Чтение 191–й страницы книги ~Графиня Де Шарни~

чтобы объединить вокруг себя, нет, не народ, но командующего национальной
гвардией Лафайета, но мэра Парижа Байи, Национальное собрание решилось
покончить со смутой.

Однако рожденное всего два года назад Собрание уже набралось хитрости,
точь-в-точь как в последствие палаты 1829 и 1846 годов; оно знало, что нужно
изнурить депутатов и присутствующих обсуждением второстепенных вопросов, а
главный отодвинуть на самый конец заседания, чтобы решить его одним махом.
Половину заседания Собрание потратило, слушая чтение доклада о делах
военного ведомства, затем оно снисходительно позволило произнести речи
нескольким депутатам, привычным выступать под гул не относящихся к делу
разговоров, и только потом, под самый конец дня, затихло, чтобы выслушать
выступления двух ораторов - Саля и Барнава.

Речи обоих адвокатов оказались для Собрания столь убедительными, что,
когда Лафайет потребовал закрыть заседание, депутаты в полном составе
спокойно проголосовали.

Да и то сказать, в тот день Собранию нечего было бояться: оно плевало на
трибуны - пусть простят нам это грубое выражение, мы воспользовались им,
поскольку оно наиболее точно определяет положение, - сад Тюильри был закрыт,
полиция находилась в распоряжении председателя, Лафайет сидел в палате,
чтобы потребовать закрытия заседания, а Байи вместе с муниципальным советом
находился на своем месте, готовый отдавать приказы. Повсюду вставшая под
ружье власть была готова дать бой народу.

А народ, не готовый сражаться, отступил перед штыками и пиками и
отправился на свой Авентинский холм, то есть на Марсово поле.

Заметьте, он удалился на Марсово поле не для того, чтобы бунтовать, не
для того, чтобы устраивать забастовку, как римский плебс, нет, он пошел на
Марсово поле, потому что знал: там находится алтарь отечества, еще не
снесенный после четырнадцатого июля с той поспешностью, с какой
правительства обычно сносят алтари отечества.

Толпа хотела составить там обращение и направить его Национальному
собранию.

А пока толпа составляла обращение, Национальное собрание голосовало за:

1. Превентивную меру "Если король нарушит присягу, если он нападет на
свой народ или не защитит его, тем самым он отречется от престола, станет
простым гражданином и может быть судим за преступления, совершенные после
отречения."

2. Репрессивную меру "Преследованию будут подвергнуты Буйе как главный
виновник и как второстепенные виновники все лица, принимавшие участие в
похищении короля."

Когда собрание приступило к голосованию, толпа составила и подписала
обращение; она пришла передать его Национальному собранию и обнаружила, что
охрана его еще усилилась. В тот день все представители власти были военные:
председателем Национального собрания был молодой полковник Шарль Ламет,
национальной гвардией командовал молодой генерал Лафайет, и даже
достойнейший астроном Байи, перепоясавший свой кафтан ученого трехцветным
шарфом и накрывший голову мыслителя муниципальной треуголкой, среди штыков и
пик выглядел достаточно воинственно; увидев его в таком наряде, г-жа Байи
приняла бы его за Лафайета, как, по слухам, иногда принимала Лафайета за
своего мужа.

Толпа вступила в переговоры и была настроена до такой степени
невраждебно, что не было никакой возможности отказаться от переговоров с
ней.

В результате этих переговоров ее представителям было дозволено поговорить
с гг. Петионом и Робеспьером. Видите, как растет популярность новых имен по
мере того, как снижается популярность Дюпора, Ламета, Барнава, Лафайета и
Байи? Представители в количестве шести человек были пропущены с надежным
сопровождением в здание Национального собрания. Предупрежденные Робеспьер и
Петион поспешили им навстречу и встретили в переходе Фейанов.

Но было уже поздно, голосование завершилось.

Оба члена Собрания были недовольны результатами голосования и, вероятно,
постарались расписать его посланникам народа в самых черных красках. В
результате те, совершенно разъяренные, возвратились к посылавшей их толпе.

Народ проиграл в самой, казалось, выигрышной игре, в какую когда-либо
давала ему сыграть судьба.

Поэтому он был взбешен, рассеялся по городу и начал с того, что заставил
закрыть театры. А закрыть театры - это, как говорил в 1830 году один наш
друг, все равно что вывесить над Парижем черный траурный флаг.

В Опере был гарнизон, и он оказал сопротивление.

Лафайет, имевший под рукой четыре тысячи ружей и тысячу пик, хотел
одного: сразу же подавить начавшийся мятеж, - но муниципальные власти не
отдали ему такого приказа.

До сих пор королева была в курсе событий, но на этом донесения
прекратились, и что было дальше, оставалось для нее тайной за семью
печатями.

Барнав, которого она ждала с таким нетерпением, должен был рассказать,
что происходило пятнадцатого июля.

Впрочем, все чувствовали, что надвигается некое чрезвычайное событие.

Королю, который тоже ждал Барнава во второй комнате г-жи Кампан,
сообщили, что к нему пришел доктор Жильбер, и он, чтобы получить более
полные сведения о событиях, поднялся к себе для встречи с Жильбером, оставив
Барнава королеве.

Наконец около половины десятого послышались шаги на лестнице, зазвучали
голоса: пришедший обменялся несколькими словами со стоявшим на площадке
часовым, и вот в конце коридора показался молодой человек в мундире
лейтенанта национальной гвардии.

То был Барнав.

Королева, у которой сердце стучало так, словно она наконец-то дождалась
обожаемого возлюбленного, приоткрыла дверь, и Барнав, бросив взгляд в оба
конца коридора, проскользнул в комнату.

Дверь тотчас же закрылась, но, пока не проскрежетал ключ в скважине, не
было произнесено ни слова.

Глава 16

ДЕНЬ ПЯТНАДЦАТОЕ ИЮЛЯ

Сердца обоих бились одинаково учащенно, но по совершенно разным причинам.
У королевы оно билось в надежде на мщение, у Барнава от желания быть
любимым.

Королева стремительно прошла во вторую комнату, так сказать, к свету.

Не то чтобы она опасалась Барнава и его любви, нет, она знала, сколь
почтительна и преданна его любовь, но тем не менее, руководствуясь женским
инстинктом, избегала темноты.

Войдя туда, она села на стул.

Барнав остановился в дверях и быстрым взглядом обежал крохотную комнатку,
освещенную всего лишь двумя свечами.

Он ждал увидеть короля, на обоих предыдущих его встречах с Марией
Антуанеттой тот присутствовал.

Сегодня его не было. Впервые после прогулки по галерее епископского
дворца в Мо Барнав был наедине с королевой.

Его рука невольно поднялась к сердцу, чтобы умерить его биение.

- Ах, господин Барнав, - заговорила наконец королева, - я жду вас уже
целых два часа.

После этого упрека, произнесенного столь мягким голосом, что прозвучал он
не как обвинение, а скорее как жалоба, Барнав чуть не бросился к ногам
королевы; удержала его только почтительность.

Сердце подсказало ему, что иногда упасть к ногам женщины - значит
выказать недостаток почтительности.

- Увы, государыня, вы правы, - сказал он, - но надеюсь, ваше величество
верит, что это произошло не по моей воле.

- Да, - кивнула королева. - Я знаю, вы преданы монархии.

- Я предан главным образом королеве, - возразил Барнав, - и хочу, чтобы
ваше величество были совершенно уверены в этом.

- Я в этом не сомневаюсь, господин Барнав. Итак, вы не могли прийти
раньше?

- Я хотел прийти в семь, государыня, но было еще слишком светло, и к тому
же на террасе я встретил господина Марата. Как только этот человек смеет
приближаться к вашему дворцу?

- Господина Марата? - переспросила королева с таким видом, словно
пыталась припомнить, кто это такой. - Уж не тот ли это газетчик, который
пишет против нас?

- Да. Но пишет он против всех. Его змеиный взгляд преследовал меня, пока
я не вышел через ворота Фейанов... Я шел и даже не смел поднять глаза на
ваши окна. К счастью, на Королевском мосту я встретил Сен-При.

- Сен-При? А он кто такой? - осведомилась королева с почти тем же
презрением, с каким она только что говорила о Марате. - Актер?

- Да, государыня, актер, - ответил Барнав. - Но что вы хотите? Это одна
из примет нашего времени. Актеры и газетчики, люди, о чьем существовании
короли вспоминали раньше только для того, чтобы отдавать им приказы, и те
были счастливы исполнять их, так вот, эти люди стали гражданами, которые
обладают определенным влиянием, движимы собственными соображениями и
действуют по собственному наитию, они являются важными колесиками в той
огромной машине, где королевская власть ныне стала главным приводным
колесом, и могут сделать много доброго, но и много дурного.

Сен-При исправил то, что испортил Марат.

- Каким образом?

- Сен-При был в мундире. Я его хорошо знаю, государыня, и подошел к нему
поинтересоваться, где он стоит в карауле. К счастью, оказалось, во дворце. Я