Чтение 20–й страницы книги ~Пан~

случай, печальное стечение обстоятельств, моей вины тут никакой.

Я сказал:

- Если кому-то любой ценой хотелось разлучить меня с Евой, он своего
добился. Будь он проклят!

Господин Мак глянул на меня исподлобья. Он что-то пробормотал о богатых
похоронах. Ничего, мол, не пожалели.

Я сидел и восхищался его самообладанием.

Он отказался от возмещения за лодку, разбитую моим взрывом.

- Вот как! - сказал я. - Вы в самом деле не желаете брать денег за
лодку, и за ведро с дегтем, за кисть?

- Милейший господин лейтенант, - ответил он. - Как такое могло прийти
вам в голову!

И в глазах его была ненависть.

Три недели не видал я Эдварды. Хотя нет, один раз я ее встретил в
лавке, когда пришел купить хлеба, она стояла за прилавком и перебирала
материи. В лавке, кроме нее, были только два приказчика.

Я громко поздоровался, и она подняла глаза, но не ответила. Я решил при
ней не спрашивать хлеба, я повернулся к приказчикам и спросил пороха и
дроби. Пока мне отвешивали то и другое, я смотрел на нее.

Серое, совсем уже короткое ей платьице, петли залохматились; тяжело
дышала маленькая грудь.

Как выросла она за лето! Лоб задумчивый, выгнутые, высокие брови -
будто две загадки на ее лице, и все движенья у нее стали словно более
степенны. Я смотрел ей на руки, особенное выраженье длинных тонких пальцев
ударило меня по сердцу, я вздрогнул. Она все перебирала материи.

Как же я хотел, чтоб Эзоп подбежал к ней, узнал ее, я бы тотчас
окликнул его и попросил бы у нее извинения; интересно, что бы она
ответила?

- Пожалуйста, - говорит приказчик.

Я заплатил, взял покупку и простился. Она подняла глаза, но и на этот
раз не ответила. Ладно! - подумал я, верно, она уже невеста барона. И я
ушел без хлеба.

Выйдя из лавки, я бросил взгляд на окно. Никто не смотрел мне вслед.

35

Потом как-то ночью выпал снег, и в моем жилье стало холодно. Тут был
очаг, на котором я готовил еду, но дрова горели плохо и от стен нещадно
дуло, хоть я и заделал их, как мог. Осень миновала, дни стали совсем
короткие. Первый снег, правда, стаял на солнце, и опять земля лежала
голая; но ночами пошли холода, и вода промерзала. И вся трава, вся мошкара
погибли.

Люди непонятно затихли, примолкли, задумались, и глаза у них теперь не
такие синие и ждут зимы. Уж не слышно больше выкриков с островов, где
сушат рыбу, все тихо в гавани, все приготовилось к полярной вечной ночи,
когда солнце спит в море. Глухо, глухо всплескивает весло одинокой лодки.

В лодке девушка.

- Где ты была, красавица?

- Нигде.

- Нигде? Послушай, а ведь я тебя знаю, это тебя я встретил летом.

Она пристала к берегу, вышла и привязала лодку.

- Ты напевала, ты вязала чулок, я встретил тебя однажды ночью.

Она слегка краснеет и смеется смущенно.

- Зайди ко мне, красавица, а я погляжу на тебя. Я вспомнил, тебя же
зовут Генриетой.

Но она молчит и идет мимо. Ее прихватило зимой, чувства ее уснули.

Солнце уже ушло в море.

36

И я в первый раз надел мундир и отправился в Сирилунн. Сердце у меня
колотилось.

Мне вспомнилось все, с того самого первого дня, когда Эдварда бросилась
ко мне на шею и у всех на глазах поцеловала; и уж сколько месяцев она
швыряется мной, как захочет, - из-за нее у меня поседели волосы. Сам
виноват? Да, видно, не туда завела меня моя звезда, совсем не туда. Я
подумал: а ведь упади я сейчас перед ней на колени, открой ей тайну своего
сердца, как бы она злорадствовала! Верно, она предложила бы мне сесть,
велела бы принести вина, поднесла бы его к губам и сказала: "Господин
лейтенант, благодарю вас за то время, что вы провели со мной вместе, я
никогда о нем не забуду!" Но только я обрадуюсь и обнадежусь, она, не
пригубив, отставит стакан. И даже не станет делать вида, будто пьет, нет,
нарочно покажет, что к вину и не притронулась. В этом она вся.

Ну ничего, скоро уж пробьет последний час!

Я шел по дороге и додумывал свои думы: мундир должен произвести на нее
впечатление, галуны совсем новые, красивые. Сабля будет звенеть по полу. Я
радостно вздрагиваю и шепчу про себя: "Кто его знает, чем еще все это
кончится!" Я поднимаю голову, иду, отбивая такт рукой. Довольно унижаться,
где моя гордость! Да и что мне за дело, наконец, как она себя поведет, с
меня довольно! Прошу прощенья, дева красоты, что я к вам не посватался...

Господин Мак встретил меня во дворе, глаза у него еще больше ввалились,
лицо стало совсем серое.

- Едете? Ну что же. Вам напоследок не очень-то сладко пришлось; вот и
сторожка у вас сгорела. - И господин Мак улыбнулся.

Мне вдруг подумалось, что передо мной умнейший человек на свете.

- Заходите, господин лейтенант. Эдварда дома. Ну так прощайте. Впрочем,
мы еще увидимся на пристани, когда будет отправляться пароход. - Он
зашагал прочь, задумавшись, ссутулясь, насвистывая.

Эдварда сидела в гостиной, она читала. Когда я вошел, она на мгновенье
оторопела при виде моего мундира, она смотрела на меня, склонив голову,
как птица, и даже залилась краской. Рот у нее приоткрылся.

- Я пришел проститься, - выдавил я наконец.

Она тотчас встала, и я увидел, что слова мои оказали на нее свое
действие.

- Глан, вы едете? Уже?

- Как только придет пароход. - И тут я хватаю ее за руку, за обе руки,
на меня находит бессмысленный восторг, я вскрикиваю: - Эдварда! - и не
отрываясь смотрю ей в лицо.

И тотчас она делается холодна, холодна и упряма. Все во мне раздражает
ее, она выпрямляется, и вот уже я стою перед ней, словно милостыни прошу.
Я выпустил ее руки, дал ей отойти. Помню, я еще долго так стоял и твердил,
ни о чем не думая: "Эдварда! Эдварда!" И когда она спросила: "Да, что
такое?" - ничего ей не мог объяснить.

- Значит, вы едете! - повторила она. - Кто же явится на будущий год?

- Другой, - ответил я. - Сторожку-то отстроят.

Пауза. Она уже снова взялась за книгу.

- Вы уж извините, что отца нет дома, - сказала она. - Но я передам ему,
что вы заходили проститься.

На это я ей ничего не стал отвечать. Я опять подошел, взял ее за руку и
сказал:

- Прощайте же, Эдварда.

- Прощайте, - ответила она.

Я отворил дверь, будто собрался идти. Она уже склонилась над книгой и
читала, она в самом деле читала, она перелистывала страницы. Никаких,
никаких чувств не вызвало в ней наше прощанье.

Я кашлянул.

Она оглянулась и сказала недоуменно:

- Как, вы еще не ушли? А я думала, вы ушли.

Конечно, бог его знает, но нет, мне не почудилось, она и правда уж
очень изумилась, она потеряла власть над собой и удивилась чересчур, и я
подумал, что она, может быть, все время знала, что я стою у нее за спиной.

- Ну, мне пора, - сказал я.

Тут она встала и подошла ко мне.

- Знаете, я бы хотела что-нибудь от вас на память, - сказала она. - Я
думала вас кой о чем попросить, да боюсь, что это слишком. Не могли бы вы
оставить мне Эзопа?

Я не раздумывал, я ответил "да".

- Так приведите его завтра, ладно? - сказала она.

Я ушел.

Я взглянул на окна. Никого.

Итак, все кончено...

Последняя ночь. Я думал, думал, я считал часы; когда настало утро, я в
последний раз приготовил еду. День был холодный.

Почему она попросила, чтоб я сам привел ей пса? Хотела поговорить со
мной, что-то мне сказать напоследок? Я уже больше ничего, ничего от нее не
жду. И как станет она обращаться с Эзопом? Эзоп, Эзоп, она тебя замучит!
Из-за меня она будет сечь тебя плеткой, будет и ласкать, но сечь будет
непременно, за дело и без дела, и вконец тебя испортит...

Я подозвал Эзопа, потрепал его по загривку, прижал его голову к своей и
взялся за ружье. Эзоп начал радостно повизгивать, он решил, что мы идем на
охоту. Я снова прижал его голову к своей, приставил дуло ему к затылку и
спустил курок.