Чтение 20–й страницы книги ~Тайна Кутузовского проспекта~

тебе, сокрушительный обвал...

Но и за те короткие месяцы, что провел в Москве, он успел обзавестись с
в я з я м и, а у нас только тот переживет смутное время, кто
понарасставлял потаенные в е х и; наша общность тем и разительна, что не
только одни муравьишки и свистокрылые чирки живут законами с т а и, но и
человечки тоже. Что о д и н может? А - ничего! Кто на крыло поставит? Кто
путь укажет? Это на Западе - один и есть один, а у нас он не один, он -
нуль без палочки, дерьмо, н и ч т о. У нас общность нужных держит, у них -
надменная личностная гордыня, на ней они лоб-то и расшибут, сгниют в
одночасье, попав в пучину очередного кризиса капитализма...

Именно поэтому все его к а д р ы не полетели в тартарары, хотя ждали
этого (коль х о з я и н нагнулся, всем его близким греметь), а худо-бедно
сохранили свои позиции. И когда - путем сложной интриги - Брежнев вымолил
себе пост второго секретаря ЦК КП Казахстана, Цвигун вскорости оказался
неподалеку - на посту зампреда таджикского КГБ; республики близкие, то на
охоте свидятся, то на каком слете передовиков; чаще всего собирались в
Ташкенте, ибо Брежнев смог переместить Рашидова с поста декоративного
президента Узбекистана на ключевую партийную позицию.

Там, в Таджикистане, Цвигун бесстрашно восстал против концепции
республиканских приписок, повалил местную мафию, несмотря на недовольство
некоторых московских руководителей.

Анализируя работу Рашидова и его окружения, Цвигун прекрасно знал
(рапорты читал ежедневно, ходу не давал, но и не уничтожал), что,
действительно, Шараф Рашидович по-царски принимает гостей, а все расходы
списывает на министерства, крупные заводы, институты. Конечно, непорядок,
но ведь нет в нашей дикой тьмутаракани цивилизованной (как во всем мире)
статьи под названием "представительские расходы"! Не себе же Рашидов эти
деньги берет! Зачем они ему?! И самолет свой, и машины, дачи, квартиры,
дома, повара, охрана, массажисты, врачи, портные, обувщики, шоферы,
стенографисты - за все ж это платит государство! Избранник народа должен
всего себя отдавать работе, благу трудящихся, общему делу... Дефицитные
строительные материалы (люди Цвигуна провели негласную ревизию) шли не на
черный рынок, а на возведение новых научных центров, промышленных
комплексов спортивных сооружений... Да, этот дефицит Рашидов получал
взамен на сердечность гостеприимства, отправку в Москву посылок со свежими
овощами и фруктами, передачу нужным людям сувениров - в конце концов, надо
делать скидку на национальный характер: и каракулевое пальто здесь принято
называть "сувениром", у них так испокон веку было... Самое страшное для
партийца что? Личная корысть. А где она? Только возвращаясь в ужас
тридцать седьмого года, можно было позволить разгоряченному мозгу
фанатичного правоохранителя назвать радение о благе республики "взяткой"
или "подкупом". И Брежнев всегда повторяет: "Дайте людям пожить спокойно,
народ устал от нервотрепок". Но когда однажды Цвигун пробросил, что
неплохо бы ввести статью представительских расходов, Леонид Ильич
заколыхался в смехе: "Семен, ты, может, и законсервированные лагеря
прикажешь уничтожить? Власть вправе разрешать или не разрешать, но ее и н
с т р у м е н т ы должны быть неприкосновенны. Без страха мы жить еще не
научились, да и вряд ли когда научимся, а уж если научимся - державе
придет конец, помяни мое слово"...

...Когда однажды, в Баку уже, кто-то - воспользовавшись его мягкостью и
доброжелательством, - сказал, что отец посаженного за валютные операции м
а л ь ч и к а готов дать миллион тому, кто поможет несчастному, Цвигун
рассмеялся:

- Что ж, приводите... Только с миллионом чтоб пришел... Расстреливать
за взяточничество без вещдоков - против закона, мы по закону живем, не
как-нибудь...

(Значительно позже, когда в Баку Леониду Ильичу подарили бриллиантовый
перстень о десяти - а то и больше - каратах, стоимость которого
исчислялась упаковками з е л е н ы х, не рублями, он даже не смог р а з р
е ш и т ь себе и подумать, допустим ли такой п о д а р о к, да и подарок
ли это вообще? Разум отторгал возможность самого рождения такого вопроса,
хотя он рождался, иначе б не мелькало в голове и не просыпался бы порою
среди ночи от жуткого крика. Но - поздно уже: кричи - не кричи, никто
теперь не поможет, "ставки сделаны, ставки сделаны, ставки сделаны,
господа!")

Когда Брежнев, восстав из пепла, переместился в Москву, накануне
октябрьского заговора против к у к у р у з н и к а, посмевшего замахнуться
на память Вождя, Цвигун был загодя направлен председателем КГБ
Азербайджана: пора искать верных людей и там; пролетарский
интернационализм рождается не на пустом месте, а из фамилий верных
инородцев, приведенных штабом Первого Лица на ключевые посты.

В Баку л е п и л своего заместителя Гейдара Алиева; ему же отдал
кресло, когда Брежнев порекомендовал Андропова в КГБ.

Назначение было несколько неожиданным:

- Я этого здания боюсь, - усмехнулся Андропов, чуть побледнев. Брежнев
кивнул:

- Именно поэтому мы вас туда и назначаем. Ничего, кадрами поможем,
дадим орлов в помощь...

Первым о р л о м оказался Цвигун, вторым - Цинев, палладины Брежнева;
западня; крышка захлопнулась..

...Столичная жизнь была Цвигуну внове. Поначалу он чувствовал себя
неуютно, но постепенно приобщился к миру культуры - сызмальства испытывал
почтение к артистам; покойного Алейникова иначе как "Ваня Курский" не
называл, идентифицируя художника и роль, им сыгранную. Познакомился с
писателями, режиссерами, сценаристами, завороженно слушал их рассказы.
Говорить поначалу совестился, боялся сморозить не то, умел, однако,
поддерживать разговор доброжелательной заинтересованностью и ни к чему не
обязывающими междометиями.

Попросил соответствующую службу послушать, что о нем говорили новые
знакомцы; оказывается, отзывались хорошо и много, горделиво делясь с
приятелями (особенно в редакциях и на киностудиях) своим дружеством с
"первым человеком в ЧК". Того, кто слишком амикошонствовал, полегоньку от
себя отводил; тех, кто знал меру, внимательно обсматривал, прикидывая,
какой прок может из этого выйти, не понимая еще толком потаенный смысл
своей задумки - что-то зыбкое чудилось ему, неоформившееся покуда в четкий
план мероприятия. Как-то рискнул рассказать фронтовой эпизод - воевал
честно, прошел фронт с первого дня и до последнего; п о д л и п а л ы
застонали восторженно: "Ваше истинное призвание - литература!"

Не он, но они, без всякого понуждения, от сердечного холодеющего перед
золотопогонством рабства, предложили записать его застольные истории
прозой; ему, однако, мечталось - сценарием, чтоб фильм был, чтоб все, как
по правде; слепили сценарий. И - пошло-поехало! Читал написанное с о а в т
о р а м и, как свое, постепенно все более и более отталкивая от себя
правду: "Неужели это я, господи!" Началось постепенное раздвоение
личности; засиживался до утра, исчеркивая написанное профессионалами,
потому что хотел приблизиться к идеалу - его, Семена Цвигуна,
литературному идеалу. Словно немой, он слышал в себе мелодию, но не мог ее
выразить; он только. ощущал, что - можно и хорошо, а что - нельзя, то есть
плохо.

...Став первым заместителем Андропова, он не мог курировать д е в я т к
у, ибо традиционно она замыкалась на председателя, однако исподволь,
неспешно Цвигун добился того, что начал влиять на кадровую политику и в
этом подразделении, загодя обмолвившись об этом с б л а г о д е т е л е м.

В ту пору Леонид Ильич набрал силу, удивляясь тому, как легко Косыгин и
Подгорный отдали ему безбрежное главенство, добровольно, без особого, а
тем более явственного нажима переместившись в его тень; впрочем, помогал
Суслов, постоянно повторяя, что русскому народу нужен державный с и м в о
л, ничего не попишешь, такова традиция, а в традиции заложена мудрость
седой старины, не нам ее менять, грех; "культ личности был отмечен
перегибами, спровоцированными окружением, в то время как у нас сейчас нет
никаких оснований к подобного рода страхам - Леонид Ильич русский человек,
и окружают его верные друзья, так что издевательства над нацией,
спровоцированные инородцами, исключены сами по себе".

Тогда именно Брежнев и заметил Цвигуну:

- Надо знать все обо всех... И еще: чтоб не трепали имя детей! Такого
не прощу.

Они широкосердные, как и я, этим легко воспользоваться, народец наш
кнут чтит, добротой - брезгует...

Когда "грязные сплетни" о д е т я х первого лица неудержимым шквалом
покатили по Москве, Цвигун позвонил супруге благодетеля: "Как быть?"

Конкретных рекомендаций не получил, поэтому с д е л а л так, что дети -
сначала сын, потом дочь - сами пригласили его на ужин; говорил с каждым по
отдельности, по-отцовски, но в то же время подставляясь для удара и шутки:
был бы родней - одно дело, а так - надобно держать дистанцию, не забывая
ни на секунду, кто ты, а кто они. Дети смеялись:

- Не в полицейском государстве живем! Что ж нам, списки приносить на
утверждение - с кем можно встречаться, а с кем нельзя?!

Именно тогда он ощутил себя между молотом и наковальней: д е т и не
хотели менять принятый ими образ жизни - вольготный и богемистый, а к
благодетелю с этим не пойдешь, не п о й м е т...

Именно тогда он до конца растворился в т в о р ч е с т в е-
единственное успокоение...

Правил с в о и рукописи, записанные профессионалами, как можно чаще
выходил на люди, словно бы норовя этим о т м ы т ь манеру поведения детей
Первого Лица; тогда же и подбросил Леониду Ильичу идею о написании им
своих воспоминаний. С молчаливого благоволения в о ж д я подобрал
кандидатуры "коллективных брежневых"; в том, что будут молчать, - не
сомневался, правила игры в державе известны всем, напоминать не надо,
ученые.

Когда однажды кто-то из охраны все же рискнул доложить, что один из