запертый в трюме и перевязанный, как домашняя колбаса (надеюсь, что моя
метафора хоть немного успокоит его в этот трудный момент). На кон поставлена
его драгоценная жизнь. Если на борту яхты есть телефон, то его песенка
спета. Но если Падекарбюратомамото не может предупредить своего шефа на
расстоянии, у меня появляются минимальные шансы. Если бы я располагал
несколькими лишними минутами, все было бы проще, так как легавые заметили
мой номер. Мою машину легко узнать, и японские баллоны очень быстро сели бы
мне на хвост, чему я был бы только рад, приведя их за собой на яхту. Но если
бы они накрыли меня раньше, то за время переговоров с ними от Толстяка
остались бы рожки да ножки.
что я вскоре оказываюсь на тихой дороге, благоухающей вереском, жасмином,
хризантемой, гелиотропом, резедой, диким папоротником, увядающей гвоздикой и
лотосом. Я останавливаюсь у дома как раз в тот момент, когда там раздается
телефонный звонок.
в этом роде) уже не успеет предупредить домашнюю челядь и приказать им
доложить о случившемся на яхту, гордо белеющую в бесконечной лазурной дали,
как сказала бы какая-нибудь лауреатка литературной премии "Фемина".
цветами и мылюсь в направлении причала, где плавно покачивается на воде
катер, похожий на легкую чайку, которую нежно баюкают волны (как сказал бы
какой-нибудь талантливый детский писатель).
- матрос и слуга в развевающемся атласном кимоно. Я распластываюсь за грудой
морских снастей-мордастей. Оба раздолбая нарисовываются у катера, и матросик
с разбега плюхается в него. Слуга тем временем отвязывает канат. Я жду, пока
он закончит, затем выскакиваю из своего укрытия и сталкиваю его с причала.
Рядом со снопом брызг, вызванным его падением, стокгольмский фонтан
показался бы вам одноногим скрюченным ревматиком. Благодаря моему высокому
порыву, безвестная шестерка в кимоно на глазах преображается в кисть
великого художника-мариниста, которую маэстро в сердцах швырнул в ночной
горшок мешающего ему работать ребенка.
это время был занят запуском мотора, так ничего и не заметил. Он
выпрямляется и сталкивается носом с парой фунтов моей крепко сжатой ладони.
Крюк в шнобель, накат коленом по бейцам и левый в челюсть. Быстро и
качественно. И вот. уже матросик отдыхает на дне катера, прикинувшись грудой
тряпья. Я обыскиваю его и к своему великому удовольствию нахожу у него за
поясом многозарядный шпалер, с которым можно смело идти на носорога.
борт немного освежиться.
и стрелой летит вперед. С удовольствием прокатился бы сейчас на водных
лыжах, будь у меня водила за штурвалом, свободное время и ангел-хранитель,
которому я мог бы доверить своего Берю!
катера. Среди них и старик-очкарик. Я подхожу вплотную к яхте, но мне не
спешат спускать трап.
удалось улизнуть...
дала крен (жаль, а то бы за борт плюхнулся очкастый старый хрен!).
этом дорожном происшествии-оно было впечатляющим.
лотоглазый.
друга, и поэтому решил действовать на свой страх и риск.
объяснить, так как он не понимает по-английски вот почему я был вынужден
объясниться с ним при помощи кулака.
единственного человека?! Как вы можете даже предположить, что я вернулся
рассказывать вам байки с пустыми руками?
конверт.
незабвенной Марты Индюкар.
не захотев спускать мне трап. Ваше недоверие говорит о ваших недобрых
намерениях. Отдайте мне друга, и вы тотчас получите свой конверт. Иначе я
разорву его на кусочки и брошу в воду!
чрезвычайно дорого!
внушительными дурами в руках. Как только я передам им конверт, они откроют
огонь. У меня не хватит времени отойти от борта. Как можно ускользнуть от
четырех головорезов, держащих наготове свои плавники?
свои шмотки, отпуская при этом соленые морские словечки в адрес японских
яхтсменов. Тут мне в голову приходит одна из самых безумных и нахальных идей
за всю мою славную карьеру.
последний шанс. Для этого я должен переговорить с ним таким образом, чтобы
нас никто не понял. Так как старый хрыч говорит по-французски, я должен буду
воспользоваться герметичным языком, доступным только для понимания Толстяка.
друг.
кидануть муриков со шпейками, чтоб ты слындал. Зацепи четырехшнифтового
бабая и торцани его в мою скорлупку, а сам линяй макитрой вниз!
famous1 номер высшего пилотажа. Пока желтолицые разворачивали веревочный
трап, он сиганул вперед, и не успевает месье и глазом моргнуть, как папаша
Божий одуванчик летит за борт. Старичок вопит, как ошпаренный мартовский кот
и мешком плюхается на дно моего катера. Я, как могу, смягчаю его падение, но
несмотря на все мои старания, он хлопается хлебальником об палубу и напрочь
освобождается от зубов. Его доминошки, родные и вставные, рассыпаются по
настилу, как горстка риса. Он в полном отрубе. Я поднимаю его и прижимаю к
себе.
В Берю вцепляются трое узкоглазок. Он отчаянно отмахивается от них. Мой друг
рвет и мечет; от его красивого синего пиджака в белую полоску, как
испуганные чайки, летят в воздух клочья. Наконец, ему удается прыгнуть за
борт вместе с намертво вцепившимся в него бульдожкой. Двое борцов плюхаются
в каком-нибудь метре от катера. Вода ничуть не охлаждает их пыл. Сын страны
восходящего солнца водружает свою граблю на шею Берю и медленно перекрывает
ему доступ кислорода. Мой медный Толстяк, не очень-то дружащий с водой,
отбивается как может-а в этой мокрой стихии может он плохо-и вскоре начинает
пускать пузыри. Тогда свободной рукой я навожу свою волыну, и забодяживаю
пульку в чан япончика. Грохот выстрела смягчается нежным бульканьем морской
воды... Обидчик Берю идет ко дну, оставив за собой на поверхности красную
ленточку крови.
Бонзы на моем катере, его головорезы отказываются поливать меня свинцом из
страха укокошить своего благодетеля.
посудины. Его потуги способны вызвать крен у танкера. Я чуть было не
принимаю морскую ванну, но, к счастью, мое копыто застряло в щели настила, и
мне удается избежать купания in extremis1 (как говорят в Ватикане).
на белую.
багрянец. Мотор дико взывает, и катер мчится вперед.
оглянуться назад.
наши гастроли, скажи, дружище!