провели вместе едва ли минут пятнадцать, ну полчаса, не больше, как она
уже все свела на уровень своего женского разумения.
себя центром мира. Даже ее виноватый вид доказывал одно - она уверена,
что причина всего - в ней. И в глубине, в самой глубине души, под маской
сокрушенности она наверняка радуется своему триумфу.
опять жениться, создавать семью, но счастья он так и не нашел.
оставив ей еды, денег на еду, на первое устройство.
петита.
чувствовала и прошептала:
говорю глупости.
- другое дело. И потом, я уже давно к этому привыкла. Мне не впервые
оказываться в трудном положении. Но ты!
кие-то формальности.
Ну и пусть. Он убедился, что официант, стоявший у дверей ресторана, на
них не смотрит.
не находя выхода.
поднесла к лицу сумочку и попудрилась.
занимаешься.
или растрогается. Ему надо было остаться одному, а главное, не видеть
перед собой Терезу с ее невинными глазами и морщинистой шеей.
время он успел бы далеко уйти. Так было бы проще. Но она поднялась и вы-
жидающе стояла рядом с ним.
тел, чтобы она знала, где он живет.
она поняла, что ей не надо навязываться, и, как бегун, который сходит с
дистанции, замедлила шаг, успев шепнуть:
с ней не простился. Когда он уходил под солнцем, в висках у него стуча-
ло. Он понимал, что поступает жестоко.
чем он мог бы ее упрекнуть. Она говорила о настоящем, об их неудавшемся
свидании, о своем неумении вести себя так, как ему хотелось.
Она сделала всего несколько шагов и для приличия остановилась у магазина
кожаной галантереи.
обычной женщиной, а он - одним из многих мужчин, которые спешат на рабо-
ту.
того окна. Он не мог пройти незамеченным и пошел через пивную.
волновался. Почему она так спросила? Неужели все поставлено под вопрос?
не грубо выставил ее вон. Он лег, в ярости закрыл глаза, но ему каза-
лось, что все сдвинулось со своего места: тень, свет, шум, даже чирикаю-
щие воробьи, и все его существо выбивалось из терпения в сероватой расп-
лывчатой неопределенности.
друг за другом. Сначала крупье: одетые в черное, лощеные служители
культа; надутые, как чиновники, они, не глядя в "зал", сразу же направ-
лялись на "завод". Пальто и шляпы в гардеробе не оставляли: в святая
святых у них был свой шкафчик, свое мыло, свое полотенце, а порой и чис-
тые манжеты.
зала, где танцевали, они открывали, уже освободясь от верхней одежды,
так что сразу чувствовали себя как дома. Официанты не спешили к ним, не
провожали к столикам, а только по-приятельски кланялись им. Большинство
непринужденно прохаживались взад-вперед, словно еще не зная, что будут
делать. Они подходили к г-ну Рене, пожимали ему руку, перекидывались с
ним словечком, небрежно поправляли себе волосы. Г-н Монд понимал, что
внутри у них все кипит. Он знал их всех. Первым в тот вечер прибыл круп-
ный импортер апельсинов, мужчина, который, по слухам, раньше продавал на
улицах газеты, чистил обувь на набережных Барселоны, а теперь, в трид-
цать пять лет, ворочал миллионами. Красавчик, ухоженный как женщина, он
вызывал вожделение и зависть у всех танцовщиц, открывая в улыбке ослепи-
тельно белые зубы. Иногда между двумя партиями он выходил в зал, делал
круг, заказывал для девушек две-три бутылки шампанского, из чего следо-
вало, что он в выигрыше, но никто не слышал, чтобы у него была любовни-
ца.
денный, - который, опасаясь, что его заметят, влетал в казино, как мете-
ор. Суеверный, он так нервничал, что за игорным столом у него начинался
тик.
рой относились с уважением, как к мужчине. Она возглавляла довольно
крупную фирму по продаже модных товаров и каждый вечер неизменно устраи-
валась за зеленым столом.
женные, с розовой кожей, гладко выбритые, в одежде из тонкой шерси, в
облегающей ногу обуви, и все в том возрасте, когда приобретают важность,
сообщаемую человеку грузом лежащей на нем ответственности. У одних были
конторы, служащие, рабочие; другие адвокаты или врачи - располагали об-
ширной богатой клиентурой. У всех были дома, жены, дети. И все в опреде-
ленный, почти мистический час неудержимо, словно по волшебству, вставали
со своих кресел. Ничто не могло их удержать.
алиби, новый профессиональный или светский долг.
собственных жен, которые не могли их понять, и они, мрачные, приходили
неуверенной походкой, стыдясь своего пребывания здесь, стыдясь самих се-