Чтение 20–й страницы книги ~Исчезновение Одиль~

- Нет. А почему такой вопрос?

- Потому что ты уже не прежняя. Ты почти не смотришь в нашу сторону.
Сразу после уроков - уходишь, и у тебя всегда находятся причины, чтобы не
идти к той или иной из нас...

Это верно. Это даже верно и в отношении окружающей меня обстановки.
Случается, я останавливаюсь на краю тротуара и спрашиваю себя: "Что ты здесь
делаешь?"

Вот в такие-то моменты у меня и начинается головокружение. Мне кажется,
что меня шатает и я вот-вот упаду. Еще немного - и я обращусь к
какому-нибудь прохожему:

- Мсье. Не могли бы вы проводить меня домой? Мне нехорошо.

Все это тебе известно, и ты часто утверждал, что это мои домыслы. Доктор
Вине тоже так считал, но все же прописал мне болеутоляющее.

Если у меня какая-то болезнь, почему же мне этого не говорят? Возможно,
это развеяло бы тревогу, в которой я живу.

Да, кстати, здесь в Париже я в десять раз больше ходила пешком, чем делаю
это в Лозанне, и я не почувствовала усталости. Сейчас, когда я тебе пишу, у
меня не болит голова. У меня ничего не болит, и я могла бы писать тебе не
один час.

Кажется, мне еще так много надо сказать. Очень скоро я уже не буду больше
говорить. Общение с себе подобными окончательно прервется. С себе подобными?
Надеюсь - желая им добра, - что они на меня не походят. Вероятно, я не
единственный образчик данной разновидности, но другие нам неизвестны.

Ладно! Мне надо решиться расстаться с тобой. Помоему, в последний момент
я буду думать именно о тебе. Ты тоже вспоминай обо мне иногда, хорошо?

Мне бы хотелось оказаться сейчас рядом с тобой и чтобы ты крепко прижал
меня к своей груди, рассеянно гладя меня по голове, как ты порой это
делаешь.

Видишь, я уношу с собой хорошие воспоминания.

Я не перечитываю то, что написала. Извини за ошибки и повторы, если они
есть. А также извини за прожженное сигаретой пятно.

Если доктор Вине заговорит с тобой обо мне, скажи ему, что я дошла до
трех пачек сигарет в день и постепенно пристрастилась к джину.

Чао! Крепко-крепко целую тебя. Прощай, старина Боб.

Твоя Одиль".

Какое-то время она сидела, глядя в пустоту, затем добавила ниже своей
подписи:

"Р.S. Так же как и в случае с первым, прошу тебя не показывать это письмо
папе и маме. Мне бы хотелось, чтобы все, что там говорится, осталось между
нами, и чтобы никто другой этого не знал. Спасибо".

Она написала на конверте фамилию брата, а на месте адреса указала отель
"Меркатор" на улице Гей-Люссака. Затем добавила: "Срочное".

Она порылась у себя в сумке, достала оттуда мелочь и положила ее на
письмо. Затем вспомнила, что еще не заплатила за номер.

"Мадам,

Прошу извинить меня за причиненное Вам беспокойство. Двести франков
пойдут на оплату гостиничного номера и понесенных Вами расходов.

Вы были очень любезны, и я Вам благодарна за это".

Она положила под эту записку две банкноты и встала. Она закончила. Затем
подошла к окну, из которого ей была видна улица - чуть в дымке из-за
муслиновых занавесок.

Такой же-с теми же звуками, с теми же человечками на тротуарах - будет
эта улица и завтра, и послезавтра, и еще многие многие годы.

Она закурила сигарету и твердым шагом направилась в ванную комнату, там
она перелезла через край ванны.

Ей пришлось оттуда вылезти, так как она забыла на столике лезвия. Она
взяла одно из них, села в воду и вытянула ноги.

Дым от сигареты лез в глаза, заставляя ее моргать. Ей не было страшно.
Она сохраняла спокойствие. Еще раньше она пообещала себе принять на всякий
случай две-три таблетки снотворного, но они ей были не нужны.

Она нашла вену у себя на запястье и сделала бритвой длинный надрез.

В комнате кто-то был, какой-то человек - он что-то делал с ее рукой, и от
него сильно пахло табаком. Она удивилась, что еще жива, и в конце концов
приоткрыла веки.

Высокий молодой человек, рыжий, с лицом и руками, усеянными веснушками,
был занят тем, что затягивал у нее на предплечье жгут. Вода в ванной, где
она так и продолжала лежать, была слегка подкрашена розовым, и при виде
этого у нее подступила к горлу тошнота.

- Что вы тут делаете?

- Вы же видите. Накладываю жгут. Ничего не бойтесь. Это чистый платок, я
сходил за ним к себе в номер. Ваши чересчур маленькие.

Его кожа походила на кожуру апельсина, а глаза были голубыми.

- Как вы здесь оказались?

- Услышав ваш зов...

- Мой?

Он закончил возиться со жгутом и наложил еще временную повязку.

- Не хотите ли вылезти из воды... У вас есть домашний халат?

- Да, в чемодане.

Он заметил висевший за дверью купальный халат и протянул его ей.

- Держите! Наденьте это.

На его лице ничего нельзя было прочесть.

- Как я позвала?

- Вы испустили пронзительный крик, а поскольку меня от этой комнаты
отделяет лишь простая перегородка, я понял, что это был крик отчаяния. Я
опасался, что найду дверь запертой на ключ, но это оказалось не так. Вы были
без сознания. Я побежал к себе в номер за чистым платком и зубной щеткой,
которую использовал вместо деревянной палочки, чтобы закрутить жгут.

- Я хотела умереть.

- Я допускаю, что вы так глубоко порезались не ради собственного
удовольствия.

- Порез глубокий?

- Не очень. Когда показалась кровь, вы инстинктивно остановились и
закричали. Один-единственный раз. Это был очень пронзительный крик.

- Совсем не помню этого.

Он помог ей выбраться из ванны и протянул белый халат.

- Я не совсем врач, но я на четвертом курсе медицинского факультета и
подрабатываю в больнице Кошен. Вам повезло, что сегодня днем мне нужно было
закончить одну теоретическую работу. Как вы себя чувствуете?

- Я в полной прострации.

- Пойду принесу вам что-нибудь выпить, вам необходимо взбодриться.

Он вернулся с бутылкой коньяка и тщательно вымыл стакан для полоскания
рта.

- А вы? - спросила она.

- Я не резал себе вены.

- Вы наложите мне другую повязку?

- Я отвезу вас в больницу, где вами будут заниматься куда лучше, чем это
мог бы сделать здесь я.

- Умоляю вас, не отвозите меня в больницу. Они поймут, что это попытка
самоубийства, и известят полицию.

- Вы боитесь полиции?

- Полицейские сообщат моим родителям. А я ни за что не хочу возвращаться
домой.

- Сядьте. Вы, наверное, еще не слишком крепко держитесь на ногах.

- Странно. Не помню, чтобы мне было больно.

- Вам и не было больно. Вы испугались, вскрикнули и выпустили из рук
лезвие.

Казалось, он колеблется.

- Вы живете в Париже?

- Нет. Я из Лозанны.

- У вас есть здесь родные?

- Только мамина тетка, которую я не видела по меньшей мере лет десять. Я
не хочу возвращаться домой. Если вы хотите поговорить с кем-нибудь, кто меня
знает, то я могу позвонить брату, который почти что наверняка остановился в
одной гостинице на улице Гей-Люссака.

- Письмо предназначалось ему?

- Да.

- Он приехал в Париж, чтобы отыскать вас?

- Да. Я написала ему, что навсегда покидаю дом и больше обо мне никто не
услышит.

У него на губах появилась чуть горькая улыбка.

- Весело!..

Она посмотрела на то место, где сидела, когда писала письмо, затем
взглянула на часы. С того момента, когда она заклеила конверт, прошло меньше
двадцати минут.

- Когда я смогу увидеться с вашим братом?

- Как только од вернется в гостиницу. Вы можете позвонить уже сейчас.
Узнаете, там ли он.

- У меня есть более срочная работа. Вы сейчас дадите мне слово, что
будете вести себя благоразумно и подождете меня здесь. Я спущусь в аптеку и
куплю все, что требуется.

- Вы не отвезете меня в больницу?

Он смутился.

- Вам повезло, что я еще не врач, так как, будь я им, мне бы тогда
пришлось сообщить о вашем случае в полицию. Все это несколько притянуто за
волосы. Надеюсь, вы не проговоритесь.

- Обещаю вам.

Она, действуя одной рукой, зажгла сигарету, в это время он, не надев даже
пиджака, уже спускался по лестнице. Он был высокий, широкоплечий, с довольно
крупными чертами лица.

Одиль не помнила, чтобы она кричала, но теперь у нее всплывало в памяти