Чтение 20–й страницы книги ~Убийство в музее восковых фигур~

пятнами - это под деревьями к промокшей земле прилипли опавшие листья. Из-за
дома, украшенного скорбными завитками чугунного литья, послышался шорох,
звяканье цепи, а потом собачий лай. Он разносился по тонущему во влажных
сумерках саду и эхом отдавался в шелестевших за ним аллеях. Будто в ответ,
на первом этаже засветилось окно.

- Надеюсь, это чудовище на цепи, - поежился Бенколин. - Его зовут Шквал.
Это самый злобный... Ого!

Он остановился как вкопанный. Из-за кустов в рощице молодых каштанов
справа от нас выскочил человек. Он несся какими-то нечеловеческими прыжками.
Когда видение достигло зарослей вокруг другой группы деревьев, мы увидели,
что пальто у него на спине разорвано в клочья. Собака перестала лаять, и
слышно было только, как шуршит опавшими листьями ветер.

- За нами следят, Джефф, - после паузы сказал Бенколин. - Это бодрит, не
правда ли? Меня определенно взбодрило. Наверняка кто-то из людей Галана. Его
спугнула собака.

Меня передернуло. Тяжелая капля дождя шлепнулась на лист передо мной, за
ней еще одна. Мы поспешили к дому мимо коновязи, спеша укрыться под
козырьком крыльца. Это крыльцо, по-видимому, сохранилось с прошлого века; в
стенах все еще торчали кольца для привязывания лошадей. Слишком угрюмый дом
для молодой девушки вроде Клодин Мартель. За увядшими виноградными лозами я
заметил несколько плетеных кресел, обтянутых ярким ситцем; ветер перебирал
страницы журнала, лежавшего на подушках качелей.

При нашем приближении двери начали открываться.

- Входите, господа, - произнес почтительный голос. - Полковник Мартель
ждет вас.

Слуга провел нас в сумеречный холл, очень просторный, со стенами,
отделанными черным орехом. Здесь было не то чтобы запущено - просто хотелось
проветрить; пахло старым деревом, пыльными шторами, составом для чистки меди
и навощенным паркетом. Снова я уловил запах платья и волос, как в музее
восковых фигур, но здесь, не мог не почувствовать я, это были платье и
волосы мертвецов, и от стен, обитых над ореховыми панелями темно-красным
атласом, веяло неуловимым запахом гнили. Нас провели в библиотеку в задней
части дома.

За столом красного дерева, в круге света от настольной лампы с абажуром,
сидел полковник Мартель. В дальнем конце комнаты над высокими книжными
полками помещались окна в иссиня-черных рамах с голубыми и белыми стеклами.
Было видно, как серебряные струи дождя становятся все гуще, и на лице
женщины, неподвижно, со сложенными ладонями сидевшей в тени книжных полок,
играли бледные переливы света. Здесь царила атмосфера застывшего ожидания,
слез, которые никогда не будут пролиты, и обреченности. Старик встал.

- Входите, господа, - произнес он глубоким голосом. - Это моя жена.

Он был среднего роста, очень коренастый, но держался в высшей степени
подтянуто. Если бы его желтовато-бледное лицо не было таким полным, его
можно было бы назвать красивым. Свет отражался от его большого голого
черепа, засевшие под густыми бровями глаза блестели жестко и холодно. Я
заметил, как заходили желваки под его большими, обвислыми, светло-песочного
цвета усами, как расправились складки на его шее над высоким воротником с
тонкой полоской шейного платка. Его темный костюм, хотя и несколько
старомодного фасона, был сшит из самой лучшей материи, в рукавах торчали
опаловые запонки. Он склонился в сторону тени.

- Добрый день! - пропел женский голос, звонкий и высокий, как у многих
глухих. Глаза на ее увядшем исхудалом лице внимательно изучали нас, волосы
были совершенно седыми. - Добрый день! Андре, принесите для господ стулья!

Граф де Мартель не садился до тех пор, пока слуга не принес стулья и мы
не сели. На столе я увидел костяшки домино. Они были уложены как блоки для
своего рода игрушечного домика, и я вдруг представил себе, как долгими
часами полковник сидит в этой комнате, твердой рукой терпеливо укладывает их
одну на другую, а потом так же терпеливо, с серьезностью ребенка разбирает
домик. Но сейчас он сидел перед нами и смотрел мрачно и неподвижно, теребя
пальцем листок голубой бумаги, похожий на бланк телеграммы.

- Мы уже знаем, господа, - сказал он наконец. Эта атмосфера начала
действовать мне на нервы. Я видел, как женщина в глубине комнаты кивает
головой, стараясь не пропустить ни слова, и мне представилось, что над этим
домом собираются разрушительные силы, которые вот-вот разнесут его на куски.

- Это облегчает нашу задачу, полковник Мартель, - сказал Бенколин, - и
освобождает от неприятной обязанности. Буду говорить откровенно: теперь нам
остается только получить всю информацию, какую только можно, о вашей
дочери...

Старик неторопливо кивнул. Тут я впервые заметил, что он теребит бумажку
только одной рукой; левой руки у него не было, и рукав был заправлен в
карман.

- Мне нравится ваша прямолинейность, сударь, - проговорил он. - Уверяю
вас, ни я, ни моя жена не проявим малодушия. Когда мы сможем.., получить
тело?

Меня передернуло, когда я взглянул в эти жесткие, холодно блестящие
глаза. Бенколин ответил:

- Очень скоро. Вам известно, где нашли мадемуазель Мартель?

- В некоем музее восковых фигур, насколько я знаю, - громко произнес
безжалостный голос. - Ее закололи в спину. Говорите внятно. Жена вас не
слышит.

- Неужели она в самом деле мертва? - внезапно звонко вскрикнула женщина.

Этот крик пронзил всех нас. Господин Мартель медленно повернулся к жене и
холодно посмотрел на нее. В тишине громко тикали напольные часы. Поймав его
взгляд, мадам Мартель затихла, заморгала глазами, лицо у нее сморщилось и
застыло.

- Мы надеемся, - продолжал Бенколин, - что вы поможете нам как-то
прояснить обстоятельства смерти вашей дочери. Когда вы видели ее живой в
последний раз?

- Я пытался думать об этом. Боюсь, - старик не пощадил и себя, - боюсь, я
не следил как следует за дочерью. Оставил все на ее мать. Вот если бы у меня
был сын... Но мы с Клодин были почти чужими. Она была живой, веселой, совсем
другое поколение. - Он прижал руку ко лбу; глаза его, казалось, были
устремлены в прошлое. - В последний раз я видел ее вчера вечером за обедом.
Каждый месяц, в один и тот же день, я хожу к маркизу де Серанну играть в
карты. Это ритуал, который мы соблюдаем почти сорок лет. Я вышел из дома
около девяти часов. В это время она была еще дома: я слышал шаги в ее
комнате.

- Вы не знаете, собиралась ли она уходить?

- Нет, сударь, не знаю. Как я сказал, - он снова напрягся, - я не следил
за тем, что она делает, только передавал кое-какие распоряжения через жену и
редко проверял исполнение. И вот.., результат.

Наблюдая за мадам Мартель, я заметил, как на ее лице появилось жалобное
выражение. Старорежимный отец и впадающая в детство, простодушная мать...
Судя по тому, что я успел о ней узнать, Клодин Мартель совсем не походила на
Одетту. Она сумела бы выйти сухой из воды в любой ситуации. Я понял, что та
же мысль мелькнула и у Бенколина, потому что он поинтересовался:

- Насколько я понимаю, у вас не было привычки поджидать ее возвращения?

- Сударь, - холодно произнес старик, - в нашей семье это не принято.

- К ней часто приходили друзья?

- Я вынужден был запретить ей это. Они слишком шумные для нашего дома, к
тому же я не хотел беспокоить соседей. Ей разрешалось, конечно, приглашать
своих друзей на наши приемы, но она этого не делала. Выяснилось, что она
хотела подавать нашим гостям так называемые "коктейли"... - Чуть заметная
презрительная улыбка скривила его одутловатое лицо. - Я объяснил ей, что
винный погреб Мартелей считается одним из лучших во Франции и что я не имею
никакого права оскорблять своих старинных друзей. Это был один из редких
случаев, когда мы вообще обменялись хоть словом. Она спросила меня, причем
на повышенных тонах, был ли я когда-нибудь молодым. Молодым!..

- Вернемся к моему вопросу, господин Мартель. Вы сказали, что виделись с
дочерью за обедом. Было ли ее поведение обычным, или вам показалось, что у
нее есть что-то на уме?

Граф, прищурившись, теребил свои длинные усы.

- Я думал об этом потом. Да, я заметил. Она была.., расстроена.

- Она ничего не ела! - вмешалась его жена настолько внезапно, что даже
Бенколин повернулся и внимательно посмотрел на нее. Полковник говорил очень
тихо, и мы оба были удивлены, как она могла услышать его слова.

- Она читает по губам, господа, - объяснил наш хозяин. - Вам нет
необходимости кричать... Это правда. Клодин почти ничего не ела.

- Как вы считаете, такое поведение было вызвано возбуждением, страхом или
еще чем-нибудь?

- Не знаю. Возможно, всем вместе.

- Она была нездорова, - прокричала мадам Мартель. Ее остренькое личико,
которое, наверное, было когда-то красивым, поворачивалось то в одну, то в
другую сторону, и она умоляюще смотрела на нас своими блеклыми глазами. -
Она уже до этого плохо себя чувствовала. А предыдущей ночью я слышала, как
она плакала у себя в комнате. Просто рыдала!

Всякий раз когда от окна, заливаемого потоками дождя, доносился этот
трепещущий, неестественно громкий голос, в котором дрожали слезы, мне
хотелось схватиться за краешек стула. Я видел, каких усилий стоит ее
бескомпромиссному мужу держать себя в руках; у него опустились уголки рта, а
веки нервно подергивались в такт ее словам.

- Я услышала ее плач, встала и пошла к ней в комнату, как делала, когда
она была ребенком и плакала в своей кроватке. - Судорожно сглотнув, женщина
продолжала:

- И она меня не прогнала. Она была со мной ласкова. Я спросила ее: "Что
случилось, дорогая? Позволь мне помочь тебе". И она ответила: "Ты не можешь
мне помочь, мама, мне никто не может помочь". Весь день она была очень
грустная, а вечером ушла...

Опасаясь истерики, полковник Мартель снова резко повернулся к ней; его
огромный кулак сжался, пустой левый рукав дрожал. Бенколин старался четко