Чтение 20–й страницы книги ~Тринадцатый рейс~

Казалось, его забавляет это нечаянное приключение.

Шиковец был немногословен. Видимо, все, что он хотел произнести в мой
адрес, было уже высказано мысленно.

- Знаешь, во сколько нам обошлась эта процедура? - спросил он,
насупившись. - Примерно в три с половиной тысячи рублей. Об остальном не
говорю.

- Ничего не нашли?

- Ничего! Но искали так, что и зубочистка не завалялась бы. Ладно, иди.

Он вел себя мужественно. Не пытался переложить тяжелый груз ошибки. Взял
на себя все, что положено по должности и чину.

Я стиснул зубы. Ощущение было такое, будто кто-то взял за шиворот и возит
физиономией по наждачной бумаге.

Это было не просто поражение. Это был позор. Вся версия, которая казалась
мне безукоризненной, летела в тартарары. С треском, с грохотом летела.

Шиковцу, наверно, было не легче. Он хорошо представлял, какой будет
реакция в управлении на этот афронт и сколько шишек свалится на его голову.
Ведь осмотр потребовал всяческих начальственных санкций, и уж мальчики из
"отдела борьбы с хищением", зубастые, насмешливые юнцы, не упустят
возможности как-нибудь расспросить Шиковца о творчестве Иоганна Себастьяна
Баха.

Последнее, конечно, мелочи, но все-таки... - Разрешите идти? - спросил я
и, повернувшись, щелкнул каблуками.

Начальник молчал.

Вечером мы с Боцманом сидели в закусочной "Стадион". Стасик был
прекрасным собеседником: он слушал не перебивая и аплодировал белесыми
ресницами каждому слову. Закусочная покачивалась, словно за окнами
свирепствовал шторм. Перед нами стояли пустые кружки, их ручки были похожи
на оттопыренные уши Стасика.

- Ты славный парень. Боцман, - говорил я. - Ты меня поймешь. Я расскажу
тебе о сказочной стране Офир. Это было в те времена, когда мореплаватели
были похожи на пиратов, а пираты ничем не отличались от мореплавателей; их
именами называли проливы и банки. Некто Альваро Менданья, капитан и вожак,
шастал по морям в поисках легендарной, сказочно богатой страны Офир, откуда
царь Соломон черпал золото для своего храма... Менданья был неудачником, но
свои неудачи он компенсировал упрямством. Он искал, искал, искал и своей
верой заражал других...

Потом мы шли по улице Крузенштерна, ноги легко, сами собой, несли нас
вниз. Семь пролетов гранитной лестницы, фонтан с деловитыми амурчиками,
памятник основателю города князю Мирославу, Вечный огонь у обелиска
гвардейцев и, наконец, форт - огромный рыжий краб, вцепившийся в землю
кирпичными отростками.

Чувство беспокойства вновь охватило меня. Я подумал о Юрском, который,
возможно, был погребен в одном из закоулков подземного лабиринта. Об
обманутой Машутке. О Боцмане, которого бил механик. Они были главными лицами
во всей этой истории. Они требовали, диктовали, спрашивали. А чиновное
самолюбие лейтенанта Чернова или капитана Шиковца здесь ни при чем. Их обиды
не имеют значения. Их жалобы бессмысленны.

Будем рассматривать поход в "Стадион" как краткую передышку. Минутный
отпуск для нервов.

- Ты боишься механика? - спросил я у Боцмана.

Реакция его была непосредственная, как у ребенка.

- Откуда ты знаешь?

- Знаю. За что все-таки он ударил тебя? Фонари, установленные у форта,
бросали отблеск на веснушчатое лицо Стасика.

- Ты видел, да?

- Видел или не видел... Знаю! Он все же колебался.

- Механик сказал: если я расскажу, он добьется, чтобы меня списали. А я
боюсь.

- Чепуха!

- Он грамотный, а у меня четыре класса. И потом механик!

- Просто запугивает. Команда будет за тебя.

- Он хороший человек, механик. Просто нервный.

- За что все-таки?

- Позавчера он на яхте плавал с Машуткой и вернулся мокрый. Он мне свой
китель отдал и велел высушить...

Это уже было нечто новое. Оказывается, пока я летал в Ленинград, на
"Онеге" произошла еще одна ссора. Рассказ Карен получил неожиданное
дополнение.

- Я стал сушить на распялке, смотрю - в кармане матросская книжка.
Совершенно сухая, даже чернила не расплылись. Я ему говорю: ты книжку где
держал, когда тонул? Он опять рассердился и... В общем он очень вспыльчивый.
Я пригрезился, что расскажу ребятам. Он говорит: тебе, дураку, веры не
будет, а я доложу, как ты западный образ... это... пропагандируешь.

- То есть как это "западный образ"?

- А я жевательную резинку покупаю пачками, - сказал Боцман, потупившись.
- Для ребятишек, в подарок. Они любят. Я и сам люблю.

Все же я не выдержал и рассмеялся. Глядя на меня, расхохотался и Стасик.
По-моему, после такой "исповеди" ему стало легче.

...Да, он прост и бесхитростен, наш Боцман. И не случайно механик дважды
допускает оплошность в его присутствии. Осмотрительный, расчетливый Ложко не
принимает всерьез этого парня, надеется, что любую ошибку можно легко
исправить кулаком и угрозой... А между тем Боцман отличается завидной
наблюдательностью и сметкой.

- Ты хорошо сделал, что рассказал обо всем, Стасик. Больше Ложко не будет
тебя обижать.

- Да я не жалуюсь. Это у него от нервов.

- Разумеется.

Форт лежал перед нами холодной глыбой.

- Пойдем, Стасик.

В самом деле, как удостоверение осталось сухим? Если бы механик завернул
его в непромокаемую оболочку, то Боцман и нашел бы его в таком виде. Значит,
Ложко заранее предусмотрел, что яхта перевернется... Причем перевернется у
самых буйков, где должна проходить "Онега".

Я вспомнил вдруг, как Боцман жаловался по поводу пропажи больших
полиэтиленовых мешков. А может быть...

Догадка пробивалась, как слабый росток на высушенной земле.

И снова - будто прерванный и вернувшийся сон - неспешное движение по
узкой протоке, кланяющиеся камыши, гул дизеля. Только палуба на этот раз
пуста: сеет мелкий дождичек. Команда собралась в рубке.

Ленчик чуть пошевеливает штурвальное колесо, небрежно так, двумя
пальцами.

- Залив! - торжественно объявляет Валера.

Берега протоки начинают постепенно расступаться. Это уже прощание с
родной землей. После десятичасового перехода, когда теплоход по диагонали
пересечет залив, начнутся чужие края. Все смолкают на миг.

Дальше и дальше уходит от бортов земля, словно перед "Онегой"
распахиваются зеленые ворота. Видны стога сена и целая колония аистов,
белыми точками усеявших луг.

Механик как будто дремлет, прищурив веки. Короткопалые мозолистые руки
лежат на подлокотнике дивана. Они спокойны.

- Снимай колпак с компаса! - командует Кэп.

Валера снимает тяжелый медный колпак, похожий на каску. "Онега" набирает
ход. Сзади стелется пенный след, над ним летают чайки, высматривая
оглушенную рыбу.

Берега скрываются в пелене мелкого дождя. Ленивая волна бродит по заливу.
Ветра нет, только дождь, затяжной, осенний. Если бы не могучий рев дизеля,
мы бы слышали, как над заливом, а может быть, над всем морем стоит
неумолчный, густой звон капель.

Кэпу предстоит вывести теплоход к цепи буйков, ограждающих опасные
участки. На расстоянии тридцати-сорока километров от берега мели сжимают
фарватер, а затем вновь расходятся. Коварен этот залив... Работники
управления пути - "уповцы" - часто переставляют легкие буйки, снимая их с
якорей и стремясь оградить границы передвигающихся мелей. После каждого
шторма рельеф песчаного дна меняется.

Как же это все будет? Механик спокоен. Видать, уверен, что и второй раунд
за ним.

Кэп берет в руки бинокль.

- Ленчик, передай штурвал Чернову, - командует он, - сам отправляйся на
нос, впередсмотрящим. Как бы мимо буйков не проскочить.

Ленчик нахлобучивает зюйдвестку, на лице его явное неудовольствие.

- Лень - забор с острыми кольями: сидишь на нем и вертишься от боли, а
спрыгнуть страшно,- вскользь замечает Валера.

- Кто сказал? - тут же радостно спрашивает Леша.

- Я сказал.

- О! - стонет Леша в восторге. - Собственный зуб мудрости прорезался!

Рукоятки штурвального колеса нагреты ладонями Ленчика.

- Оглянись! - говорит Кэп. Белая полоса за кормой похожа на латинскую
букву "S".

- Рыскаешь! Легче, легче, одерживай!.. Волна идет справа, чувствуешь?

Пенный след становится ровнее.

Ленчик, зашевелившись, как медведь, в своем неуклюжем дождевике,
поднимает руку. Кэп передвигает рычаг дистанционного управления на малый
ход. Справа по носу оранжевый буй.

- Хорошо. Так держи... Хорошо.

"Онега", дрожа корпусом, снова набирает ход. Мы оставляем буй по правому
борту. Следующая отметка опять оказалась правее.

- Молодцом, - говорит Кэп. - Через десяток рейсов...

Я не успеваю узнать, что произойдет через десяток рейсов. Где-то в
глубине судна раздается громкое шипение, которое тотчас переходит в скрежет.