Чтение 20–й страницы книги ~При исполнении служебных обязанностей~

К нему вприпрыжку бросился морячок. Он в долю секунды вскочил по трапу
в самолет, Богачев толкнул его в туалет, и морячок моментально там заперся.

Богачев убрал трап, положил его около люка и, осторожно ступая между
мешками, баками и большими ящиками, в которых на Диксон везли оборудование
для научных изысканий, пошел в кабину. Он шел и улыбался.

- Уберите отопление фюзеляжа, - сказал командир механику, - там
какой-то скоропортящийся груз.

- Есть.

- Морозить его надо, а то испортится, - пояснил командир механику, -
так что мы вроде рефрижератора.

"Морячок мой загнется, - подумал Богачев, - холодно ему будет в
клозете".

Богачев усмехнулся.

- Что вы? - спросил радист.

- Да нет, просто так...

"Испытание холодом, - думал Богачев, - между прочим, в любви это
прекрасное испытание. Надо всех влюбленных перед загсом запирать в клозет
самолета, который идет над Арктикой и не отапливается, потому что везет
скоропортящийся груз".

Через час полета штурман вышел из кабины. Он вернулся спустя несколько
минут и сказал:

- Что за чертовщина, клозет не отпирается!

- Прихватило замок, - предположил Павел, скрывая улыбку. - Холодно...

- Не может быть!

Штурман взял топорик и снова отправился в клозет. Он вернулся через
минуту и сказал командиру на ухо:

- Заперто изнутри.

Командир сказал:

- Вечно вы с шуточками.

- Да уж какие там шуточки...

Богачев стоял у двери и, поджав губы, сосредоточенно думал, что делать.

Положение было безвыходное. Штурман явно не собирался сдаваться.

- Пойдемте вместе, если не верите, - настаивал штурман.

Они ушли вдвоем, и через мгновение Богачев услыхал хриплый командирский
голос:

- Откройте, или стрелять буду!

Богачев выбежал из кабины. Командир рвал на себя дверь клозета. Замок
он сорвал, но изнутри дверь цепко держали. Наконец, упершись ногами в
стойку, командир распахнул дверь, не удержавшись, упал, ударившись о край
ящика, злобно выругался и, поднявшись, увидел давешнего моряка. Тот
медленно поднимал руки, стараясь при этом улыбаться.

- Невеста у меня, - бормотал он, - семь дней, туда и обратно, только
штампик - и все дела... Я понимаю, перегрузка, только семь дней с
дорогой...

Командир спросил Богачева:

- Ваша работа?

Морячок на секунду замолчал, а потом затянул снова:

- Сами знаете, невесты теперь какие, Нюся в Крестах, семь дней...

Богачев поморщился и сказал:

- Моя...

- Знаете, сколько стоит перелет?

- Нет, не знаю.

- Узнайте и уплатите в отделе перевозок, а я из-за вас выговор получать
не намерен.

Командир перевел взгляд с Богачева на морячка, по-прежнему что-то
бормотавшего, и, не выдержав, рассмеялся.

- Ну-ка, приятель, - потянул штурман моряка за рукав, - надо и честь
знать:

такое дефицитное помещение на целый час занял.

В Диксоне, как только сели, Богачев бросился в диспетчерскую: узнавать,
где Струмилин. Морячок пробежал несколько шагов за ним. Он кричал:

- Товарищ пилот, как фамилия ваша? Я в газету о вашем благородном
поступке напишу.

- Ив Монтан, - ответил на ходу Богачев, - напиши в "Работницу",
черноморец!

Он бежал по полю быстро, совсем не чувствуя отчаянного сердцебиения. Он
бежал и улыбался, потому что видел, что самолет Струмилина стоит на месте,
а возле него прохаживается Володя Пьянков, придирчиво осматривая работу
механиков.

- Эй! - закричал Богачев. - Э-ге-гей!

Когда они обнялись, Пьянков сказал:

- Плохи дела, Паша. Списали тебя из авиации.

Богачев замер.

- Да, - вздохнул Пьянков. - Струмилин доложил - и все. Новый теперь у
нас второй пилот. Хороший парень, только заика.

- Врешь!

- Да нет...

- Врешь!

Богачев тряхнул Пьянкова. Тот отвел глаза. Но в эту минуту Богачев
услыхал радостный голос Струмилина.

- Паша! - кричал тот. - Чертов сын! Сейчас задам тебе перцу!

Он шел по полю вместе с Аветисяном, Броком и еще шестью незнакомыми
людьми. В руках у него был портфель. Струмилин размахивал портфелем и
смеялся. Павел бросился к нему. Струмилин обнял его, а потом хлопнул рукой
чуть ниже спины.

- Ах ты, негодяй! - приговаривал он. - Ах ты, хулиган этакий!

Он говорил так и смеялся, и в глазах у него была радость.

- Кто же так чистит картошку? - спросил Струмилин молодого парня,
увешанного фотоаппаратами. - Так нельзя ее чистить. Вы режете, а надо
скоблить. Вот как надо скоблить картошку, смотрите. - И, взяв из рук парня
картофелину, Струмилин ловко и аккуратно очистил ее.

- Вы маг и волшебник, - сказал парень, - я снимаю шляпу.

- Вы лучше оставайтесь в шляпе, только чистите картошку как следует.

- Я весь старание.

Струмилин усмехнулся: ему показалось забавным, что парень говорил
фразами-лозунгами.

- Кстати, простите меня, но я запамятовал, откуда вы? Мне Годенко
сказал второпях, и я не запомнил.

- Моя фамилия Дубровецкий, я спецкор, из Москвы, из журнала...

- А, вспомнил, - сказал Струмилин, - хороший журнал, только раньше он
был лучше.

Правда, вы печатаете много цветных фотографий. Читатели любят
рассматривать цветные фотографии и репродукции с картин, я, конечно,
понимаю...

- Не судите нас строго. Переживаем временные трудности.

Геня Воронов и Сарнов засмеялись. Они готовили ДАРМС к установке, сидя
в хвосте, и слушали разговор Дубровецкого со Струмилиным.

- Издевки над прессой к добру не приводят, - сказал спецкор и лучезарно
улыбнулся. Если бы он рассердился, то не миновать бы ему тогда острых и
злых подъелдыкиваний: Сарнов не любил прессу.

- Послушайте, - спросил Струмилин, - а вы не знаете, кто из ребят
написал в молодежной газете репортаж "Пять часов на льдине"?

- Не знаю, право... А что?

- Да нет, ничего, просто очень нечестный этот журналист. Тот, кто писал
репортаж.

- Почему?

- Он летчика под монастырь подвел. Написал для саморекламы, что его
вроде бы не брали на льдину - на такую, куда мы сейчас летим, - так он
перед полетом забрался в самолет, спрятался там в пустую бочку и таким
образом пробрался на лед.

- Я оправдываю его как журналиста.

- Володя, - попросил Струмилин Сарнова, - откройте, пожалуйста, люк...

- Что, выбросим прессу в седые волны Ледовитого океана?

- Я думаю, что пришло время.

- Ой, не надо, - попросил Дубровецкий, - приношу официальное извинение.

- То-то! Во-первых, на лед никто и никогда пустых бочек не возит.
Пустые бочки берут со льда. Во-вторых, пилот сам пригласил этого подонка с
собой и вез его в комфортабельной кабине. А с пилота потом спрашивали:
как, мол, это так? Почему у вас в самолете летают зайцы? Выговор он
заработал. А журналист - славу. Пусть он только никогда не появляется в
Арктике, этот писака: если встретите - передайте.

- Меня душит гнев, - сказал Дубровецкий. - Картошка готова.

- Только не умирайте от удушья и режьте сало на мелкие кусочки. Придет
Пьянков и поставит все это тушить на плитку.

Богачев сказал вошедшему Струмилину:

- Павел Иванович, ветер очень сильный, в бок бьет. Скорость упала.
Может, прибавим оборотов?

- Снова торопитесь? Куда теперь, нельзя ли полюбопытствовать?

Богачев улыбнулся и ничего не ответил.

- Смешной корреспондент, - сказал Пьянков. - Спрашивает меня, почему к
островам мы летели дольше на час, чем от островов сюда. А я ему говорю:
"Так острова Смирения наверху, ближе к полюсу, мы к ним наверх забирались,
а обратно мы точно с горки спускаемся. Как на глобусе". Записал себе в
книжку, а я, чтоб не засмеяться, - сюда.

Струмилин сказал: