стреляли. Они хотят, чтобы жизнь текла спокойно. Они не хотят, чтобы ими
помыкали люди с белой кожей.
что значит "потеряем"? Если бы я верил в вашего бога и в рай, я поставил
бы свою райскую цитру против вашего золотого нимба, что через пятьсот лет
на свете не будет ни Нью-Йорка, ни Лондона, а они по-прежнему будут
выращивать рис на этих полях, и в своих остроконечных шляпах носить
продукты на рынок, подвесив корзины на длинные жерди. А мальчуганы все так
же будут ездить верхом на буйволах. Я люблю буйволов, они не терпят нашего
запаха, запаха европейцев. И запомните: с точки зрения буйвола, вы - тоже
европеец.
им хочется.
в свою глиняную хижину, крестьянин размышляет о Боге и Демократии?
По-вашему, они будут счастливы?
опасной игре, вот почему мы и торчим здесь в надежде, что нам не перережут
глотки. Мы заслужили, чтобы нам их перерезали. Хотелось бы мне, чтобы и
ваш друг Йорк тоже был здесь. Интересно, как бы ему это понравилось.
билетом в кармане храбрость становится душевной гимнастикой, вроде
монашеского самобичевания: "Сколько я выдержу?" А вот эти бедняги не могут
удрать на самолете домой. Эй, - обратился я к ним, - как вас зовут? - Мне
казалось, что, узнав их имена, мы как-нибудь втянем их в беседу. Ответа не
последовало; они лишь угрюмо поглядывали на нас и сосали свои окурки. -
Наверно, думают, что мы французы, - сказал я.
французы. Их колониализм.
каучуковой плантации бьет своего батрака, - ладно, я против него. Но он
бьет его вовсе не по инструкции министра колоний. Во Франции он, верно,
бил бы свою жену. Я помню одного священника - такого нищего, - у него не
было даже лишней пары штанов, - в холерную эпидемию он по пятнадцати часов
в день обходил одну хижину за другой, питаясь рисом и соленой рыбой, а
причащал из старой чашки и деревянной тарелки. Я не верю в бога, но я за
такого священника. Может, и это, по-вашему, колониализм?
администраторы больше всего мешают уничтожить плохую систему.
абстракция. Они не втягивают в войну здешних людей умелой ложью, как ваши
политиканы... или наши. Я был в Индии, Пайл, и я знаю, какой вред могут
принести либералы. У нас больше нет партии либералов, зато либерализм
заразил все другие партии. Все мы либо либеральные консерваторы, либо
либеральные социалисты; у всех у нас чистая совесть. Лучше уж быть
эксплуататором, который открыто дерется за то, чтобы эксплуатировать, и
умирает за это. Посмотрите на историю Бирмы. Мы вторглись в эту страну -
нашлись племена, которые нас поддержали; мы победили, но, как и вы,
американцы, мы в те дни не признавали себя колониалистами. Наоборот, мы
заключили мир с королем, вернули ему его край и предоставили распинать и
распиливать на части наших союзников. Они были простаками. Они думали, что
мы не уйдем. Но мы, либералы, боялись нечистой совести.
немного военного снаряжения и производство игрушек.
ведь репортер. Я ни во что не вмешиваюсь.
становиться на чью-нибудь сторону. Кто бы ни победил, я буду только
свидетелем, репортером.
газеты так уж почитали истину.
ведь и голоса тоже имеют свой цвет: желтые голоса поют, черные издают
гортанный звук, словно полощут горло, а белые просто говорят - создадут
впечатление, будто нас много, и отпугнут противника. Часовые снова взялись
за свои котелки, отдирая палочками еду и поглядывая на нас с Пайлом.
выиграли. Я бы предпочел, чтобы вот эти бедняги были счастливы... вот и
все. Я бы хотел, чтобы им не нужно было сидеть по ночам в темноте,
перепуганным насмерть.
право, не знаю, что это такое. Спросим у них. - Я окликнул солдат
по-французски: - La liberte - qu'est ce que c'est la liberte? [Свобода -
что такое свобода? (фр.)] Они слизывали с палочек рис и молча на нас
глядели.
Вам просто нравится спорить. Вы интеллигент. Вам так же дорога свобода
человеческой личности, как и мне... или Йорку.
никто о ней и не заикался.
думал о личности того, кто выращивает рис, и думает о нем сейчас?
Единственный, кто обращается с ним как с человеком, это политический
комиссар: посидит в его хижине, спросит имя, выслушает жалобы; ежедневно
тратит на него целый час, чтобы чему-нибудь научить - неважно чему; но
обходится с ним как с человеком, с существом, которое представляет
ценность. Не суйтесь вы на Восток с вашим кудахтаньем об угрозе
человеческой личности. Тут сразу обнаружится, что вы - неправая сторона:
это они стоят за человеческую личность, а мы за рядового номер 23987,
единицу в глобальной стратегии.
вмешиваюсь, а не то у меня явилось бы искушение кое-что пред примять...
потому что здесь, на Востоке, мне, знаете ли, не нравится ваш Айк. Мне
нравятся, если на то пошло, вот эти двое. Это их страна... Который час?
Мои часы остановились.
люк, нащупал лестницу и стал спускаться. До чего же успокаивают разговоры,
в особенности на отвлеченные темы: она делают обыденной самую необычайную
обстановку. Я больше не чувствовал страха: у меня было такое ощущение,
будто я вышел из комнаты и должен туда вернуться, чтобы продолжать спор;
славно мы были на улице Катина, в баре "Мажестик" или даже где-то
поблизости от Гордон-сквера.
луны не было. Лунный свет напоминает мне мертвецкую и холодное сияние
лампочки без абажура над мраморной скамьей; свет звезд полон жизни и
движения, словно кто-то в необъятном просторе передает нам послание доброй
воли; ведь даже в именах звезд есть что-то дружественное. Венера - это
женщина, которую мы любим. Медведицы - мишки нашего детства, а, наверно,
для тех, кто верит, как моя жена, Южный Крест - это любимый псалом или
вечерняя молитва. Я немного поежился, как Пайл. Однако ночь была теплая,
только неглубокая вода по обе стороны дороги придавала теплу какой-то
леденящий оттенок. Я пошел к машине, и мне вдруг почудилось, что ее нет.
Мне стало не по себе, хотя я и вспомнил, что машина застряла в тридцати
метрах отсюда. Я шел сгорбившись: мае казалось, что так я менее приметен.
скрип крышки заставили меня вздрогнуть. Я одни производил шум в ночи,
которая, казалось, была полна людей, и это меня отнюдь не радовало.
Перекинув одеяло через плечо, я опустил крышку багажника осторожнее, чем
ее поднимал, и как раз в тот миг, когда щелкнул замок, небо в сторону к
Сайгону озарилось вспышкой огня и по дороге понесся грохот взрыва.
Застрекотал автомат, застрекотал и умолк, прежде чем прекратился грохот. Я
подумал: "Кому-то досталось" - и очень издалека услышал голоса, кричавшие
от боли или ужаса, а может быть, и от упоения победой. Я почему-то был
уверен, что на нас нападут сзади, оттуда, откуда мы приехали, и вдруг мне
показалось несправедливым, что вьетминцы впереди, между нами и Сайгоном.
Мы, словно ничего не ведая, приближались к опасности, вместо того чтобы от
нее отдалиться, да и сейчас я шел туда, где таилась опасность, к вышке. Я
Володихин Дмитрий
Доставалов Александр
Посняков Андрей
Андреев Николай
Свержин Владимир
Смит Кордвейнер