настал покуда срок.