женщин, на подводу, груженную сеном, на старика с граблями тем, кто
приезжает смотреть Малахов курган, Верден, Бородинское поле... Здесь, где
виноградники, шли колонны пуалю [шутливое прозвище французских солдат],
двигались крытые брезентом грузовики; там, где изба, тощее колхозное
стадо, яблоньки, шла конница Мюрата, отсюда Кутузов, сидя в креслице,
взмахом старческой руки поднимал в контратаку русскую пехоту. На кургане,
где пыльные куры и козы щиплют среди камней траву, стоял Нахимов, отсюда
неслись светящиеся, описанные Толстым бомбы, здесь кричали раненые,
свистели английские пули.
дядьки, сгружавшие доски, эти сохнущие на веревках рубахи, залатанные
простыни, вьющиеся змеями чулки, объявления, приклеенные к мертвым
стенам...
когда он рассказывал о спорах в райкоме по поводу распределения рабочей
силы, досок, цемента, какой скучной стала для него "Сталинградская
правда", писавшая о разборе лома, расчистке улиц, устройстве бань,
орсовских столовых. Он оживлялся, рассказывая ей о бомбежках, пожарах, о
приездах на СталГРЭС командарма Шумилова, о немецких танках, шедших с
холмов, и о советских ребятах-артиллеристах, встречавших огнем своих пушек
эти танки.
послевоенного мира, меру величия Сталина либо ужасной власти Адольфа
Гитлера. Девяносто дней Кремль и Берхтесгаден жили, дышали, бредили словом
- Сталинград.
будущего. Тень мировой судьбы закрыла от человеческих глаз город, в
котором шла когда-то обычная жизнь. Сталинград стал сигналом будущего.
под властью тех сил, что осуществляли себя в Сталинграде, где она
работала, воспитывала внука, писала письма дочерям, болела гриппом,
покупала себе туфли.
пробираясь по пустынной улице, не расчищенной от обломков, она
вглядывалась в развалины, узнавая и не узнавая остатки домов, стоявших
рядом с ее домом.
Александра Владимировна увидела старческими, дальнозоркими глазами стены
своей квартиры, узнала их поблекшую голубую и зеленую краску. Но не было
пола в комнатах, не было потолков, не было лестницы, по которой могла бы
она подняться. Следы пожара отпечатались на кирпичной кладке, во многих
местах кирпич был изгрызен осколками.
дочерей, несчастного сына, внука Сережу, свои безвозвратные потери, свою
бесприютную седую голову. Она смотрела на развалины дома, слабая, больная
женщина в стареньком пальто, в стоптанных туфлях.
подумала Александра Владимировна. Что ждет тех, кого она любила? Она не
знала. Весеннее небо смотрело на нее из пустых окон ее дома.
сомнений, горя, ошибок. Как жить Людмиле? Чем кончится разлад в ее семье?
Что с Сережей? Жив ли он? Как трудно жить Виктору Штруму. Что будет с
Верой и Степаном Федоровичем? Сумеет ли Степан вновь построить жизнь,
найдет ли покой? Какая дорога предстоит Наде, умной, доброй и недоброй? А
Вера? Согнется в одиночестве, в нужде, житейских тяготах? Что будет с
Женей, поедет ли она в Сибирь за Крымовым, сама ли окажется в лагере,
погибнет так же, как погиб Дмитрий? Простит ли Сереже государство его
безвинно погибших в лагере мать и отца?
помнила их улыбки, шутки, смех, их грустные и растерянные глаза, их
отчаяние и надежду.
за меня, и тут, в лагере, есть хорошие люди". Соня Левинтон, черноволосая,
с усиками над верхней губой, молодая, сердитая и веселая, декламирует
стихи. Бледная, всегда грустная, умная и насмешливая Аня Штрум. Толя
некрасиво, жадно ел макароны с тертым сыром, сердил ее тем, что чавкал, не
хотел ничем помочь Людмиле: "Стакана воды не допросишься..." - "Хорошо,
хорошо, принесу, но почему не Надька?" Марусенька! Женя всегда насмехалась
над твоими учительскими проповедями, учила ты, учила Степана ортодоксии...
утонула в Волге с младенцем Славой Березкиным, со старухой Варварой
Александровной. Объясните мне, Михаил Сидорович. Господи, что уж он
объяснит...
надеялись на счастье. Одни приезжали к ней, другие писали ей письма; и она
всегда со странным чувством: большая дружная семья, а где-то в душе
ощущение собственного одиночества.
полна тревоги за жизнь живущих, и не отличает от них тех, что умерли,
стоит и смотрит на развалины своего дома, и любуется весенним небом, и
даже не знает того, что любуется им, стоит и спрашивает себя, почему
смутно будущее любимых ею людей, почему столько ошибок в их жизни, и не
замечает, что в этой неясности, в этом тумане, горе и путанице и есть
ответ, и ясность, и надежда, и что она знает, понимает всей своей душой
смысл жизни, выпавшей ей и ее близким, и что хотя ни она и никто из них не
скажет, что ждет их, и хотя они знают, что в страшное время человек уж не
кузнец своего счастья и мировой судьбе дано право миловать и казнить,
возносить к славе и погружать в нужду, и обращать в лагерную пыль, но не
дано мировой судьбе, и року истории, и року государственного гнева, и
славе, и бесславию битв изменить тех, кто называется людьми, и ждет ли их
слава за труд или одиночество, отчаяние и нужда, лагерь и казнь, они
проживут людьми и умрут людьми, а те, что погибли, сумели умереть людьми,
- и в том их вечная горькая людская победа над всем величественным и
нечеловеческим, что было и будет в мире, что приходит и уходит.
62
Федоровича. Александра Владимировна и Вера были в предотъездном чаду.
Несколько раз приходили рабочие, спрашивали Спиридонова. Он сдавал
последние дела, ездил в райком за откреплением, звонил друзьям по
телефону, откреплял в военкомате бронь, ходил по цехам, разговаривал,
шутил, а когда на минуту оказался один в турбинном зале, приложил щеку к
холодному, неподвижному маховику, устало закрыл глаза.
бутылочки с кипяченым молоком для Мити, запихивала в мешок хлеб. В этот
день она навсегда расставалась с Викторовым, с матерью. Они останутся
одни, никто о них здесь не подумает, не спросит.
спокойная, примиренная с тяжелой жизнью.
глаза внучки, сказала:
пережил много горя.
нагруженная дровами и продуктами, в рабочий поселок к знакомой женщине, у
которой имелась русская печь, готовила начинку, раскатывала тесто. Лицо ее
раскраснелось от кухонного труда, стало совсем молодым и очень красивым.
Она смотрелась в зеркальце, смеясь, припудривала себе нос и щеки мукой, а
когда знакомая женщина выходила из комнаты, Наташа плакала, и слезы падали
в тесто.
жалко.
СталГРЭСе еще на пять дней. Наталья объявила, что эти пять дней и она
проживет со свекром, а потом поедет к сыну в Ленинск.
Андреевич не любил, когда невестка проявляла заботу о нем, - ей казалось,
что он вспоминает ее ссоры с Варварой Александровной, осуждает ее, не
прощает.
рабочие в механической мастерской.
Владимировна, - человек пять-шесть вас спрашивали.
Спасибо Батрову, все же дал машину.
возбуждения не оставляло Спиридонова. Он стал переставлять чемоданы,
наново завязывать узлы, казалось, ему не терпелось уехать. Вскоре пришел
из конторы Андреев, и Степан Федорович спросил:
Конан-Дойль Артур
Круз Андрей
Афанасьев Роман
Фазиль Искандер
Смит Кордвейнер