Холдейн не курил, но купил в баре сигареты, которые любил Лейзер. Тонкими пальцами уже очень немолодого человека он распечатал пачку и протянул через стол. Не дожидаясь ответа, заговорил снова:
— Видите ли, о том, что происходило на Кубе, американцы знали. Весь вопрос в информированности. Поэтому они и действовали. Они, безусловно, проводили разведывательные полеты. Но это не всегда возможно. — Он снова усмехнулся. — Не знаю, что бы они делали без этих полетов.
— Это точно, — Лейзер машинально кивнул головой. Холдейн смотрел в сторону.
— Они могли бы и завязнуть, — продолжал Холдейн, потягивая виски. — Кстати, вы не женаты?
Лейзер усмехнулся, поднял руку над столом и покачал кистью в разные стороны, будто изображая самолет.
— И да, и нет, — сказал он. Его галстук в клеточку украшала массивная золотая булавка в форме хлыста для верховой езды. Он пересекал крест-накрест длинную лошадиную голову. Довольно нелепое сочетание.
— А вы женаты, капитан?
Холдейн отрицательно покачал головой.
— Значит, нет, — произнес Лейзер и повторил:
— Значит, нет.
— Ну, всякие были, в общем, ситуации, — продолжал Холдейн, — когда допускались очень серьезные ошибки, потому что не было достоверных сведений или были неполные. Ведь даже мы не можем себе позволить везде держать своих людей постоянно.
— Разумеется, — вежливо согласился Лейзер.
Паб заполнялся людьми.
— Может, вы знаете, куда бы мы еще могли пойти поговорить? — спросил Холдейн. — Мы бы поужинали, вспомнили наших ребят. Или у вас вечер занят? — В низших сословиях ужинают рано.
Лейзер взглянул на часы.
— Я свободен до восьми, — ответил он. — Вам надо что-то делать с вашим кашлем, сэр. Такой кашель — штука опасная.
Часы у него были золотые, с циферблатом черного цвета, с табло, показывающим фазы Луны.
* * *
Замминистра тоже очень дорожил своим временем и был недоволен, что пришлось задержаться допоздна.
— По-моему, я уже докладывал вам, — говорил Леклерк, — что Форин Офис ужасно неряшливо оформляет паспорта нашим оперативным сотрудникам. Там взяли себе за правило по каждому случаю запрашивать Цирк. Как вы понимаете, у нас нет официального статуса; мне очень неприятно об этом говорить, но ведь у них самое смутное представление о нашей работе. Мне пришло в голову, что для моего Департамента было бы значительно удобней заказывать такие паспорта непосредственно через вашу личную канцелярию. И нам бы не приходилось всякий раз обращаться в Цирк.
— Что значит — неряшливо?».
— Как вы помните, мы послали покойного Тэйлора под другим именем. Форин Офис аннулировал его оперативный паспорт за несколько часов до того, как он покинул Лондон. По-моему, это прокол Цирка. Паспорт, сопровождавший тело покойного, по прибытии в Соединенное Королевство был признан недействительным. Из-за этого у нас возникли чудовищные неприятности. Мне пришлось послать одного из моих лучших людей, чтобы все уладить, — соврал он. — Я уверен, что, если Министр настоит на нововведении, Контроль возражать не будет.
Замминистра ткнул карандашом в сторону двери, ведущей в личную канцелярию:
— Поговорите там. И что-нибудь решите. Все выглядит очень глупо. С кем вы имеете дело в Форин Офис?
— С Де Лилем, — с готовностью ответил Леклерк, — в общем отделе. И со Смайли в Цирке.
Замминистра записал имена.
— Никогда не знаешь, с кем там следует иметь дело, — слишком много о себе понимают.
— Возможно, мне придется обратиться в Цирк за технической помощью — нам понадобится передатчик, еще кое-что. Из соображений безопасности я воспользуюсь легендой, расскажу, что намечается учебное мероприятие.
— Легендой? Ну да, что-нибудь соврете.
— Это только предосторожность.
— Поступайте, как считаете нужным.
— Я понял, что Цирк лучше не ставить в известность? Вы сказали: «Не допускать монолита». Так я и старался.
Замминистра снова взглянул на часы, висевшие над дверью.
— Он сегодня не в духе — такой тяжелый день из-за Йемена. И эти дополнительные выборы в Вудбридже: он ужасно огорчается, когда исход решает ничтожное число голосов. Кстати, как продвигается ваше дело? Знаете, оно его тоже очень тревожит. Он думает, что же там в действительности? — Он сделал паузу. — Ах, немцы — боюсь я их… Вы говорили, что найдете подходящего парня.
Они вышли в коридор.
— Уже нашли. И включили в игру. Окончательно будет известно вечером.
Замминистра сморщился и взялся за ручку двери в кабинет Министра. Он регулярно ходил в церковь, и ему претили темные предприятия.
— Что заставляет человека браться за такую работу? Не о вас я говорю — о нем.
Леклерк молчаливо покачал головой, будто они очень хорошо понимали друг друга:
— Одному Богу известно. Мы сами никогда не узнаем.
— Что он за личность? Из какой среды? Расскажите в самых общих чертах.
— Человек толковый, самоучка, по происхождению поляк.
— А-а, понятно. — Ответ как будто успокоил его. — Постараемся преподнести это дело поделикатнее, не сгущая красок, ладно? Он не любит острых сюжетов. Риск и опасность здесь видны любому дураку.
Они вошли в кабинет.
* * *
Холдейн и Лейзер сели за столиком в углу кафе, как любовная парочка. В таких местах уют создают пустые бутылки из-под кьянти; больше здесь посетителям ждать нечего. Завтра или послезавтра ресторанчик исчезнет, и никто о нем не вспомнит, ну а пока он сиял новизной, надеждой и был совсем неплох. Лейзер заказал бифштекс — наверно, он всегда брал это блюдо, — за столом сидел торжественно, аккуратно сложив руки.
Холдейн не сразу заговорил о цели своего визита. Вначале он бранил войну, Департамент, военные операции, всплывшие утром в его памяти, когда он проглядывал досье. Говорил он лишь о тех, кто выжил, — вспоминать других было нежелательно.
Он спросил о курсах, на которых когда-то занимался Лейзер, — не пропал ли у него интерес к радио? «Ну, в общем, пропал». — «А рукопашный бой изучали?» — «Нет, не приходилось». «Помнится, во время войны пару раз вам пришлось очень туго, — сказал Холдейн. — Кажется, в Голландии вам не повезло?»
Они опять стали вспоминать прошлые времена, былую удаль.
Лейзер сдержанно кивнул.
— Да, не повезло, — согласился он. — Тогда я был помоложе.
— А что именно произошло?
Минуту Лейзер смотрел на Холдейна помаргивая, будто только что проснулся, потом заговорил. Он рассказал одну из тех историй, которые в разных вариантах появились в начале войны. История эта была так же далека от симпатичного ресторанчика, где они сейчас сидели, как, скажем, сама война. Рассказ он вел с таким спокойствием, будто все это касалось вовсе не его: может, он слышал это по радио. Он попал в плен, бежал, несколько дней ничего не ел, кого-то убил, потом его прятали и тайно переправили обратно в Англию.
И тем не менее рассказывал он хорошо, может быть, потому, что война так много значила для него; может быть, потому, что это была правда, но, как и у той римской вдовы, которая рассказывала о гибели мужа, страстность осталась только в самом повествовании, в сердце огонь потух. Он говорил будто по принуждению, но искусственность речи — в отличие от речи Леклерка, — казалось, не была связана с желанием произвести впечатление, скорее он хотел что-то скрыть. Он выглядел очень замкнутым человеком, боявшимся сказать лишнее о себе, одиноким, отвыкшим от людей. Может быть, он и нашел в жизни какую-то точку опоры, но у него еще не было в ней своего места. Говорил он чисто, но по его выговору сразу было видно, что он иностранец, — он слишком отчетливо произносил слова, не смазывая звуков; впрочем, добиться естественного произношения далеко не так просто. Он говорил как человек, хорошо знакомый с английской жизнью, но все-таки здесь чужой.
Холдейн вежливо слушал. Когда Лейзер кончил, он спросил его:
— Вы не знаете, почему они выбрали именно вас?
Их разделяло слишком большое расстояние.
— Мне никто не говорил, — бесхитростно сказал он, как будто спросить сам он никак не мог.
— В общем, вы как раз тот, кто нам нужен. У вас немецкие корни — надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю. Немцев вы знаете; у вас есть опыт работы на немецкой территории.
— Только во время войны, — сказал Лейзер.
Они поговорили о разведывательной школе.
— Как наш толстячок? Джордж — как его по фамилии? Низенький такой, всегда грустный ходил?
— А-а… у него все в порядке, спасибо.
— Он женился на хорошенькой девушке. — Лейзер выразительно ухмыльнулся, согнул руку в локте и сжал кулак — восточный жест, означающий удачу в любви. — Боже мой, — сказал он, снова смеясь. — Когда мы были мальчишками, нас ничто не оставливало.
Это было исключительно неуместное замечание. Но Холдейн как будто этого и ждал.
Он долго не сводил с него ледяного взгляда. Оба молчали. Холдейн неторопливо встал из-за стола — было видно, что он взбешен; что его взбесила идиотская ухмылка Лейзера, взбесили дешевые шутки, недостойные профессионала, и бессмысленные уколы и сальности в адрес достойного человека.
— Лучше бы вы не говорили о нем таких вещей. Джордж Смайли — мой друг.
Подозвав официанта, он расплатился и с гордым видом быстро зашагал из ресторана. Ошеломленный Лейзер остался один за столиком со стаканом «Белой леди», его карие глаза озабоченно глядели на дверь, за которой так неожиданно исчез Холдейн.
В конце концов он тоже вышел из ресторана и неторопливо зашагал обратно в темноте под дождем по пешеходному мостику, пристально глядя вниз на проезжающие автомашины и два ряда уличных фонарей. На противоположной стороне была его авторемонтная мастерская, несколько освещенных колонок, башня, увенчанная неоновым сердцем из лампочек по шестьдесят ватт, которое попеременно становилось то красным, то зеленым. Он вошел в ярко освещенную приемную, что-то сказал мальчику и стал медленно подниматься навстречу доносившейся музыке.
Холдейн дождался, когда он исчезнет из виду, и быстро пошел обратно в ресторан, чтобы вызвать оттуда такси.
* * *
Она включила проигрыватель и, расположившись в его кресле с бокалом в руке, слушала танцевальную музыку.
— Боже мой, как ты задержался. — сказала она. — Я умираю от голода.
Он поцеловал ее.
— Ты что-то ел, — сказала она. — От тебя пахнет какой-то едой.
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Каменистый Артем
Елманов Валерий
Никитин Юрий
Шилова Юлия