деле, нельзя возвращаться слишком поздно. После двенадцати трамвай ходил
редко, и они пошли пешком. В безлюдье улиц гулко раздавались их шаги.
Ангус с Леорой поддерживали напряженно-пустую болтовню, а Мартин шагал
рядом с ними, молчаливый, угрюмый, гордый своею угрюмостью. По проходу
между гаражами они выбрались к Зенитской больнице, массивному зданию,
протянувшемуся на целый квартал; черные окна в пять рядов, лишь кое-где
пятна тусклого света. Ни души кругом. Окна первого этажа возвышались всего
лишь на пять футов над землей, и Ангус с Мартином подсадили Леору на
каменный выступ полуоткрытого окна коридора. Девушка соскользнула вниз,
прошептав:
В окне над ними внезапно замерцал свет, раздался женский крик, перешедший
в стоны. Мартин переживал трагедию расставания: жизнь и так коротка, а он
упускает возможность побыть с Леорой.
подскочил, подтянулся на колени, поспешно влез в окно. Впереди него, в
коридоре с пробковым полом, освещенном лишь маленькой электрической
лампочкой, на цыпочках пробиралась к лестнице Леора. Мартин, так же на
цыпочках, побежал за нею. Она вскрикнула, когда он подхватил ее под руку.
противного Дьюера...
меня выставили?
университета, мой мальчик. Если...
вглядывалась в даль коридора, и разгоряченная фантазия Мартина создавала
притаившиеся фигуры, подглядывающие в дверь глаза. Леора вздохнула,
решившись, наконец:
сожительница уехала на неделю. Стань вот тут, в тени. Если наверху никого
нет, я вернусь за тобой.
дыхание, переступил порог. Когда он прикрыл дверь, его растрогала эта
убогая комнатка - походные койки и фотографии домашних и примятое полотно
простынь. Он обнял Леору, но, упершись руками ему в грудь, она
противилась, она сетовала:
такого дурака! Скажите пожалуйста - женщины не любят его! А попробуй его
полюбить! Он сам себя слишком любит. И ты меня к нему приревновал!
когда он втерся между мной и тобой, а мне так хочется говорить с тобой,
целовать тебя! Ладно! Я, верно, всегда буду тебя ревновать. Ты сама должна
доверять мне. Я ни к чему легко не отношусь; так всегда и будет. О, верь
мне...
пропавшего вечера с Ангусом. Они забыли, что старшая сестра могла грозно
ворваться в комнату, забыли, что Ангус ждет. "Ох, к черту Ангуса - пусть
его идет домой!" - успел только подумать Мартин, когда веки его сомкнулись
и долгое одиночество исчезло.
верно, бешенстве ушел Ангус. Но в окно он разглядел, что Ангус прикорнул
на крыльце и спит. Соскочив на землю, Мартин засвистел, но тотчас осекся.
Из темноты выскочил дюжий детина, как будто бы в форме швейцара, и
завопил:
крепкая. Мартина душила вонь от грязной одежды, немытого тела. Он лягал
противника в голени, ударял в скуластую красную щеку, пробовал скрутить
ему руки. Наконец, он вырвался, кинулся было бежать, но остановился. После
мучительной нежности Леоры борьба тем сильнее разъярила его. Обуянный
бешенством, он глядел сторожу в лицо.
брезгливо проговорил:
всякую мразь?
На сторожа глядел не бесчувственный Ангус Дьюер, нет: то был убийца, и
глаза его были страшные глаза убийцы, в которых самый неопытный человек
прочел бы угрозу смерти. Он только процедил сквозь зубы:
очутился перочинный нож, он кинулся на сторожа, он деловито и серьезно
пытался перерезать ему горло.
полисмена о край тротуара. Мартин был худощав, но ему приходилось навивать
сено и натягивать телеграфную проволоку. Он оглушил сторожа точно
рассчитанным ударом по левому уху, схватил Ангуса за руку и потащил его
прочь. Они мчались по проезду, через какой-то двор. И едва проскочили
ворота, как из-за угла, блестя огнями, загрохотал ночной трамвай; они
бежали, не отставая от него, вскочили на подножку и были теперь в
безопасности.
рукой! Мартин! Держи меня, не пускай. Я думал, у меня это изжито. Однажды,
мальчишкой, я чуть не убил человека... Боже, зачем я не перерезал горло
этой грязной свинье!
беленькой. Пойдем. Тебе не вредно подкрепиться.
закусочную, где они, окруженные бутылками с томатным соусом, выпили
неразбавленного виски из тяжелых, точно гранитных кофейных чашек. Ангус
уткнулся лицом в рукав и рыдал, не обращая внимания на глазевших зевак,
пока не напился до обалдения, и Мартин поволок его домой. К комнате
пансиона, под храп Клифа, вечер представился Мартину невероятным, и
невероятнее всего был Ангус Дьюер. "Так, теперь он станет мне другом на
веки вечные! Превосходно!"
нему. Но Ангус сказал:
брось совсем.
Готлиба, обучал студентов-бактериологов, посещал лекции и клиники -
шестнадцать часов в сутки, неуклонно. Изредка он урывал вечер для
постановки самостоятельного опыта или для того, чтоб заглянуть в волнующий
мир французских и немецких бактериологических журналов; с гордым чувством
заходил время от времени в домик Готлиба, где на коричневых отсыревших
обоях красовались гравюры Блейка [Блейк Уильям (1757-1827) - английский
поэт и художник] и портрет Коха с его собственноручной надписью. Но все
остальное выматывало нервы.
засыпал у своего шаткого письменного стола, не дочитав нескольких страниц.
которых рявкали усталые профессора.
одерживал победу Ангус Дьюер.
прозвищу папаша Сильва, деканом медицинского факультета. Это был маленький
кругленький человечек с полумесяцем усов над губами. Богом Сильвы был сэр
Уильям Ослер [Ослер Уильям (1849-1919) - известный канадский врач, работал
в Канаде, в США и в Англии], его религией было искусство симпатического
врачевания, а его гордостью - точная диагностика: тот же док Викерсон из
Элк-Милза, только умнее, трезвее и уверенней. Однако насколько Мартин чтил
декана Сильву, настолько же он презирал доктора Роско Гика, профессора
отоларингологии.
акциях. Как отоларинголог, он держался убеждения, что миндалины существуют
в человеческом организме специально для того, чтобы врачи могли покупать
себе закрытые автомобили. Врач, оставляющий у больного миндалины, был, по
его мнению, невеждой, который преступно пренебрегает будущим здоровьем и
покоем... здоровьем и покоем врача. Он был всерьез убежден, что никогда не
вредно удалить пациенту часть носовой перегородки, и если даже самый
пристрастный осмотр не может обнаружить в носу и в горле пациента ничего,
кроме обычного для курильщиков раздражения, то во всяком случае
принудительный отдых после операции пойдет пациенту на пользу. Гик ратовал
против теории "Предоставьте действовать природе". В самом деле, средний