стиснула руку отца.
что ты его разлюбила. Он славный мальчик и настоящий христианин
к тому же, не то, что здешние святоши, несмотря на все их
молитвы и проповеди. Завтра в Неваду едут старатели -- я уж
как-нибудь дам ему знать, что с нами приключилось. И насколько
я понимаю, он примчится сюда быстрее, чем телеграфная депеша!
слезы.
-- Но мне страшно за тебя, дорогой. Говорят... говорят, что с
теми, кто идет наперекор Провидцу, всегда случается что-то
ужасное...
дальше видно будет, еще успеем поостеречься. У нас впереди
целый месяц, а потом, мне думается, нам лучше всего бежать из
Юты.
а остальное -- что ж, пусть пропадает. По правде говоря, Люси,
я уже не раз подумывал об этом. Ни перед кем я не могу
пресмыкаться, как здешний народ пресмыкается перед этим
чертовым Провидцем. Я свободный американец, и все это не по
мне. А переделывать себя уже поздно. Если он вздумает шататься
вокруг нашей фермы, то, чего доброго, навстречу ему вылетит
хороший заряд дроби!
пока ни о чем не беспокойся, девочка, и не плачь, а то у тебя
опухнут глазки, и мне от него здорово попадет! Бояться нечего,
и никакая опасность нам не грозит.
не могла не заметить, что в этот вечер он с особой
тщательностью запер все двери, а потом вычистил и зарядил
старое, заржавленное охотничье ружье, которое висело у него над
кроватью.
Джон Ферье отправился в Солт-Лейк-Сити и, найдя знакомого,
который уезжал в горы Невады, вручил ему письмо для Джефферсона
Хоупа. Он написал, что им угрожает неминуемая опасность и что
крайне необходимо, чтобы он приехал поскорее. Когда Ферье отдал
письмо, на душе у него стало легче, и, возвращаясь домой, он
даже повеселел.
привязаны две лошади. Удивление его возросло, когда он вошел в
дом: в гостиной весьма непринужденно расположились двое молодых
людей. Один, длиннолицый и бледный, развалился в
кресле-качалке, положив ноги на печь; второй, с бычьей шеей и
грубым, одутловатым лицом, стоял у окна, заложив руки в
карманы, и насвистывал церковный гимн. Оба кивнули вошедшему
Ферье.
кресле-качалке. -- Это сын старейшины Дреббера, а я Джозеф
Стэнджерсон, который странствовал с вами в пустыне, когда
Господь простер свою руку и направил вас в лоно истинной
церкви.
время, -- гнусавым голосом подхватил второй, -- У Бога для
праведных места много.
гости.
вашей дочери для того из нас, кто полюбится. вам и ей. Правда,
поскольку у меня всего четыре жены, а у брата Дреббера -- семь,
то у меня есть некоторое преимущество.
Дреббер. -- Дело вовсе не в том, сколько у кого жен, --
главное, кто сможет их содержать. Мне отец передал свои
фабрики, стало быть, я теперь богаче тебя.
возразил Стэнджерсон. -- Когда Господь призовет к себе моего
отца, мне достанется его кожевенный завод и дубильня. Кроме
того, я старше тебя и выше по положению!
любуясь своим отражением в зеркале. -- Мы предоставим решать
ей.
еле сдерживая желание обломать свой хлыст о спины гостей.
дочь вас позовет, тогда и придете, а до тех пор я не желаю
видеть ваши физиономии!
понятиям, спор из-за девушки был высочайшей честью и для нее и
для ее отца.
через дверь и через окно. Который вы предпочитаете?
заставили гостей вскочить на ноги и поспешно обратиться в
бегство. Старый фермер шел за ними до дверей.
-- с издевкой сказал он.
побелев от злости. -- Ты ослушался Провидца и Совет Четырех и
будешь раскаиваться в этом до конца своих дней!
Дреббер-младший. -- Мы сотрем тебя с лица земли!
было за ружьем, но Люси удержала его, схватив за руку.
их теперь не догнать.
пот. -- Да лучше мне видеть тебя мертвой, чем женой кого-нибудь
из них!
девушка. -- Но ведь скоро приедет Джефферсон.
всего можно ожидать.
дочь сейчас отчаянно нуждались в совете и помощи. Среди
мормонов еще не было случая, чтобы кто-нибудь оказывал открытое
неповиновение старейшинам. Если даже мелкие проступки карались
столь сурово, чего же мог ждать такой бунтарь, как Ферье? Он
знал, что ни положение, ни богатство его не спасут. Люди не
менее известные и состоятельные, чем он, внезапно исчезали
навсегда, а все их имущество переходило к церкви. Ферье был
далеко не труслив, и все же он трепетал, думая о нависшей над
ним таинственной, неосязаемой угрозе. Любую явную опасность он
встретил бы, не теряя присутствия духа, но его страшила
неизвестность. Он скрывал этот страх от дочери и делал вид,
будто все происшедшее -- сущие пустяки, но любовь к отцу
сделала ее прозорливой, и она подмечала все оттенки его
настроения и ясно видела, что ему сильно не по себе.
к ответу, и не ошибся, хотя это случилось совершенно
неожиданным образом. На следующее же утро он, проснувшись, с
изумлением обнаружил маленький квадратный листок бумаги,
пришпиленный к одеялу прямо у него на груди. Крупным
размашистым почерком на нем было написано:
потом --".
голову, стараясь догадаться, как могла эта бумажка попасть к
нему в комнату, Слуги спали в отдельном флигеле, а все окна и
двери дома были накрепко заперты. Он уничтожил бумажку и ничего
не сказал дочери, но сердце его холодело от ужаса. Двадцать
девять дней оставалось до конца месяца, то есть срока,
назначенного Янгом. Какое же мужество, какие силы нужны для
борьбы с врагом, обладающим такой таинственной властью? Рука,
приколовшая к его одеялу записку, могла нанести ему удар в
сердце, и он так и не узнал бы, кто его убийца.
завтраком, Люси вдруг удивленно вскрикнула и показала на
потолок. Там, на самой середине, было выведено -- очевидно,
обугленной палкой -- число "28". Для Люси это было загадкой, а