повстанцев под командой Фейи, с ружьями на прицел, стояли в окнах обоих
этажей "Коринфа".
ясно послышался со стороны Сен-Ле. Этот гул, сначала слабый, затем более
отчетливый, затем тяжелый и звучный, медленно приближался, нарастая
безостановочно, беспрерывно, с каким-то грозным спокойствием. Ничего, кроме
этого шума, не было слышно. То было и молчание и гул движущейся статуи
Командора, но этот каменный шаг заключал в себе что-то огромное и
множественное, вызывающее представление о толпе и в то же время о призраке.
Можно было подумать, что это шаг страшной статуи, чье имя Легион. Шаги
приближались; они приблизились еще и остановились. Казалось, с конца улицы
доносится дыхание большого скопища людей. Однако там ничего нельзя было
рассмотреть, только в самой глубине этой густой тьмы мерцало множество
металлических нитей, тонких, как иглы, и почти незаметных, мелькавших
наподобие тех фосфорических, не поддающихся описанию сетчатых сплетений,
которые возникают в дремоте, под сомкнутыми веками, в первом тумане сна. То
были стволы и штыки ружей, неясно освещенные далеким отблеском факела.
из глубины мрака чей-то голос, особенно зловещий потому, что никого не было
видно, - казалось, заговорила сама тьма, - крикнул:
вдруг растворилась и сразу захлопнулась дверца пылавшей печи.
такой неистовый и такой плотный, что срезал древко, то есть верхушку
поставленного стоймя дышла омнибуса. Пули, отскочившие от карнизов домов,
попали внутрь баррикады и ранили нескольких человек. Этот первый залп
произвел жуткое впечатление. Атака оказалась жестокой и заставила задуматься
самых бесстрашных. Было ясно, что повстанцы имеют дело по меньшей мере с
целым полком.
Подождем, пока они не продвинутся.
стук шомполов; отряд перезаряжал ружья.
знамя над баррикадой?
опять взята на прицел, - попросту значило умереть. Самому мужественному
человеку трудно решиться вынести себе смертный приговор. Даже Анжольрас
содрогнулся. Он повторил!
Глава вторая. ЗНАМЯ. ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
никто больше не обращал внимания на Мабефа. Однако Мабеф не покинул отряда.
Он вошел в первый этаж кабачка и уселся за стойкой. Там он как бы погрузился
в себя. Казалось, он ни на что не смотрит, ни о чем не думает. Курфейрак и
другие несколько раз подходили к нему, предупреждали об опасности и
предлагали удалиться, но, по-видимому, он их не слышал. Когда его оставляли
в покое, губы его шевелились, словно он беседовал с кем-то, но стоило
заговорить с ним, как губы смыкались, а глаза потухали. За несколько часов
до того, как баррикада была атакована, он принял позу, которую ни разу с тех
пор не изменил. Его сжатые в кулаки руки лежали на коленях, голова
наклонилась, словно он заглядывал в пропасть. Ничто не могло вывести его из
этого положения; казалось, мысль его витает далеко от баррикады. Когда
каждый отправился к своему боевому посту, в нижней зале не осталось никого,
кроме привязанного к столу Жавера, караулившего его повстанца с обнаженной
саблей и Мабефа. Во время атаки, при залпе, он почувствовал сотрясение
воздуха, и это как бы пробудило его, он вдруг поднялся, прошел через залу, и
как раз в то мгновение, когда Анжольрас повторил свой вопрос: "Никто не
возьмется?" -старик появился на пороге кабачка.
народа!
каким-то благоговейным страхом, - вырвал знамя у Анжольраса, - тот попятился
и окаменел от изумления, затем этот восьмидесятилетний старец с трясущейся
головой начал твердым шагом медленно всходить по лесенке из булыжника,
устроенной на баррикаде; никто не осмелился ни остановить его, ни предложить
ему помощь. Это было столь мрачно и столь величественно, что все вокруг
вскричали:
волосы, лицо старика, огромный облысевший, морщинистый лоб, впалые глаза,
полуоткрытый от удивления рот, дряхлая рука, поднимавшая красный стяг,
выступали из тьмы, вырастая в кровавом свете факелов. Казалось, призрак
Девяносто третьего года вышел из-под земли со знаменем террора в руках.
привидение, стоя на груде обломков против тысячи двухсот невидимых ружей,
выпрямилось перед лицом смерти, словно было сильнее ее, вся баррикада
приняла во мраке сверхъестественный, непостижимый вид.
Равенство! И смерть!
похожая на шепот торопящегося закончить молитву священника. Вероятно, это
полицейский пристав с другого конца улицы предъявлял именем закона
требование "разойтись".
в глазах, поднял знамя над головой и повторил:
упал, как доска, навзничь, на мостовую, вытянувшись во весь рост и раскинув
руки.
было обращено к небу.
заставляют забыть даже об опасности, охватило повстанцев, и они с
почтительным страхом приблизились к трупу.
цареубийца! Я был с ним знаком. Его звали папаша Мабеф. Не знаю, что с ним
случилось сегодня, но этот скудоумный оказался храбрецом. Ты только взгляни
на его лицо.
голос:
Мы отступили перед опасностью, а он пошел ей навстречу! Вот чему те, кто
трясется от старости, учат тех, кто трясется от страха! Этот старец исполнен
величия перед лицом родины. Он долго жил и со славою умер! А теперь укроем в
доме этот труп. Пусть каждый из нас защищает этого мертвого старика, как
защищал бы своего живого отца, и пусть его присутствие среди нас сделает
баррикаду непобедимой!
этими словами.
поцеловал его в лоб, затем, отведя назад его руки и осторожно дотрагиваясь
до мертвеца, словно боясь причинить ему боль, снял с него сюртук, показал
всем окровавленные дыры и сказал:
Глава третья. ЛУЧШЕ, ЕСЛИ БЫ ГАВРОШ СОГЛАСИЛСЯ ВЗЯТЬ КАРАБИН АНЖОЛЬРАСА
сделали из своих ружей носилки, положили на них мертвое тело и, обнажив
головы, ступая с торжественной медлительностью, отнесли в нижнюю залу и
положили на большой стол.
думали о грозившей им опасности.
сказал шпиону: