Чтение 20–й страницы книги ~Малампэн~

они обкрадывают других вместо того, чтобы обкрадывали их. Когда я только
подумаю, что не могу понять, в каком состоянии мои дела! Они нарочно все
запутывают. Знают, что я всего лишь бедная женщина...

Однажды, когда мы, как обычно, обедали вдвоем и груша звонка висела
между нами, она вдруг спросила меня:

- Скажи мне, Эдуар... Я знаю, ты был маленьким... Ты слышал когда-ни-
будь, какую сумму Тессон одолжил твоим родителям?

Помнится, я очень побледнел. Я ответил так, как будто лгал:

- Нет!

А ведь я не лгал. Я даже не был уверен в том, что дядя одолжил нам
деньги. Родители никогда не говорили об этом при мне.

Что меня пугало, так это тетя, ее манера вдруг сказать что-нибудь,
задать вопрос, как будто она была необычным существом, как будто она
угадывала прошедшее или будущее. У меня в голове мешалось все: ее стра-
хи, о которых она мне говорила, звуки, которые ей слышались, то, что она
всегда ожидала увидеть Тессона в его кресле, люди, устранившие моего дя-
дю за то, что он знал слишком много, и карты мадам Карамашй, с их поч-
тальоном и сутягой.

- Я уверена, - спокойно заявляла она, - что твои родители меня обжу-
лили. Но ничего. Им же хуже, потому что они не получат ни гроша из моего
наследства. Почему тетя говорила о своем наследстве, когда она была мо-
ложе моего отца и ровесницей моей матери?

- Все меня обжуливают. Думают, я ничего не замечаю, потому что я доб-
рая. А ты тоже будешь меня обжуливать?

- Нет, тетя.

- А я все-таки не оставлю тебе наследства, потому что тогда его при-
берут к рукам твои родители. Понимаешь? Они воображают, что имеют право
на эти деньги. Они всегда считали меня чужой, интриганкой, но теперь,
когда им нужны деньги, они подлизываются ко мне... В особенности твоя
мать... Она водит твоего бедного отца за нос...

Я пугаюсь теперь, когда прошло столько времени, соединяя в одно целое
фразы, который тетя произносила мягким, призрачным голосом, устремляя в
одну точку свой всегда блуждающий взгляд.

- Если бы твоя мать не была такой гордячкой, они давно бы продали
свою ферму и арендовали бы более скромное предприятие... Пока был жив
Тессон, они считали, что когда-нибудь получат наследство...

Угадала ли она правду? Возможно, но я отдаю себе отчет в том, что это
не имело значения, что она была неспособна надолго остановиться на ка-
кой-нибудь мысли.

Она "плыла", добрая и непостоянная, напичканная омарами и сластями,
немного пьяная от вина, и мне приходилось невольно делить с ней ее оце-
пенение.

У нее появился новый "сутяга", на этот раз настоящий нотариус, мэтр
Гамаш, к которому она ходила несколько раз в неделю. Окна его дома, воз-
ле школы, были украшены зелеными стеклами.

- Я кое-что сделала для тебя. Вложила в банк небольшую сумму на твое
имя, с которой ты, во всяком случае, сможешь продолжать образование...

На мое имя! Пожалуй, в течение целого года эти слова гипнотизировали
меня. Я напрасно старался угадать их смысл. Я недоумевал, почему, каким
образом небольшая сумма была положена на мое имя, и это почти внушало
страх.

- Не стоит говорить об этом твоей матери, когда она приедет. Она уст-
роится так, чтобы все "переделать"...

Однажды к дому подъехал автомобиль, из него вышла Ева. Вел машину мо-
лодой человек, который поехал дальше. Сестры помирились. Ева ночевала в
спальне своей сестры, и в доме царил запах ее сигарет. Потом они опять
поссорились. Я слышал, как Ева визжала:

- Ты с ума сошла, понимаешь? Если бы существовало правосудие, я знаю,
где ты была бы сейчас! Дверь так резко захлопнулась, что вылетело стекло
и разбилось на мелкие осколки.

В том году я поехал домой провести там двухнедельные каникулы. Я пло-
хо помню это время. Дома было скучно, безжизненно. Отец всегда работал
на улице и когда заходил в дом, то ворчал по всякому поводу. Мать тоже,
казалось, изменилась, стала больше похожа на ту, какая она теперь, чем
на ту, которую я знал раньше. Сестра разыгрывала взрослую девушку и за-
давала таинственные вопросы, которых я не понимал. Брат Гильом проводил
все дни в деревне. Продали половину коров, а новый батрак был грязнее и
нахальнее прежних.

Бывают ли у детей периоды "оцепенения"? Я много раз проходил мимо ку-
чи отбросов и не обращал на нее никакого внимания. Ни за чем не наблю-
дал. Я скучал. Больше всего меня удручало, что в доме не было для меня
подходящего места, где бы я мог устроиться со своей коробкой красок и
почтовыми открытками, которые я срисовывал целыми днями.

Я повидал Жамине, но не слушал, что он говорил, и теперь недоумеваю,
точно ли это, или только плод фантазии, что его дочь после того, как ро-
дила, вышла замуж за местного мельника.

Не знаю, в Руане или в Фура тетя Элиза провела эти каникулы. На этот
раз не понадобилось всей семьи, чтобы свезти меня обратно в
Сен-Жан-д'Анжели. Отец посадил меня вперед, рядом с собой; это был база-
рный день, и два барана блеяли в задней части коляски за скамейкой.

Я упустил возможность поговорить с ним, посмотреть на него. Он нес-
колько раз останавливался в дороге, чтобы выпить стаканчик и время от
времени щелкал кнутом. Мог ли я предвидеть, что в последний раз был с
ним наедине?

- Входи, Артюр, - сказала ему тетя.

Она поцеловала меня три раза, по правилам, безучастно, и я был пора-
жен тем, что запах в доме изменился.

- Что ты выпьешь? Рюмочку куэнтро? Я поднял глаза. Тетя уже открыла
буфет, возилась с рюмками. - Не знаю, каково твое мнение, а я думаю, что
Эдуару пора перейти в лицей.

Пробел у меня в памяти. Отец и тетя разговаривали долго. Может быть,
когда-то они были любовниками или желали стать ими. Об этом теперь не
было и речи. Отец отяжелел, потерял энергию. Тетя порой поглядывала на
часы.

- Ты можешь успокоить свою жену, которая всего боится, я обо всем по-
думала, и я устроила так, чтобы небольшая сумма...

Поцеловал ли я отца, когда он уезжал? В кухне я заметил присутствие
новой работницы, которую звали Розина и которая с любопытством меня раз-
глядывала. Я спросил у нее:

- Кто должен прийти?

- Почему вы спрашиваете?

- Потому что накрыто на троих.

- Да мсье Рекюле, конечно!

Позже тетя смущенно объяснила мне:

- Это очень приличный, очень честный господин, даже слишком честный,
потому что если бы он не был таким, он добился бы большего. Он занимает-
ся моими делами. Он приедет сегодня вечером, и на будущей неделе мы по-
везем тебя в лицей...

Она вздрогнула, услышав стук молотка у входа. Поправила волосы, бро-
сила взгляд на накрытый стол.

- Я хотела бы, чтобы ты был с ним любезен... Он тебя уже очень любит.

Что я воображал? Не знаю, но я был разочарован. Вошел человек, кото-
рый был копией мсье Диона, но брюнет, ему было лет сорок, он тоже был
как бы высечен из одного куска, с жесткой шевелюрой и, усами, выходящими
из-под ноздрей, полных волос.

- А вот и наш юный друг! - сказал он, крепко пожав мне руку.

Потом он нагнулся, взял руку тети и приложился к ней губами.

Я был потрясен.

VIII

Это было похоже на то, как скребется мышь, и тем труднее было опреде-
лить, где это происходило; что застекленная дверь на балкон была опять
открыта, так же как и все двери в квартире. Я был одет точно так же, как
и накануне. Я сидел на том же месте, в том же солнечном пятне и почти
ждал, что, как вчера, прозвучит телефонный звонок матери. Это привычка,
которую я сохранил с детства - пытаться точно воспроизвести счастливые
или просто легкие мгновения. Кто знает, может быть, здесь что-то более
сложное и более глубокое: не есть ли это бессознательная попытка воссоз-
дать, повторяя незначительные детали, привычку, традицию, я чуть не на-
писал: прошлое семьи.

Жанна занималась уборкой, как и накануне. Мы оба были довольны и,
случалось, улыбались друг другу. Моя жена первая определила этот мышиный
звук: письмо, которое кто-то пытался просунуть под дверь и которое про-
ходило с трудом - мешал ковер. Ни я, ни она не шевелились. Мы смотрели
на угол белой бумаги, боровшейся с сопротивлением, уступая, складываясь,
сдвигаясь влево, наконец, увеличиваясь.

Потом Жанна взяла письмо, подала его мне и вздохнула:

- От твоего брата!

Она сказала это не язвительно, так что посторонний мог бы подумать,
что письмо от моего брата могло быть самым обыкновенным письмом.

"Дорогой Эдуар,

Я не решаюсь подняться к тебе, потому что я тоже отец семейства, и не
имею права подвергать моих ребят опасности заразиться. А все-таки мне
абсолютно необходимо поговорить с тобой. На сей раз это в самом деле
серьезно. Я тебя жду внизу.

Любящий тебя брат Гильом".

Я протянул письмо жене. Сначала она ничего не сказала. Покоряясь обс-
тоятельствам, я взял с вешалки шляпу, и только, когда поворачивал ручку