Чтение 191–й страницы книги ~Жюльетта~

середине комнаты на постаменте стояла статуя Жака Молея.
- Это изображение человека, - объяснил мне Браге, - за которого мы
должны отомстить пока же не наступил этот счастливый день, мы окунемся в
океан наслаждений, которые он обещал всем своим собратьям.
В этом уютном убежище, освещенном таинственным светом свечей, царила
атмосфера сладострастия и вместе с тем умиротворенности. Но вот произошло
какое-то общее и неуловимое движение, и в следующий момент все
присутствующие сплелись в объятиях. Я приник к обольстительной Амелии ее
взгляды давно воспламеняли меня, и ей я был обязан всем своим вожделением
такое же страстное желание бросило ее ко мне еще до того, как я протянул к
ней руки. Я не смогу описать вам все ее прелести, настолько я был возбужден
в ту минуту. Помню только сладчайший ее ротик и неотразимый зад. Амелия
наклонилась, предлагая мне алтарь, на котором - она чувствовала это - я
жаждал сотворить страстную молитву, а я почувствовал, что эта бестия
отдавалась мне не по обязанности, а по горячему желанию. Мысль о том, что я
должен содомировать остальных женщин и их мужей в придачу, не дала мне
сбросить сперму в пылавший анус Амелии, и я набросился на Стено, который
совокуплялся с Эммой. Обрадованный сенатор с готовностью подставил свой
мужественного вида зад, который я тем не менее скоро оставил, чтобы вкусить
прелести его жены Эрнестины - красивой и сладострастной самочки, над которой
трудился довольно долго. Однако тут же меня отвлекла Фрезегунда: если
Эрнестина отдавалась с достоинством и изысканностью, то эта самка была
насквозь пропитана неистовством и безумием. Оставив ее, я перешел к ее
супругу. Пятидесятилетний Эрикссон приник к моему члену, как голубь к
голубке, и с таким пылом отвечал на его порывы, что заставил меня кончить
однако Браге своим умелым языком быстро вернул ему всю энергию, которую
выжали из него ягодицы Эрикссона после чего Браге подставил мне свои
прелести, и в его анусе я забыл предыдущие наслаждения. Я сношал Браге
добрых полчаса без перерыва и оставил его только ради Вольфа, который в тот
момент содомировал Ульрику, чей изящный зад еще прежде получил от меня
порцию спермы. Вот это было восхитительно! Сколько мерзкой похоти было
сосредоточено в этом создании! Эта Мессалина вобрала в себя все, что есть на
земле самого сладостного, самого терпкого и пикантного. Она схватила мой
член сразу после извержения, ценой невероятных усилий в мгновение ока
оживила его и прижала к своему влагалищу, но я был непоколебим. Всем сердцем
восприняв законы Общества, я дошел до того, что пригрозил Ульрике
разоблачением, если она сию же минуту не откажется от попытки соблазнить
меня: тогда разъярившаяся стерва снова воткнула мой инструмент в свой зад и
задергалась в таких конвульсивных движениях, что брызги спермы полетели во
все стороны.
Пока я таким образом прочищал все присутствующие в комнате задницы,
Эмма, возбужденная не менее моего, не пропустила ни одного члена все они, в
том числе и мой, посетили ее заднее отверстие но ни один не сбросил в него
семя: ведь мы имели дело с распутниками высшей пробы, и ни одно наслаждение,
будь то даже необыкновенной красоты жопка, не могло заставить их расстаться
со своей спермой - да, они очень дорожили ею. Скажем, каждый из них
содомировал меня, но ни один не пролил ни капли драгоценной жидкости.
Эрикссон, самый распутный из всей компании, мог бы, наверное, обработать
человек пятнадцать подряд, не моргнув глазом. Браге, хотя был молод и пылок,
также довел свою похоть до кульминации только во время особенно извращенной
оргии, о которой я расскажу позже. Что же касается Стено, его пыл уже иссяк:
околдованный Эммой, вернее потрясающей задницей моей обольстительной
спутницы, он не смог сдержаться и залил ее потроха кипящей спермой.
Четвертому сенатору, Вольфу, более остальных утонченному в своих
потребностях, все еще недоставало решающего толчка для оргазма он просто
оттачивал свой инструмент и только за ужином, который вскоре объявили, я
понял, в чем заключалось его пристрастие. Ужин был сервирован в другом зале,
где нас обслуживали четверо красивых юношей от шестнадцати до восемнадцати
лет и шестеро очаровательных девушек того же возраста, совершенно
обнаженных. После обильной трапезы начались новые оргии, во время которых я
составил полную картину необыкновенно извращенных страстей моих новых
знакомых, будущих деспотов Швеции.
Как вы помните, Стено сбросил заряд в зад Эммы, но тем не менее решил
испытать еще один оргазм, для чего заставил одного юношу страстно целовать
себя в рот и щекотать пальцем анус, а сам в это время содомировал другого. В
этом и заключалась его излюбленная страсть.
Эрикссон первым делом исполосовал плетью парочку молодых прислужников -
одного самца и одну самочку, - без чего никогда не доходил до кульминации.
Вольф велел содомировать себя и в продолжение целого часа обхаживал
девятихвостой плетью зад, в который намеревался извергнуться. И я понял, что
без этих предварительных упражнений его эрекция была немыслима.
Еще более жестокий Браге добился эякуляции после того, как в полном
смысле слова искалечил жертву, чей зад избрал своей мишенью.
Все эти утехи происходили между фруктами и сыром, когда вино,
вожделение, самолюбие, гордыня затуманили всем головы, когда были забыты все
самые последние запреты женщины первыми утратили над собой контроль и
задали тон жестокой и кровавой оргии, которая стоила жизни шестерым жертвам.
Когда мы собирались прощаться, Стено от имени Общества выразил
удовлетворение нашим присутствием в их компании и спросил, не нуждаюсь ли я
в деньгах. Я решил, что будет разумнее отказаться, по крайней мере в тот
момент, и в течение недели о моих новых друзьях ничего не было слышно. Утром
восьмого дня ко мне явился Стено.
- Ночью мы собираемся совершить вылазку в город, - сообщил он. - Женщин
не берем. Вы не желаете присоединиться к нам?
- Что вы собираетесь делать?
- Совершим несколько преступлений ради забавы: грабежи, убийства,
поджоги. Одним словом, наведем ужас в городе. Так вы идете?
- Непременно.
- Встречаемся в восемь вечера в доме Браге в предместье, оттуда и
отправимся в поход.
Нас ожидал сытный ужин и двадцать пять здоровенных гренадеров,
подобранных по размерам членов, которые должны были заняться нашими
задницами, чтобы влить в нас энергию, необходимую для предстоящей
экспедиции. Нас содомировали раз по сорок каждого, что было, пожалуй,
многовато, во всяком случае в тот вечер я получил больше, чем за все время
своего путешествия. После этого мы все почувствовали небывалый прилив сил и
такое возбуждение, что не пожалели бы и самого Всевышнего, если бы он нам
встретился.
В сопровождении десятка отборных головорезов мы, как дикие фурии,
прошли по улицам, в слепой злобе нападая на всех встречных: мы их грабили,
затем убивали и сбрасывали трупы в каналы. Если нам попадалось что-то
стоящее, прежде всего мы насиловали жертву, а уж потом предавали мучительной
смерти. Мы врывались в убогие жилища, опустошая их и калеча и уничтожая все
живое, совершая самые неслыханные и не имеющие еще названия отвратительные
злодейства, оставляя за собой стоны умирающих, пожары и лужи крови. Нам
встретился дозорный патруль, и его обратили мы в беспорядочное бегство, и
только утолив свою жестокость, повернули домой, когда уже занимался рассвет
над жуткими разрушениями и -бездыханными жертвами нашей безумной оргии.
Разумеется, на следующий день в газетах было напечатано, что весь
ночной кошмар был делом рук правительства и что до тех пор, пока королевская
власть будет выше сената и закона, никто не сможет чувствовать себя в
безопасности не только на улице, но даже за стенами своего дома. И люди
верили тому, что читали, и мечтали о революции. Вот так всегда дурачат
бедняг-обывателей, таким образом население в одночасье делается опорой, а
затем и жертвой порочности своих вождей: народ всегда слаб и всегда глуп,
порой его заставляют желать короля, порой - республику, но неизменно
процветание, которое обещают вдохновители и смутьяны то при одном режиме, то
при другом, оказывается всего лишь иллюзией, придуманной кучкой избранных
ради своих интересов или страстей {Напомню читателю гениальную басню
Лафонтена "Лягушки, которые искали себе короля", которая написана про вас,
несчастные обитатели земли. (Прим. автора)}.
Между тем решающий день - день выступления моих друзей - приближался.
Да и в городе чувствовалось желание перемен: к этому сводились почти все
разговоры, и тем не менее я оказался более проницательным политиком, чем
сенаторы, и когда они уже радостно потирали руки в предвкушении победы,
понял, что ветер подул в другую сторону я часами бродил по Стокгольму,
вступая в разговоры с самыми разными людьми, и обнаружил, что большинство
населения останется верным королю и роялистам из чего можно было сделать
только один вывод: сенаторская революция заранее обречена на провал. Тогда,
верный принципам эгоизма и злодейства, которые помогали мне всю жизнь, я
решил перебежать в другой лагерь и самым бесчеловечным образом предать тех,
кто оказал мне приют. Потому лишь, что они оказались слабее - в этом не было
никакого сомнения дело вовсе не в том, что на одной стороне было добро, а
на другой - зло: решающим фактором выступила сила, и я хотел быть в лагере
сильных. Я без колебаний остался бы с сенаторами (тем более, что они
олицетворяли в моих глазах порок), будь сила на их стороне, но, увы, это
было не так, и я стал предателем. Разумеется, я поступил подло - пусть будет
так. Но подлость ничего для меня не значила, ибо в ней заключалось мое
благосостояние и даже личная безопасность. Человек рождается искать на земле
свое счастье - и иной цели у него нет все пустые рассуждения на эту тему,
все предрассудки, мешающие этому, должны быть отвергнуты, так как не
уважение других делает человека счастливым счастлив он только тогда, когда
сам уважает себя, и, действуя во благо свое, каким бы путем он не добивался
его, человек никогда не потеряет уважение к самому себе.
Я попросил у Густава приватной аудиенции и, получив ее, рассказал
королю обо всем я назвал имена людей, которые поклялись свергнуть его с
трона я дал ему слово не уезжать из Стокгольма до тех пор, пока он не
обнаружит заговор, и попросил не более миллиона в качестве награды, если мой
донос подтвердится, если же нет, я был готов к пожизненному заключению.
Бдительность монарха благодаря моим разоблачениям предотвратила катастрофу.